что, несмотря на все свои директивы и приготовления, Гитлер все еще оставался в состоянии обеспокоенности и неуверенности. Более чем когда-либо он был убежден, что должен любой ценой избежать одновременной войны на два фронта или длительной оборонительной войны. Эти условия в обоих случаях имели решающее значение.
Однако ни одна из этих тревог Гитлера не коснулась тex людей, которые оказывали влияние на формирование политики в столицах западных союзников. Эти люди, наоборот, оказались под влиянием взглядов таких, как Адам фон Тротт, который в первых числах июня посетил своих друзей Асторов на их загородной даче в Кливдене. Существуют два примечательных доклада по состоявшимся беседам. 6 июня 1939 года Том Джонс написал краткий меморандум по поводу этих бесед. «Адам фон Тротт, молодой офицер генерального штаба сухопутных войск, который находится здесь с целью сбора политической информации в интересах генерального штаба (не правительства), в частном порядке информировал меня, что сложилась следующая обстановка…» Далее Джонс перечисляет основные моменты, изложенные Адамом фон Троттом. Гитлер решил перейти к действиям этим летом, и ни генеральный штаб, ни общественность не смогут изменить хода событий в приближающиеся недели. Стратегия Гитлера сводится к тому, пояснял фон Тротт, чтобы захватить районы производства зерна, угольные и нефтяные районы Восточной Европы и Балкан; если потребуется, немцы разгромят русских за шесть месяцев и оккупируют Украину. После этого Германия сможет выдержать войну любой продолжительности.
Единственная возможность предотвратить такой ход событий заключается в том, сказал Тротт Джонсу, чтобы произвести определенное впечатление лично на Гитлера реальными силами союзников и тем самым дать ему понять, на какой риск он идет, развязывая войну. По мнению Тротта, это можно сделать через Геринга, рассказав последнему, что у немцев сложилось ошибочное представление о военной мощи Великобритании, и ознакомив некоторых руководящих офицеров немецких военно-воздушных сил с боевыми возможностями английских военно-воздушных сил (не выдавая военных секретов). Это могло бы произвести впечатление на Гитлера; могло бы произвести на него впечатление и коалиционное правительство, в состав которого вошли бы представители из числа тех, кого мы причисляем к «поджигателям войны» и «левым». На самого Тротта произвела сильное впечатление единая и решительная позиция англичан, «однако английский лидер и его окружение думали иначе».
Адам фон Тротт 1 июня прибыл в Лондон навестить Дэвида Астора, с которым он вместе учился в Оксфорде, и конец недели провел в Кливдене. Среди гостей в Кливдене было несколько министров — членов кабинета, в том числе министр иностранных дел лорд Галифакс, лорд Лотиан, который вот-вот должен был получить назначение послом в Соединенные Штаты, и бывший министр координации обороны, а теперь министр по делам доминионов сэр Томас Инскип. Помимо общих разговоров за столом Тротт имел возможность проведения частных бесед с Галифаксом и Лотианом, а позднее и с премьер-министром Невилем Чемберленом.
В Берлин Тротт вернулся 9 июня и тремя днями позже представил обстоятельный меморандум об этих встречах и беседах в Англии с кратким изложением содержания бесед и своих выводов. Содержание бесед и выводы Тротта были переданы Гитлеру, и нужно думать, что они были изложены так, чтобы оказать соответствующее воздействие на Гитлера. Поэтому в данном случае важны не точность или политическая направленность этих докладных и их выводов, а впечатление, которое они произвели на Гитлера в Берлине, и впечатление, которое Тротт произвел на английских государственных деятелей в Лондоне.
К несчастью, Тротт, видимо, имел ошибочное представление о планах и намерениях Гитлера. У нас нет возможности в настоящее время выяснить, было ли это результатом его собственной неосведомленности относительно изменившихся взглядов Гитлера, как он их изложил перед генералами 23 мая, или он оказался слепым орудием для передачи ложной информации своим английским друзьям, преднамеренно организованной Вальтером фон Хевелем, личным офицером связи Риббентропа с Гитлером, который предложил эту поездку в Лондон для передачи той информации, какой Боденшатц снабжал Стэлэна и других. Однако результаты поездки Тротта оказались непредвиденными: он, скорее, успокоил своих друзей в Лондоне, чем вызвал тревогу у них; его доклады о встречах в Лондоне, должно быть, имели точно такое же воздействие и на фюрера.
Частные беседы Тротта с премьер-министром и министром иностранных дел, очевидно, не произвели на них большого впечатления. В этих беседах он подтвердил их взгляды, что Гитлер направит свои силы на Восток и на некоторое время будет там сильно связан, тем самым Англии и Франции предоставится дополнительное время для приведения своих вооруженных сил в состояние полной боевой готовности. Предложение, чтобы один из руководителей военно- воздушных сил Германии, Мильх или Удет, был приглашен с визитом в английские военно-воздушные силы с целью ознакомления с боевыми возможностями английской авиации, должно быть, прозвучало странным для напуганных людей, стоявших во главе этих сил и считавших себя далеко отставшими от люфтваффе.
