устремленных на себя взглядов, шла так, будто была у себя дома, но и в ее походке, и в повороте головы, и в том, как взяла она под руку свою подругу, сочетались грация и простота, энергия и мягкость. А подруга… подруга была круглолицая, голубоглазая толстушка с очаровательными ямочками на розовых щеках. От нее так и веяло добротой и приветливостью.
Когда эта пара поравнялась с нашими креслами, Роман, все еще сидевший с опущенной головой, повернулся с необычайной поспешностью ко мне и без всякого повода заговорил о последних телеграммах с военных фронтов.
Я никогда не замечал, чтоб Аркадий особенно интересовался военными действиями, а тут он, смущенно кашлянув, сделал вид, будто очень внимательно слушает Романа. Но только девушки прошли мимо, Аркадий прищелкнул языком, прикрыл один глаз и в упоении прошептал:
— Королева!.. Богиня!.. Афродита!.. Язык и ум теряя разом, гляжу ей вслед единым глазом. Послушай, Роман, я отвернулся по известной тебе причине: неловко как-то после того случая встретиться взглядом. А ты почему вдруг отвел глаза? Испугался, что ослепит тебя?
Роман пожал плечом:
— Не понимаю, кого ты имеешь в виду.
Но о войне больше говорить не стал.
— Так это и есть Таня Люлюкова, «сказка Градобельска»? — спросил я Аркадия.
— Конечно. Сам видишь, какая красавица. А рядом — ее подруга, Женя Ахило. Заметил, что ни та, ни другая не прикололи номерка для летучей почты? Не удостаивают. Женя, конечно, приколола бы, но во всем следует своему божеству. А божество разговаривает в Градобельске только с одним существом мужского рода — с нашим Иваном Дмитриевичем. Он и у них преподает математику. «Мадемуазель Люлюкова, при помощи какой волшебной фразы можно узнать число пи?» — «При помощи фразы: «Кто и шутя и скоро пожелает пи узнать число, уж знает». — «Отлично. Ставлю вам пять. Когда. будете писать вашему почтенному дядюшке, передайте ему от меня нижайший поклон». — «Мерси. Обязательно передам, Иван Дмитриевич». Вот такой у них светский разговор в классе. А дядюшка ее — депутат Государственной думы, один из лидеров кадетской партии, профессор, автор многих исследований по истории культуры. Живет в Петербурге, племянницу же свою, оберегая от назойливых столичных женихов, обучает в тутошней гимназии, благо здесь и имение его под самым городом, и воздух чистый, не то, что в туманной северной столице. Уразумел теперь, почему она в Градобельске не хочет ни с кем знакомиться? Не по ней тутошние простофили.
— Кроме тебя, — подковырнул Роман.
— Меня она, Ромаша, отшила потому, что не знала, с кем я дружу. Самый популярный человек мира прислал мне свой привет. — Небрежным движением руки Аркадий вынул из кармана тужурки уже знакомый мне портрет с надписью: «Другу Аркадию от Петра».
— Да-а, — протянул Роман, — это тебе, Дмитрий, не твоя двоюродная сестра, что замужем за внуком швейцарского посла. В чем другом, а в таких делах Аркадии хоть кого переплюнет.
«Друг сербского короля» спрятал портрет в карман.
— Сегодня гимназический хор будет, конечно, петь гимны и песни наших союзных держав. Как запоют «Боже правый, ты спасал нас от напастей и врагов»,[3] я и пущу портрет по рукам. Завтра буду самым популярным человеком в Градобельске.
— Куда еще популярней! Вот даже сама классная дама к тебе шествует.
Действительно, еще издали благосклонно улыбаясь Аркадию, к нам подплывала дама в строгом темном платье. Аркадий встал и изогнулся в почтительном поклоне.
— Господин Диссель, все говорят, что вы отличный танцор, — сказала дама, кокетливо щурясь. — После концерта извольте принять на себя распорядительство танцами.
— С величайшим удовольствием! — еще ниже склонился Аркадий. — Заранее прошу разрешения пригласить вас на первый вальс.
Дама мило кивнула, приколола к его плечу синюю ленточку и отплыла.
