ударов фигура. Он единолично руководит всей зарубежной агентурой рейха и только один в полном объеме имеет представление о комплексе разведывательных данных. Недаром Мюллер пустил слух, что данные эти, выйдя из кабинета Канариса, попадают на стол фюрера в препарированном виде… Жуткий слух, и не дай господь, чтобы фюрер поверил ему!
— Господа, — говорит Канарис, и в глазах его появляется живой блеск. — Я только что приехал от Кейтеля. Фельдмаршал информировал меня о заседании Тайного совета и словах фюрера. Не беру на себя смелости цитировать их, но основную мысль хочу довести до вашего сведения… Садитесь, Остер, — это надолго…
Остер, цепляясь носками сапог за ковер, огибает стол и занимает место напротив Бентивеньи. Постное лицо его обращено к адмиралу.
Канарис откидывается в кресле и прячет голову в плечи. Золотое шитье на рукавах его мундира мерцает в свете настольной лампы. Обычно адмирал ходит в штатском, форму он надевает лишь тогда, когда его приглашают в ОКБ или в ставку фюрера. За последние месяцы он делает это все реже и реже. Словно угадав мысли Бентивеньи, Канарис тонко улыбается, подбирая пухлую нижнюю губу.
— Разговор надолго не всегда означает — о плохом, генерал. Сегодня я скорее добрый вестник, чем герольд беды… Зато мой друг Кальтенбруннер изрядно поворочается ночью. Фюрер спросил его, что предпринято штабом Рейнике для ликвидации европейских групп русских? Кальтенбруннер сослался на Шелленберга и заверения Рейнике об окончании операции в месячный срок. «Прошло четыре месяца! — сказал фюрер. — Ваш Рейнике — один из тех, кто помог русским под Сталинградом!..» Вы знаете, что у фюрера исключительная память, господа. На заседании он блестяще это доказал. Кальтенбруннер, по словам фельдмаршала, был раздавлен, когда фюрер перечислил, сколько радиотелеграмм получил русский генштаб от своей агентуры, и отметил при этом, что перехватить и расшифровать удалось не более пяти процентов от общего количества. Как раз здесь — и вполне уместно! — фельдмаршал воспользовался паузой и доложил, что мы, то есть абвер, вывели из игры швейцарскую резидентуру русской разведки и добились того, что в будущем она не оправится от разгрома.
— О!
Как ни выдержан фон Бентивеньи, восклицание срывается с его губ. Канарис мягко смотрит на него.
— Не обижайтесь, генерал. Бергера в Швейцарию послал я сам, минуя всех, и он отлично справился с поручением. Там, где служба безопасности прибегла бы к фарсу со стрельбой, Бергер проявил редкую сообразительность и обошелся без шума. Несколько недель он наблюдал за Марешаль — той самой, которую Шелленберг утащил в Берлин, — и через нее вышел на некоего Буша. От Буша нить потянулась к издательской фирме «Геомонд» и ее владельцу Вальтеру Ширвиндту. Бергер начал с простого: его человек в налоговом управлении проверил книги фирмы и установил, что расходы всегда превышают доходы. Если верить им, то «Геомонд» работала в убыток… К сожалению, наблюдение за Ширвиндтом ни к чему не привело. Бергеру не удалось выявить его связи, почти ни одной… Не имея прямых улик, Бергер предпочел обойтись без услуг швейцарской полиции и сам — всего на несколько часов — превратился в полицию, прокуратуру и суд. Ему, признаться, здорово помогли чиновники архивов СД, разыскавшие фото Ширвиндта, сделанное еще в Испании. Там его звали иначе; он русский и до тридцать девятого носил чин комбрига… Что скажете, господа?
Остер округло поводит рукой, словно предоставляя Бентивеньи право и честь высказаться первым.
— Блестяще, — говорит Бентивеньи, едва сдерживая досаду. — Но почему я, экцеленц, узнаю об этом последним? Чем подал я повод для недоверия?
Глаза Канариса делаются, стеклянными.
