– Не знаю, – ответила она равнодушно, – я его не видела.
Исчерпывающий ответ. К счастью, девица оказалась настолько инертной, что ей и в голову не пришло остановить меня, когда я решительно прошла в заднюю комнату.
На стук никто не отозвался, но сегодня я была не в том настроении, чтобы вот так запросто уйти. Мысль о том, что Антон попросту кинул меня, даже не приходила мне в голову.
Я распахнула дверь.
В первую минуту мне показалось, что в комнате никого нет, но, едва взглянув на кушетку и заметив сплетенные в объятиях тела, я смущенно отвела глаза, решив, что застала бывшего босса в неподходящий момент.
Однако уже в следующий момент я вновь удивленно уставилась в ту сторону. По идее, Антон должен был вскочить и разразиться проклятиями, вполне справедливыми, учитывая то, что ввалилась я без стука.
Он молчал.
Уснул?
Я заставила себя вглядеться пристальнее. Рыжие пряди, разметавшиеся по кушетке, не оставляли сомнений: Антон развлекался не с живой женщиной, а с чудом средневековой техники. Он сам до отвращения походил в этот момент на восковую куклу, застывшую в самой двусмысленной позе. Такую композицию впору выставлять в назидание погрязшему в распутстве обществу, но мне было не до нравоучений, потому, что я уже поняла – Антон мертв.
Соблюдать осторожность уже не было смысла я, не скрываясь, обошла кушетку по кругу, стараясь унять нервную дрожь. Мне нужно было понять, что убило его.
И я это увидела.
Ноги и руки куклы намертво обхватили любовника. На теле Антона проступили синяки, что ясно говорило о том, что он отчаянно пытался освободиться. Выражение «задушить в объятиях» на моих глазах обретало буквальный смысл.
И, тем не менее, Антон умер не от этого. Я увидела кровь. Много крови. Обивка на треть пропиталась темным.
Мне не сразу удалось разглядеть стилет, который мощной пружиной вогнало в тело незадачливого любовника. Похоже, неаполитанские мастера умели охранять свою собственность. Так вот о каких тонкостях говорил вчера Антон! Он знал, либо подозревал о наличие чего-то подобного.
И все же рискнул!
О, мужчины! Ей-богу, как дети, в погоне за удовольствиями готовы пренебречь даже здравым смыслом. Так было всегда и так будет и не в моих силах это изменить.
Мою догадку подтвердила старая книга, лежащая на столе. Она была открыта на странице с подробным описанием механической любовницы. Я прочитала нужный раздел, узнала о скрытых кнопках, которыми нужно было воспользоваться, чтобы кукла разжала объятия. Очевидно, Антон не нашел такую кнопку и легкомысленно решил, что ее вовсе не существует.
О смертельном стилете в статье не было сказано ни слова.
Мне оставалось только уйти. Я ничем не могла ему помочь. Несчастный случай! Однако кое-что меня насторожило… Взглянув на комнату в последний раз, я заметила вчерашнюю картину, которую Антон небрежно задвинул в дальний угол. Желая в последний раз взглянуть на нее, я сделала шаг вперед.
Ветер из распахнутого окна шевельнул ткань, прикрывающую полотно, обнажив безобразные лохмотья, в которые превратился портрет.
Кто-то с яростью исполосовал картину ножом, буквально превратил ее в лапшу, пустил на ленточки. И это точно был не Антон Чвокин.
Резкий холодный воздух улицы после нескольких минут ходьбы прояснил мои мысли. В эту минуту я желала только одного – не думать. Потому что, начни я вспоминать о пережитом кошмаре, и еще до наступления вечера я окажусь в дурдоме. Одно я осознавала четко: кошмар не закончится сам по себе, силы, освобожденные по стечению обстоятельств, только вошли во вкус. Последствия этого непредсказуемы, но от того не менее ужасны. Их нужно остановить.
Беда в том, что на всем белом свете нет ни одного человека, способного поверить мне, выслушав эту историю. Просить о помощи тем более бессмысленно. Максимум, на что я могу рассчитывать – отдельное койко-место в ближайшей психушке.
Короче, оставалось только одно: ехать в Орловку. Уж как-нибудь отыщу там этого Константина, а сельское кладбище обнаружить и того проще. При мысли о кладбище я поежилась, припомнив недавнее посещение места упокоения в компании с Лилибет и Наташей. Утешала лишь надежда на то, что Лилибет не всесильна и не сможет добраться до поселка самостоятельно. Если честно, надежда была слабая, учитывая растерзанную картину.
Орловка располагалась всего в шестидесяти километрах от города, но мне показалось, что я попала на другую планету. Даже роскошные угодья охраняемого комплекса Сальниковского дома не шли ни в какое сравнение.
Разлитые вокруг тишина и спокойствие завораживали. Хотелось говорить шепотом, чтобы не потревожить это дремлющее под весенними лучами царство. За разноцветным штакетником соседних домов происходило неясное шевеление, и слышались отзвуки голосов. Главная улица в этот час была пуста, только куры деловито копались в земле, да дремала вполглаза пыльная большая собака.
В общем, спросить дорогу было решительно не у кого. Стесняясь стучать во дворы я битый час бродила по поселку, но нужное место обнаружила только ближе к вечеру.
