помощницей создаваемой духовной аристократии. Но одновременно она будет служить пусть даже только с внешней стороны повторному приобретению немецким народом нордических черт, что было бы невозможно сделать другим путем.
И теперь мы имеем, пожалуй, право сказать также, что любовь Иисуса Христа представляет собой любовь человека, сознающего благородство своей души и силу своей личности. Иисус пожертвовал собой как господин, не как раб. Из «аристократии духа» вышел также его великий последователь, мастер Эккехарт, чья любовь на службе этой ценности точно так же была сильной, сознательной, абсолютно не сентиментальной. Эта любовь служила, не «трясясь от страха», как этого требовал Игнатий. Она служила не системе порабощения души и уничтожения расы, она служила исключительно сознающей честь свободе. И Мартин Лютер очень хорошо знал, что имел в виду, когда незадолго до своей смерти писал: «Эти три слова: свободный, христианский, немецкий - для папы и римского двора не означают ничего иного, как яд, смерть, черт и ад; он не может их ни терпеть, ни видеть, ни слышать. Иначе и быть не может, это ясно» [Против папства в Риме. учрежденного чертом. 1545, IV. 124].
Желательно было увидеть сущность германцев в их верности. Конечно в виду имелась не верность трупа у Лойолы, а верность «выбранному самим господину». И в самом деле, в истории многие германцы выбрали себе чужих господ и «верно» служили им: в качестве солдат, философов, теологов. Этих людей мы сегодня будем называть не верными, а дезертирами. Верный - это тот, кто остается верным своей собственной свободе. Многим это удалось в рамках еще не определившейся Церкви, несмотря на то, что почти всем великим среди них угрожали тюрьмой, ядом и кинжалом. Но со времен господства иезуитов ни один нордический человек не мог быть германцем и одновременно сторонником Лойолы. «Главное - будь верным самому себе», только при таких условиях произойдет германское возрождение изнутри и снаружи. «Глубокое уважение к самому себе», как требовал Гёте, «быть единым с самим с собой», как учил и жил мастер Эккехарт. Честь и свобода - это идеи, верность - это действие. Честь выражается в верности самому себе.
Я полагаю, что совершенно точно знаю, какие бои в религиозной жизни вызываются идеей германской национальной Церкви. Но я думаю, что знаю также и то, что сотни тысяч людей, ведущие уже в течение десятилетий поиск, заявили о пробуждении нового истинного ощущения жизни, что эти люди устали от старого пошлого скепсиса и, несмотря на индивидуальные переживания, заняты поисками общности. Но никогда в мировой истории старые формы не обновлялись за счет того, что содержание и форма одной сущности просто вводилась в рамки уже существующей другой. Напротив, обе должны были быть перекрыты и объединены совместными взглядами. Следует прочитать последнее, относящееся уже наполовину к вечности, произведение X. Ст. Чемберлена «Человек и Бог» и четко понять, как происходит поиск прямого пути к личности Христа. Хердер требовал когда-то, чтобы религия об Иисусе стала религией Иисуса. Именно к этому стремился Чемберлен. Совершенно свободный человек, внутренне овладевший всей культурой нашего времени, проявил самое тонкое ощущение великой сверхчеловеческой простоты Христа и изобразил Христа таким, каким он однажды явился: посредником между человеком и Богом:
Чтобы вернуться к нему, нужно выдержать огромную духовную борьбу, если мы не хотим задохнуться во лжи и бесславно погибнуть. Нужно отказаться от чужих пророков и принять руку помощи тех людей, заслуга которых заключается в возрождении самых прекрасных качеств германской души. Миф о римском наместнике Бога следует также преодолеть, как и миф о «святой букве» в протестантстве. Новый объединяющий и формирующий центр лежит в мифе о народной душе и чести. Служить ему - долг нашего поколения. Новое спасительное сообщество будет основано следующим поколениям…
Глава 5
Если государственный деятель германского будущего ко всем религиозным движениям своего народа независимо от личного вероисповедания относится с величайшей осторожностью и, по возможности. избегает вмешательства в борьбу, то школа требует совершенно иной, положительно определенной, целеустремленной и убедительно представленной позиции. Первоочередной задачей воспитания является не передача технических знаний, а создание характера, т.е. укрепление тех ценностей, которые затаились в самой глубине германской сущности и должны тщательно культивироваться. Здесь национальное государство без всякого компромисса должно претендовать на единоличную власть, если оно хочет воспитать граждан государства, пустивших корни в землю, которые однажды должны осознать, за что они в жизни борются, к какой системе ценностей они, несмотря на отдельные черты, относятся.
Единственный великий духовный хаос сегодняшней жизни представляет собой следствие безудержной борьбы множества идейных систем за господствующее положение. Среди них бескровный гуманизм, который, заглядывая глубоко в прошлое, за схематичной тренировкой памяти задушил истинный импульс жизни; реализм, который платит дань духу времени либералистской техники. С недавних нор -это усиливающиеся церковные попытки снова присвоить себе контроль за школами.