Аркадий и до этого не мог пожаловаться на недостаток внимания к себе со стороны гимназисток (из нагрудного кармана его тужурки выглядывала уже целая пачка разноцветных секреток), а тут маленький гимназистик, бегавший по вестибюлю с фанерным почтовым ящиком, стал подносить ему конвертики всех цветов радуги чуть не через каждые две-три минуты.
Таня Люлюкова и Женя Ахило, гуляя по кругу, опять прошли мимо нас. И, странное дело, при их приближении Роман опять повернулся ко мне и заговорил о каких-то песнях, которые поют рабочие на здешнем свечном заводе. «Да он избегает ее взгляда, — мелькнула у меня догадка, — или сам боится на нее смотреть». Я попытался связать непонятное для меня поведение Романа с тем, что по пути сюда он колебался, идти на вечер или вернуться, но ни до чего определенного так и не додумался.
Получал секретки и Роман. Его смуглое мужественное лицо и светящиеся умом черные насмешливые глаза заметила, конечно, не одна девушка.
Ко мне же гимназистик подбежал только раз. Оборвав края розовой секретки по пунктиру и развернув ее, я прочитал:
«Милый цыпленочек! Тебе не холодно? Ты такой щупленький. Хочешь кашки?»
Роман заметил мое смущение, потянул к себе секретку и тоже прочитал. Прочитал и Аркадий.
— Жалко, что не проставила свой номер, а то бы ты ей ответил, — сказал он.
Я махнул рукой. Что уж тут отвечать!
— Ты, кажется, огорчился? — засмеялся Аркадий. — Вот уж зря! Придется объяснить тебе, где собака зарыта. Для старшеклассниц ты не очень интересная фигура. Их интересуют наши старшекурсники. В следующем году старшеклассницы кончают гимназию, а старшекурсники — институт. Неофициальная статистика показывает, что большинство неженатых институтцев увозят из Градобельска не только диплом, но и невесту. Вот если бы ты был не на первом курсе, а на последнем, или если б сегодняшний вечер устраивали не восьмиклассницы, а шестиклассницы, тебе б совсем другое писали. Правильно я говорю, Роман?
— Зерно правды есть, но, как всегда, преувеличиваешь. Ты почему-то не видишь тех девушек, которые мечтают о высших курсах, об общественной деятельности. Не у всех женихи на уме. Сколько из них пойдет в сельскую школу учительствовать, ты знаешь? Дмитрий, по-моему, не огорчился, он только… гм… смутился. Кого глупость не смутит? Подожди, глупенькая девушка, Дмитрий еще покажет себя.
Я, конечно, понимал, что он сказал так из чувства деликатности. Но неожиданно для себя и, вероятно, для Романа, я вдруг, действительно, оказался у всех на виду и не далее, как в тот же вечер.
Вот как это случилось.
По приглашению девушек-распорядительниц все перешли из вестибюля в зрительный зал. Начался концерт. На сцене, украшенной флагами России и союзных с ней держав, хор гимназисток спел «Боже, царя храни». Все поднялись, но только уселись, как хор запел английский гимн. Опять пришлось встать. Затем последовала «Марсельеза», затем «Боже правый, ты спасал нас…». Мы то вставали, то садились. Но вот хор запел черногорскую плясовую. Приняв ее за гимн еще какого-то союзника, все поспешили встать и так, с торжественно вытянутыми лицами, стояли, пока на сцену не выскочили две гимназистки, одетые в черногорские национальные костюмы, и не принялись крутиться и притопывать сафьяновыми сапожками. Торжественность сменилась хохртом. Смеялись над своей оплошностью.
Хор сменила костлявая гимназистка в очках, очень недурно исполнившая «Музыкальный момент». Две девушки спели из «Пиковой дамы». Была, конечно, и декламация, и игра на гитаре. Но вот в зале словно ветерок прошелестел: на сцену вышла Таня Люлюкова. За ней с книгой нот шла ее подруга. Все так же легко, свободно и просто, по-домашнему, Таня подошла к самой рампе и чуть наклонила голову, прислушиваясь, что делается за спиной. Послышались первые звуки рояля. Таня выждала, медленно подняла голову, и в абсолютной тишине я услышал необычайной сочности голос, в котором слилась целая гамма желаний, тоски и безнадежности.
