На глазах Поля слезы, и он их не стыдится. Корабли под трехцветным национальным флагом — предмет гордости от Наварры до Иль-де-Франс. Сильный флот — сильная Франция, так считал еще Наполеон… Теперь у Франции флота нет. Корабли уходят на дно, подняв сигналы: «Погибаю, но не сдаюсь!» Разгром республики, начавшийся в тридцать девятом, завершается в эти минуты. Чем может Жак-Анри утешить Поля? Сказать, что его собственная Родина несет еще большие потери? Напомнить об их совместном долге солдат, обязанных именно сейчас проявить все свое мужество?
Жак-Анри садится на смятую кровать. Рассеянно разглаживает атласные ромбики одеяла. Спрашивает:
— Где рация?
Поль серой тенью отходит от окна.
— Не здесь…
— Связная придет?
— Если доберется.
Жак-Анри кивает: это хорошо. В такой час лучше быть всем вместе. Надо хорошенько подумать, как работать дальше в новых условиях… Продолжая осматриваться, он находит взглядом свежий картон с контурами головки. Профиль едва намечен, нет ни шеи, ни затылка, волосы только означены, но все равно — это Жаклин, как живая.
— Ты неосторожен, — с упреком говорит Жак-Анри.
— Она моя натурщица, так ее знают в пансионе.
— Я не подумал об этом.
— В иное никто бы не поверил. Я слишком древний гриб для нее.
— Не наговаривай на себя, Поль! Ты выглядишь хоть куда!
На восковом лице Поля мелькает улыбка. Сердце Жака-Анри сжимается от жалости: Поль так худ и прозрачен, что становится больно за него. Карман халата оттопырен баночкой.
— Я еще побываю на твоей выставке в салоне. После войны все мы приедем в Галерею, и ты подаришь мне этот картон. Идет?
— Отвернись, — краснея, говорит Поль.
Жак-Анри отворачивается к стене и ждет, пока он переоденется. Пиджак болтается на худых плечах Поля, словно под ним нет тела. Воротник рубашки способен вместить еще одну шею. Поль перекладывает баночку в карман брюк.
— Я готов… А что касается рисунка — он твой, и ты можешь взять его сейчас. Хоть какая-нибудь память, если хочешь ее иметь; я ведь не такой оптимист, мой дорогой!
Говоря, Поль извлекает из-под подушки изящный браунинг с перламутровыми накладками на рукоятке и небрежно запихивает его за пояс. Щелкает согнутым пальцем по обойме.
— Как видишь, я все-таки дорожу жизнью. Ты не верь, когда я говорю, что мне все равно. Старики любят пококетничать… Пойдем?
По черной лестнице они спускаются в сад, огибают заросли акации и, приминая пожухлый газон, доходят до калитки.
— Мой моцион, — говорит Поль. — Считается, что я живу в двадцать первом номере, и это вынуждает меня бегать сюда по утрам.
— Зачем?
— Спроси у мадам Бельфор, это ее идея. Впрочем, сейчас все увидишь.
Они пересекают смежный сад и по поляне идут к дому. Стена кустов укрывает их от нескромных глаз. Поль минует дверь черного хода и останавливается у лестницы, ведущей в подвал. В углу подвала дверь, завешенная пришедшим в негодность истертым ковром. Поль вставляет ключ в скважину, и замок издает мышиный писк.
— Старый ход для прислуги, — говорит Поль, когда они входят в каморку с винтовой лестницей у стены. — Пещера Аладдина, из которой можно попасть на второй этаж в угловую комнату. Ты помнишь, кто там жил?
— Кажется, горничная?
— Ну и память!.. Я-то знаю об этом от мадам Бельфор. Она все еще вздыхает по тем временам, когда горничные были на всех этажах.
— Я думал, ты работаешь отсюда.
— Цени мадам! Она мудра, как Талейран, и так же предусмотрительна! Та комната наверху соединена с двумя следующими, а через них — с моей спальней. То есть сплю я, конечно, в номере семнадцать, в мастерской, а сюда прихожу по утрам, чтобы дать возможность прислуге удостовериться в моем наличии. Неплохо придумано?
— Пока не знаю…
Поль огорчен.
— Что тебе не нравится?
— Слишком сложно все это, ну да ладно — тебе-то удобно так?
Впрочем, оказавшись в спальне, Жак-Анри смягчается: ход в нее с обеих сторон замаскирован под стенной шкаф, и убежище кажется надежным. Тем более что Поль работает отсюда уже полтора месяца или около того.
— Связная придет днем? — спрашивает он, устраиваясь в кресле.
— После сеанса.
— А прислуга?
— Не раньше двенадцати. Я ведь старик с причудами и встаю поздно.
— Тем лучше. Сколько еще до сеанса?
— Минут двадцать, — говорит Поль. — Хочешь отдохнуть?
— Нет, напишу кое-что. Где код?
— Там же, где и рация!
Глаза Поля блестят торжеством.
— Не ищи, все равно не найдешь!
Кажется, Жаку-Анри известны наперечет все мыслимые места для устройства тайников, но выдумка Поля приводит его в восхищение. Никто не додумался спрятать рацию в испорченной газовой колонке ванны. При обыске в первую голову обычно вскрывают пол, обстукивают стены, потрошат мягкую мебель. Крохотная ванная комната, примыкающая к спальне, с бездействующими кранами и закопченной колонкой меньше всего способна вызвать подозрения.
Поль доволен и даже не скрывает этого. Художник, человек далекий от политики и смешивающий Жиро с Дарланом, он поразительно быстро приобрел навыки конспиратора. Люди, рекомендовавшие его, не ошиблись в выборе, хотя Жак-Анри на первых порах немало колебался. Скорее всего он все-таки постарался бы обойтись без Поля, чей талант не стоило подвергать опасности, если бы Поль сам не потребовал, чтобы его попробовали на новом поприще, пригрозив уходом в маки в случае отказа.
— Искусство, ну и что? — желчно сказал он, выслушав возражения Жака-Анри. — В Испании, я, между прочим, занимался тем, что воевал за него. И на линии Мажино — тоже.
Жак-Анри уступил и сейчас нисколько не жалеет об этом.
— О чем ты думаешь? — спрашивает Поль и возится с колонкой. — Код я держу под вытяжным колпаком, а антенну пропускаю вдоль трубы. Нравится?
Он как ребенок гордится своей изобретательностью, и Жаку-Анри опять становится грустно. Картины Поля чудесны, хотя и не всегда понятны. В Испании Поль однажды нарисовал комиссара бригады, и комиссар потом долго дулся, считая, что Поль его разыграл. Зеленые линии, странно переплетенные с синими пятнами и черными кляксами, трудно было признать за лицо человека. Где нос? Где рот и губы?
— Я этого не заслужил, — сказал комиссар и тем, в свою очередь, обидел Поля.
— Есть люди, — ответил Поль, — с врожденными недостатками. Ты из их числа… И вообще — нельзя же все рассматривать с помощью Маркса! Левое искусство опередило века.
Спор окончился тем, что Поль, позлившись, изобразил комиссара на листке из блокнота в традиционной манере и даже с прыщом возле носа. Это их примирило.
