неожиданно образовавшийся круг людей. Он прошелся по вздрагивающим половицам неверной дробной походкой и вдруг закачался в воздухе, с удивительной, чисто медвежьей ловкостью перебирая носками. Его подбадривали:
— Вламывай!
— Не удай!
— Держись, Уландочка, — Митрий в пляс пошел!..
А навстречу первому танцору уже вылетел второй — стройный парень с девичьим лицом, покрытым темными подпалинами отмороженной кожи. Он затягивает на талии лосиновый пояс и поводит плечами.
— Подгорную!
Гармонь захлебывается разухабистыми тонами.
— Дъ-их!
Змеей изгибается парень. Он будто двоится и троится в безудержных диких движениях. И вдруг неожиданно застывает на месте. Только одни ноги будто выговаривают мелко и дробно:
— Здорово танцулит!
— Таки девкам любы!
— Хлобыстай!
Спиртом, жаром, весельем накалилась толпа. И вот уже не два танцора, три-пять-шесть…
Нетанцующих нет!
Гремит барак, кипит человеческим валом.
— Гу-у-у-у-ля-ем!
Железная печка раскалилась и оглушительно шумела, раздувая свои пухлые багровые бока. Окна текли сплошной ледяной корой. Каждый раз, как только отворялась дверь, в здание врывались круглые белые клубы пара.
Делегаты селений и приискатели расселись на длинных, наспех сколоченных скамьях. Собрание представляло очень живописную картину. Приземистые якуты в саджоевых дохах, остроскулые, уверенные охотники-манегры, шумные китайцы, русские приискатели в небрежно завернутых унтах, беличьих шапках и красных кушаках живо напоминали своим видом французских мушкетеров Людовика XVIII. Все это перемешалось, переплелось в одну сплошную массу, окутанную синеватым дымом махорки.
— Ходя!.. Како у тебя на делянке-то? Золотишко есть, що ли? — склоняет к китайцу прокуренные усы гривастый, голубоглазый приискатель.
Китаец взблескивает яркими зубами.
— Хо! Холосо!.. Залотобой мало-мало есь.
— Ишь ты, китайская твоя душа! — завистливо урчит мужик.
— Натакались! — и обращаясь к своим соседям: — А у меня опять, понимаешь, пустота… Три месяца, можно сказать, в землю закопал. Дела!
— С чего бы это?
— Да кабы знатьё-то. Пробу взяли — богато. Содержание есть. Бились, бились. Аршин прошли, и золото сгинуло.
— Кучка, стало быть.
— На бортах сейчас работать можно… У реки ленточки хороши есть.
— Ерунда! Гиблое место. Нистожное золото!
— Брось!
Разгорались споры. Приискатели заговаривали с якутами и манеграми и тут же заключали с ними торговые сделки.
— Белка-то есть?
— Ись. Тубо ись. Продай тиби ись.
Манегры растопыривали пальцы, махали руками и показывали, сколько у них есть белок.
— Так почем продашь? На шапку мне надоть… Полкирпича чаю дам? Ась? Мало?
Появились переводчики. Залопался, запел кругом якутский язык. Некоторые якуты и манегры побежали к нартам и принесли связки пушистых шкур.
— Пладавай, пладавай!
— Сколько за барсука-то возьмешь?
— Да ты не дери с меня три шкуры, я тебе не телок.
— Ну сколько, давай, говоли маленько. Мой пладавай.
— …ТОВАРИЩИ!.. Внимание! Установим тишину! Заседание считаю открытым… Прошу наметить председателя и секретаря.
С севера шел ветер. Он скользил по ровному насту белой равнины и вспыхивал у самого стана голодной песней волчьих стай. В березняке перепархивали тяжелые многоцветные фазаны.
Мороз жестоко и неумолимо сковывал все кругом. Прииск весь поседел и сгорбился приземистыми своими строениями.
Жглись и горели ослепительные россыпи снега. Люди, выскочив на улицу, торопились скорее укрыться вновь. Слепило глаза. И словно тисками сжимало виски. Небо покачивалось и гудело, как огромный непередаваемый колокол.
В клубе было слышно дыхание ветра. Несмотря на то, что печка задыхалась от усилий накалить воздух, терпкий и медленный холод стлался по полу, жаля и без того озябшие ноги.
Холод особенно властвовал на сцене, где разместился президиум. Чернила в склянке безвольно замерзали, и секретарь долгое время напрасно старался развести их слюной.
Бывший председатель приискома Карпов вышел вперед с узким листом бумажки в руках.
— Братишки, дело обстояло вот как. Приезжам мы сюды, ничего нет. Ну, давай мы налаживать. И наладили. А што пили, правда, не утаю — точно пили. И пить будем. Потому в такой глуши, как наша, не пить нельзя. Я вот слышал, што новый заведующий наш, товарищ, значит, Цетлин, против нас, значит, выступать хочет. Дескать, не пейте. Ничего! Поживет, образумится. Поймет. Вместе потом по стаканчику хлобыстнем. А затем все.
…Закипел шум.
…Цетлин после бессонной ночи выглядел бледным и встревоженным.
Он встал с табурета и подошел к пробитой в нескольких местах суфлерской будке:
— Товарищи, русский пролетариат совершил победоносную революцию. Рабочий класс в союзе с крестьянством находится сейчас у власти. Чтобы удержать эту власть, рабочим и крестьянам нужно создать свое мощное хозяйство. Нам нужны новые заводы, машины. Для того, чтоб их купить и наладить, необходимо иметь золото.
На нас лежит ответственная задача — это золото для страны достать. Понятно?
Товарищи! Не будем закрывать глаз: наши прииски были до сих пор пьяными приисками…
…Клуб затих, чутко вслушиваясь в незнакомые и уверенные слова.
Никто не может слушать внимательней приискателя, когда он этого захочет. Хмурились лбы, сдвигались брови.
— Так… так…
— Товарищи, у нас не было до сих пор никакой культурной работы. Клуб у нас не налажен, нет школы, нет связи с туземным населением. Процветают контрабанда и опиоварение. Милиционер не борется с контрабандистами, а им потворствует. Прииском спивается… Товарищи!..
Быстро заговорили переводчики. Приискательские споры крепки, как спирт.
Цетлина поддержали демобилизованные красноармейцы, прибывшие на прииска целой партией. Под
