Ты поднялась, и волосы упали —Пшеничная прическа в два узла.Проказница, теперь понятно мне…Ты спуталась уже давно с другими.Гудящая, как тетива, под ними,Ты мечешься, безумная, во сне.Ко мне прижавшись, думаешь о них,Медовая, крутая, травяная,И, тяжесть каждого припоминая,Любого ждешь, любой тебе жених.И да простится автору, что онПодслушивал, как память шепчет это.Он сам был в Настю по уши влюблен,В рассвет озябший, в травяное лето,В кувшин с колодезною темью иВ большое небо родины, в побаски(В тех тальниковых дудках, помяни,Древесные дудели соловьиС полуночи до журавлиной пляски).Пусть будет трижды мой расценщик прав,Что нам теперь не до июньских травИ что герою моему приличнейО тракторах припомнить в этот час.Ведь было бы во много раз привычней,Ведь было бы спокойней в сотню раз.Но больше, чем страною всей, давноМашин уборочных и посевных и разныхВ стихах кудрявых, строчкой и бессвязных,Поэтами уж произведено.Я полон уваженья к тракторам,Они нас за волосы к свету тянут,Как те овсы, что вслед за ними встанут,Они теперь необходимы нам.Я сам давно у трактора учусьИ, если надо, плугом прицеплюсь,Чтоб лемеха стальными лебедямиПроплыли в черноземе наших дней,Но гул машин и теплый храп конейПо-разному овладевают нами.Пускай же сын мой будущий прочтет,Что здесь, в стране машины и колхоза,В стране войны — был птичий перелет,В моей стране существовали грозы.1933
«Сначала пробежал осинник…»
Сначала пробежал осинник,Потом дубы прошли, потом,Закутавшись в овчинах синих,С размаху в бубны грянул гром.Плясал огонь в глазах саженных,А тучи стали на привал,И дождь на травах обожженныхКопытами затанцевал.Стал странен под раскрытым небомДеревьев пригнутый разбег,И всё равно как будто не был,И если был — под этим небомС землей сравнялся человек.май 1932. Лубянка. Внутренняя тюрьма
«В степях немятый снег дымится…»
В степях немятый снег дымится,Но мне в метелях не пропасть, —Одену руку в рукавицуГорячую, как волчья пасть,Плечистую надену шубуИ вспомяну любовь свою,И чарку поцелуем в губыС размаху насмерть загублю.