томительно тяжелела.
…Норский Склад — первое и последнее русское селение на нашем пути — вынырнул из мглы желтой кинолентой огней. Хором, как будто сговорившись, залаяли собаки. Пахнуло дымом.
Мы возле железной печки, источающей долгожданное тепло. Сковорода шипит, обжигаясь о кроваво-красные, вспыхивающие языками огня угли. Бесценный стеклярус!..
Синими струйками восходит к потолку махорка. Мы разговариваем медленно и неохотно. Нас охватывает прекрасная, одуряющая истома.
— Спать!..
Наскоро едим пахучую жирную медвежатину и валимся в постели. На еще не остывшей сковородке урчит и вскипает сало. К большому удовольствию к нему присоединяется и домоседское мурлыкание кошки.
— Спать… спать…
Я проснулся с первыми, бледными, тонкими лучами, проникнувшими сквозь обледенелые окна.
На божнице по темному лицу Спаса полз рыжий жирный таракан.
Мне невольно пришло в голову: как они здесь выживают — тараканы и… иконы?..
В сенях послышались тяжелые шаги хозяина. Он вошел.
Грузный, седоусый мужик, с глазами, глубоко спрятанными в густых бровях. Когда сел — табурет заскрипел под ним жалобно и укоризненно.
— Ну, как, дядько, жизнь? Ничего?
— Жись чо? Жись сичас у меня плоха.
— Это почему?
— Да вот сына забрали.
— Как забрали?
Старик зевнул и лениво почесал затылок:
— За контрабанду. Оплошал.
Он сказал это простым, обыденным тоном и замолчал, видимо, считая вопрос исчерпанным. Я посмотрел на седую гриву его волос, на саженные плечи. Медведь, таежный дед. Сколько ты сам провез за свою долгую жизнь спирта и золота через границу? Сколько таежных троп и падей ты исколесил? Медведь — медведь и есть.
…Я закурил трубку. Проснулись остальные. Солнце вставало чистым и свежим. Сквозь ледяные разводы окна блистали яркие утренние снега.
В Норском мы должны были задержаться несколько часов: взять в отделении Госторга еще кое- какие необходимые припасы. Поэтому не торопились. Катовщиков, старый, крутогрудый и уверенный в себе приискатель, медленно глотал ароматичный чай с сахаром «вприкуску» и рассказывал о старинных открытиях знаменитого селемджинского и норского поискателя — Бархатова. Катовщиков сам «ходил» в бархатовские экспедиции и вспоминал о них с гордостью и удовлетворением.
— Хорошо ходили. Нет теперь по Селемдже и Норе такого ключа, на котором бы Бархатов шурфа не бил… Славный был человек. Теперь такого не встретишь. Теперь мелкота пошла.
— Да, такому, как Бархатов, не «заявишь» — он съест, — сочувственно подтвердил хозяин.
Катовщиков откинул темный, испещренный редкой сединой ус и усмехнулся:
— А рази кто пробовал заявлять?.. Хо-хо! Заявлять… Мужик кулаком быка на землю валил. Три пудика на плечи — и айда от Бома к Благовещенску. А это, прикидывай, верст шестьсот, а то и боле. Верно говорю?.. Бархатова, брат, по всей системе знают. Одно слово — коренной…
Катовщиков родился и вырос в здешних краях. Он искал золото по Селемдже и Норе еще в легендарные бомовские времена. Он «носил» золото сквозь таежные дебри, подвергаясь тысячам самых разнообразных опасностей. Таких ходоков подстерегали и хунхузы, и конно-казачья полиция… Бессменно сторожили «фартовых» по тропинкам норской тайги голод, цинга, болотная лихорадка…
Катовщиков оттянул пальцем нижнюю губу:
— Видите, четыре зуба всего осталось. Рисковое было время. Суровое время. А все-таки, как вспомнишь, сердце радуется, потому — молодость…
В глазах у него плясали веселые, задорные огоньки.
— Главное, нужно уметь взять жись за ребра. Она тебя на испуг берет, а ты ее. Ну — кто сильней. Трудности были. Горечь была. А без горечи и сладость не в сладость.
Пробираешься с винтовкой да лотком по тайге. Руки о кустарь — в кровь. Утречком голод подтягивает… Но зато вдруг у ручья на дне блеснет желанное. Золото, братишечки, золото!..
В Катовщикове проснулся старый, глубоко засевший в нем хищник. Глаза его блестели, ноздри нервно вздрагивали. Пропали его рассудительность и благодушие. Будто подменили человека.
— Что вы думаете — из-за несчастного жалованья, что ли, я сейчас с экспедицией пошел? Нужны мне ваши деньги! Плевать я на них хотел. Где хошь — найду. Нет, бродяжьим духом потянуло. Пустыня зовет.
Козлов ушел в Госторг, вожаки разбрелись по знакомым. Катовщиков курил махорку, встряхивал головой и рассказывал.
Я записывал его рассказы в блокнот.
Лет десятка два назад хищня Зейской системы перевалила Зейские становики и в бассейне реки Норы на каменистом ключе Боме обнаружила богатейшие золотые россыпи.
Весть о чудовищной золотой добыче быстро распространилась по всей тайге, и к Бому начали стекаться хищники Зеи, Витима, Гимома и других участков.
Быстро окрестности Бома были нарезаны в деляны, и далеко кругом закопошились неутомимые артели золотоискателей.
По свидетельству Катовщикова, один человек намывал в день на Боме до 20 фунтов золотого песку.
Золотоискатели терпели страшные лишения. Продуктов не хватало. Лишь предприимчивые купцы изредка завозили на Бом товар и продавали его по баснословным ценам. Достаточно сказать, что спирт и золото шли «стакан на стакан».
Приискатели страдали от цинги и болотной лихорадки.
Несмотря на это, Бомские прииска росли буквально с каждым часом. Надменно властвовала золотая лихорадка. Оборванные, истощенные, заросшие, как звери, хищники от зари до зари работали на своих делянах, туго набивая золотом оленьи мешки. Бом напоминал развороченный палкой муравейник — так в нем кипела работа.
Вокруг ключа раскинулся своеобразный «город», мрачно и хмуро лепились землянки и шалаши, захлестнутые девственной тайгой. У золотоискателей существовала своя «общественность», свои «законы».
Все артели повиновались старшине, который судил, наказывал, миловал.
Но законы были железные, выкованные тайгой. Так, например, вора бросали в отработанный шурф и забывали о его существовании. Каждый день, когда золотоискатели шли на обед, виновный должен был громко признавать свою вину и просить товарищей о пощаде.
За убийство полагалась казнь батогами.
Озверелое, грубое сборище хищников, изнемогая под тяжестью голода и работы, само сдерживало себя железной цепью дисциплины.
В оленьи мешки приискателей текло тяжелым потоком драгоценное золото.
Его нетрудно было достать. Трудно было его сохранить и унести в город.
А ближним городом был Благовещенск, отстоявший от Бома на шестьсот с лишним верст.