По правую сторону узкого переулка на самой окраине обнаружилась высокая, местами проломленная глухая стена из потемневшего кирпича. Впрочем, стена только на первый взгляд казалась глухой: метров через сто, где улочка, повернув, переходила в проселочную дорогу, я наткнулась на запертые на засов железные ворота с зубцами.
Еще ранее, заглянув в один из проломов, я поняла, что передо мной то самое кладбище. Старинная стена наводила на мысль, что ему не одна сотня лет, а, значит, я – у цели.
Несмотря на внушительные запоры проникнуть внутрь не составило труда: метрах в десяти от ворот зияла дыра, в которую без труда смогла протиснуться даже такая габаритная дама, как я.
Кладбище оказалось огромным. Видно, когда-то Орловка была более многолюдной. Среди обычных погостов со скромными металлическими оградками выделялось массивное сооружение в самом центре кладбища, украшенное каменными ангелами и прочими атрибутами благородной скорби. Туда я и направилась.
Снова ворота. На этот раз резные, ажурные, но – увы – запертые на замок. Прямо над ними – замшелая мраморная плита с плохоразличимыми буквами. Привстав на цыпочки и шевеля губами от усердия, я прочла имена четырнадцати погребенных. Самым последним значилось имя Елизавета Попова и даты жизни. Не сомневаясь, что это – та самая девочка, я подсчитала. Вышло, что хозяйке Лилибет исполнилось двенадцать лет. Странно, на картине она выглядела лет на восемь.
Я обратила внимание еще на одну деталь, которая подтверждала рассказ Антона. Судя по датам, последние пять членов семьи Поповых умерли практически друг за другом, в течении месяца…
Мне необходимо было попасть внутрь. Кладбище казалось совершенно безлюдным и я не стала церемониться: принялась ковыряться в замке пилкой для ногтей. Солнце слепило глаза, И у меня ничего не получалось. Наконец, раздался щелчок, я дернула тяжелую скобу и ушибла пальцы.
Тряся ушибленной рукой, я отворила тяжелую чугунную решетку и увидела каменную лестницу, ведущую прямо вниз, туда где царила полная темнота. Казалось, мне предстоит спуститься ни много ни мало – в преисподнюю.
Ступеньки оказались мокрыми и скользкими, стены склепа были покрыты толстым слоем какой-то слизи.
– Как здесь воняет, – посетовала я вслух.
Ступеньки закончились, но под ногами по-прежнему было сыро и скользко. Честно говоря, я боялась отойти от лестницы, тем более, что вокруг было не видно ни зги. Неудивительно, учитывая, что последние похороны состоялись больше сотни лет назад.
Глаза слегка привыкли к темноте, я стала различать очертания окружающих предметов. Смотреть, собственно говоря, было не на что: гробы, пусть даже и каменные, они и в Африке гробы. Для того, чтобы отыскать нужный, требовалось отойти от лестницы, но как только я сделала шаг, что-то задело меня по лицу.
Я заорала и подняла руки, чтобы отодрать со щек мерзкую паутину. Она прилипла к коже, вся в каких-то отвратительных комках. И вдруг я поняла, что на щеке шевелится не только паутина, это был паук. Мой вопль наверняка услышали во всей деревне. Я отшвырнула паука, но даже увидев его на земле, все еще чувствовала прикосновение лап на своем лице.
«Успокойся, Катя, успокойся», – уговаривала я себя без особого успеха. Дрожа всем телом, я заставила себя подойти в длинной веренице каменных усыпальниц. Мне повезло, самая первая оказалась той, что я искала. С опозданием вспомнив о наличии зажигалки, я высекла пламя и вытянула руку вперед, чтобы удостовериться: здесь хранится прах Елизаветы. Я нашла корень зла и теперь осталось самое главное.
Хорошо, что меня никто не видит, думала я, когда, пыхтя, пыталась сдвинуть с места тяжелую каменную плиту. Плита поддавалась с трудом, пот катил с меня градом.
– Руки вверх! А ну, отойди! – угрожающий окрик заставил меня подпрыгнуть на месте. На всякий случай я подняла руки и робко обернулась.
Моему разочарованию не было границ. Передо мной было грязное, засаленное существо, одетое с таким расчетом, чтобы продемонстрировать разом весь текстильный ассортимент ближайшего мусорного бака. На изборожденной глубокими морщинами бледной бесстрастной физиономии зловеще выделялись водянисто голубые глаза. Неожиданно густые, но сальные от грязи волосы желтовато-серого колера были зачесаны назад с неправдоподобно широкого лба. Случись наша встреча в другом месте, все бы ничего, но сейчас я чуть не умерла от страха. Похоже, что старика отыскали в специальном актерском агентстве, где подвизались статисты для фильмов ужасов.
– Вы кто? – проблеяла я.
– Я-то? Константин Иваныч, меня тут каждый знает. А вот тебя что-то не признаю. Для шпаны ты старовата, для готки – слишком толста, а для бомжихи – больно чистая. Зачем тревожишь покой мертвых?
– Господи, – обрадовалась я, – вы – тот самый дед Константин?!
Мой собеседник расстегнул видавшую виды рубаху и осторожно поскреб поросль волос у себя на груди, только потом ответил:
– Тот самый или нет, а тебе лучше убраться отсюда по-добру, по-здорову.
– Я не могу уйти. Мне с вами поговорить надо, мне про вас Антон рассказывал. Помните его?
– Много кто тут ходит. – Старик пожал плечами, но я почему-то была уверена, что он прекрасно понял, о ком я говорю.