— Ничем! Но я полагал, что не подотчетен своим подчиненным! Надобно ли повторяться, что в разведке все построено на исключениях, а не на правилах? Бергер — исключение, поскольку посылал его я и действиями его руководил я же. У вас, генерал, было широчайшее поле для приложения сил — половина континентальной Европы. Неужто вы столь жадны, что не в состоянии подарить мне одну-единственную Швейцарию? Она так мала и так второстепенна!..
Когда Канарис шутит, никогда не предугадаешь, чем все кончится. Бентивеньи от юмора адмирала хочется поежиться. Он спешит спасти положение.
— А Германия? Она очищена от агентуры вами!
— Вы имеете в виду группу Шульце-Бойзена? Увы, это сделало гестапо.
— А Харнака… и этой — Альты?
— Да, Альты — Ильзы Штебе… Такие имена надо помнить, генерал… Хорошо, что вы сказали о них. Я долго думал над их делами… Да, да, представьте, мне все казалось, что мы не извлекли всей пользы от следственного и розыскного материала. Так оно и есть.
Остер деликатно покашливает.
— Но группы обезврежены, экцеленц. Что же еще?
— Система, Остер… Шелленберг всех и вся валит в одну кучу. Он и Кальтенбруннер докладывают фюреру, что вся Европа покрыта сетью русских разведывательных организаций. Они утверждают, что группы связаны между собой и представляют единое целое. Когда подобное заблуждение используется в пропагандистских целях, я готов оставить его на совести авторов и не опровергать. Одними плакатами со словечком «Тс-с!» не мобилизуешь бдительность немца. Пусть думает, что враг везде, и держит язык за зубами… Но в интересах контрразведки как таковой — не раздувать миф о гигантской сети, а трезво посмотреть в глаза жестокой правде.
Остер открывает было рот, но тут же сжимает губы.
— Вы что-то хотели добавить?
— Нет, экцеленц.
— Хорошо… Так сколько же групп действует? Много или мало?.. — Канарис выдерживает паузу. — Очень мало, господа. Я имею в виду профессионально обученные кадры, а не случайных лиц, используемых как источники и для связи. Вспомните Берлин. Три-четыре активных разведчика и сколько-то помощников, не всегда осведомленных о том, кому они дают сведения. Знал ли, скажем, Шульце-Бойзен о других берлинских группах? Ровным счетом ничего! Ограниченная численность, изолированность и полная конспирация — таков принцип русских.
Бентивеньи решается возразить:
— Но во Франции, экцеленц…
— То же самое, генерал. С некоторыми отклонениями, разумеется. Вы ищете там могущественные резидентуры с налаженным аппаратом и сотнями идейных и платных информаторов. А на самом деле русские держат там полдесятка кадровых работников, надежно изолированных друг от друга и вступающих в контакт только через посредников.
У Остера ползет вверх бровь.
— Дом без ключа…
— Что вы сказали?
— Дом без ключа, экцеленц. Так назвал эту систему один из чинов гестапо, некто Гаузнер. Довольно метко!
— Не нахожу. Ко всякому дому можно подобрать ключ. А если мы этого не в состоянии сделать, то значит — к черту, на свалку, в крематорий! Ни один охотник не станет держать собак, утерявших нюх.
— Да, экцеленц!
«Уж не я ли такая собака?» — думает Бентивеньи и задерживает дыхание.
У Канариса просто дьявольское чутье! Бентивеньи еще не успевает додумать мысль до конца, как адмирал дружески замечает:
— Я не о присутствующих, господа. Вами я доволен… Но вернемся к Франции. Рейнике в Париже ведет свои дела с помощью гадалки. Кофейная гуща и карты вряд ли предскажут ему правду. Докладывая в Берлин, он лжет и Мюллеру и Шелленбергу, а те лгут Кальтенбруннеру и Гиммлеру. Что касается последних, то их доклады фюреру соответствуют исходному материалу. Все эти господа изображают из себя хоровое общество и, помня о выдуманной ими ко-лос-саль-ной сети, утверждают, что стоит им только зацепиться хоть за край, как они доберутся и до середины. Сколько же «краев» им надо?! Брюссель, Марсель, снова