У нас ровно столько типов школ, сколько существует систем, основывающихся на разных ценностях, считающихся высшими. Существуют конфессиональные школы, которые вполне серьезно даже географию и математику собираются преподавать на основе своих ветхозаветных откровений, хотя, преисполненные злобой, вынуждены признать, что сразу после их «религиозного» представления творения Яхве из ничего, Ноева ковчега и после знаменитых 6000 лет сотворения мира провозглашается вечность вселенной и утверждается миллион лет и качестве предпосылки нашего существования на земле* Принцип свободного исследования стоил Европе лучшей крови в отличие от Церкви, которая в надменной ограниченности и сегодня еще по чистой логике отваживается проповедовать вещи, побежденные разумом, как «вечную истину» и вопреки своим «ученым в области естественных наук» доказывает только то, что не нордический порыв к исследованию истины и познания руководит действием, а враждебная нам система навязанной веры, с которой внутри давно уже покончено. Армия римских церковных ученых преследует только одну цель - естественную науку; вообще всю науку поставить на службу старому суеверию, раз и навсегда разгромленному Коперником. Так Хаммерштайн (общество Иисуса) утверждал, что Церковь превысила свои права, когда не разрешила в естествознании говорить о происхождении человеческого рода от разных предков в связи с тем, что при этом падет проповедуемое учение о первородном грехе. Старое повествование об Адаме и Еве открыто поднимается, следовательно, до уровня критерия для всех исследований! Папа Пий XI в начале 1930 года в энциклике недвусмысленно подтвердил предопределение Ватиканского собора, по которому «здравый смысл» для того и существует, чтобы доказывать истину навсегда установленной «веры». Таким образом, Церковь последовательна только тогда, когда она выступает против свободы обучения и признает только одно изображение мировых событий, а именно то, которое излагает ее учение откровения.
* Иезуит Kapтрайн открыто требовал конфессионального счета и письма.
Яснее всего это проявляется, естественно, в одном предмете, который больше всего воздействует на мир человека, в преподавании истории. Потому что история, больше чем все другие, представляет собой оценку, а не пустое перечисление фактов. То, что римская «история» все свои фальсификации отвергает, само собой разумеется. То, что она проклинает всякий истинный национализм, также делается всегда последовательно, в крайнем случае она может его время от времени использовать как средство в определенных целях. То, что Лютер был гнусным негодяем, для римских учителей во всех государствах разумелось само собой. Каждый может говорить об «отвратительном культивировании», которое позволял Лютер, и поэтому евангелисты для него - это «зачумленные люди». Иезуитское произведение Imago prini saeculi объявляет Лютера «мировым чудовищем и страшной чумой». Папа Урбан VII называет его «отвратительным чудовищем». И это продолжается до сегодняшнего дня. Совершенно неправильно было бы сетовать на это, не понимая в корне римской системы. «Печально обстоят дела с наукой, которая не может предложить ничего другого кроме печного поиска истины». Эта действительно великолепная фраза инсбрукского профессора Йозефа Доната раскрывает самые большие глубины направленного против Европы духовного мира, против которого все, что было в нас истинного и великого издавна боролось и проливало кровь и уверяло Фауста: «Того, кто постоянно находится в стремлении, мы можем спасти».
Ветхозаветная и в дальнейшем доказуемо сфальсифицированная научная «истина» римского исторического изображения хоть и сомнительна в том плане, что каждый ученик гимназии может ее сегодня разоблачить, но показывает дальнейшее существование римских тезисов, показывает, как мало определяют человека одни только взгляды, как сильно при этом действуют воля, инстинкт и фантазия. Римская система всей своей властью обращается именно к этим свойствам человеческой души. Орден иезуитов представляет собой опробованный инструмент для того, чтобы запуганное «я» при помощи подстегивания фантазии поставить себе на службу и сделать разум слепым к пещам, которые сразу видит пробудившийся рассудок человека. Весь церковный римский аппарат с колыбели до могилы действует, пытаясь овладеть фантазией и не допустить в этом влиянии паузы. Отсюда магическое действие причастия, отсюда одурманивающие разум формы, отсюда требование конфессионального преподавания - вплоть до преподавания чистописания.
Этой замкнутой системе до сих пор пытался противостоять только размягчающий либерализм. Он является неприятным следствием происшедшего наконец прорыва нордической души Роджера Бэкона к Леонардо, Галилею, Копернику. Но через требование свободы исследования он не пробился к политическому ядру. Но в конце концов - сам того не желая - принцип определил также свободу учения либерализующей эпохи: догму о том, что каждому полагается свое, и что всякая форма - это не что иное, как барьер и помеха для развития.
Эта «лишенная предпосылок» наука идет сегодня навстречу своему трагическому концу, после того, как она сама создала гибельную предпосылку к нашему расовому падению. Намеченное вначале понимание мировой истории как истории расовой представляет сегодняшний отказ от этого погибающего учения гуманизма. И здесь идея германского обновления противостоит римской и либеральной, как ясно осознанное и обоснованное в себе требование. Она отрицает так называемое лишенное предпосылок познание, она борется против обращения к фантазии, она сознательно признает духовно и расово обусловленную волю как исходный феномен и предпосылку ко всему своему существованию. И она требует оценки прошлого и настоящего в зависимости от того, усиливают или ослабляют эту единственную волю, создающую культуру, исторические события или личности. Не о том сегодня возникает вопрос, не вредят ли знания адамовым «наследуемым грйсам», не тем характеризуется величие Фридриха, что он завоевал власть, а тем что он и его дела были вехами