Гитлер тоже, должно быть, почувствовал, что, возможно, дела не так плохи, как он предполагал, если Чемберлен и Лотиан все еще думают об урегулировании на основе предоставления большей независимости чехам и словакам. Гитлер был уже полностью поглощен решением польского вопроса, и заверения английских политиков, что они допускают возможность предоставления Германии свободы «экономических» действий, видимо, нравились Гитлеру как шаг в желательном направлении. Тротт пришел к выводу, что «совершенно определенный отказ фюрера от установления какого бы то ни было частичного взаимопонимания с Англией привел в настоящее время, ввиду нависшей угрозы тотального конфликта, к подлинному возрождению у англичан стремления к полному взаимопониманию как единственной альтернативе войны». На фоне мрачной действительности в Германии, которая предстала перед Гитлером, вывод Тротта явился для него солнечным проблеском, то есть вызвал реакцию, как раз противоположную той, какой хотел добиться Тротт.
А судя по письму, которое Лотиан послал Смэтсу[44] сразу же после бесед с фон Троттом, попытки последнего вызвать у англичан настороженность также дали досадную осечку. Вместо того чтобы показать решительную сплоченность, дать реалистическую оценку сущности молниеносной войны, которую готовили немцы, у Лотиана в результате бесед с Троттом создалось впечатление, приведшее его к такому выводу в письме Смэтсу: «Следующий кризис в „войне нервов“ может начаться в любое время, возможно, по польской проблеме. По моему мнению, когда Гитлер начнет интервенцию, мы должны удержать поляков от войны и установить блокаду, тем самым дав Гитлеру ясно понять, что блокада будет снята, как только он выведет свои войска и проявит готовность рассмотреть урегулирование мирными средствами».
Это, по мнению Лотиана, не обязательно приведет к войне, так как не будет кровопролития. При условии твердой решительности Великобритании, доминионов и Америки лично он верит, писал Лотиан Смэтсу, что «Гитлер отступит и воздержится от развязывания мировой войны». И конечно, это будет концом Гитлера, заключает Лотиан.
Однако в глубине души Лотиан, умный, здравомыслящий человек, допускал и такую возможность, что Гитлер, в конце концов, может пойти на уничтожение Польши и, заняв оборону на линии Зигфрида, напасть на Лондон и Париж с воздуха. Что же тогда должны предпринять союзники, спрашивает он. Его ответ сводился к тому, что союзники в первую очередь должны разгромить Италию. Когда они это сделают, Россия присоединится к союзникам и «фашистский империализм исчезнет», а это поможет Англии добиться прочного урегулирования с Германией.
Такое впечатление от частных бесед с фон Троттом осталось у Лотиана и его окружения, куда, по докладу фон Тротта, входил и премьер-министр. Эти беседы, очевидно, не принесли ничего нового, чтобы выяснить подлинные намерения Гитлера или ясно осознать, насколько ненадежна судьба Европы, балансируемая мерами западных держав, рассчитанными на противодействие решительному намерению Гитлера уничтожить Польшу. Однако ни фон Тротт, ни его гостеприимные английские хозяева, по-видимому, не понимали истинной сущности кризиса, с которым они встретились: это был больше кризис Гитлера, чем их кризис. Гитлер хотел знать ответ на один вопрос, который больше всего его беспокоил: объявят ли англичане войну, если он нападет на Польшу, или предпримут совместно с французами немедленные военные действия на Западе, когда он еще будет полностью занят на Востоке.
Ответы, привезенные в те дни из Лондона фон Троттом и другими, принесли Гитлеру серьезное облегчение, хотя никто в действительности не знал, какого ответа хотел Гитлер. Его, очевидно, излишне не тревожили сообщения о решимости Англии не уступить на этот раз или о настроениях среди населения скорее дать бой, чем снова идти на умиротворение. Все это он уже предвидел и высказал свое мнение, выступая перед генералами 23 мая.
По общему признанию, Гитлер на этой майской встрече со своими генералами уже принял решение начать войну. Но он понимал сдержанность генералов и чувствовал свои сомнения. И тут, спустя около четырех недель после получения доклада Тротта, появилось сообщение Ганса Селиго, в сущности никому не известного заведующего отделом печати английской секции заграничных организаций. «В настоящее время в Англии осуществляются приготовления во всех областях, как будто вот-вот начнется война», — начинал он свое сообщение. Селиго туг же указывает, что есть одно исключение. Эти широко распространившиеся чувства еще не нашли отражения «в решимости правительства пойти на немедленную войну». По мнению Селиго, дело обстояло как раз наоборот. «Можно сказать с довольно большой определенностью, что сам Чемберлен и группа внутри кабинета, которая принимает решения, совершенно определенно направляют усилия на предотвращение войны и предпочли бы компромисс использованию силы при решении вопроса о Данциге и польском коридоре, приемлемый для населения этих районов».
Затем Селиго переходит к сравнению некоторых докладов, которые посылались немецким посольством в Берлин, с реальной действительностью, какою он ее видит. «Официальное дипломатическое представительство Германии» убеждено, что переговоры с англичанами могут длиться неопределенно долго и что британское правительство склонно достигнуть понимания с Германией о будущем поддержании мира. Однако Селиго предостерегает против принятия такого утверждения за чистую монету. Он напоминает, что у большинства немцев, прибывающих в Англию «для сбора информации», вызвал Удивление и оставил глубокое впечатление боевой дух англичан, «который они встречали повсюду». И он перечисляет основные факторы, определяющие новые силы англичан.
Селиго, судя по его докладам, был спокойным, обосновывающим свои доводы репортером, который не видел необходимости смягчать и приукрашивать их или льстить, чтобы угодить тем, кому адресовались его доклады.
Факты, которые он излагал перед своими начальниками в Берлине, отличаются убедительной простотой. Подготовленность англичан, писал он, достигла «определенного максимума», который, учитывая общую обстановку, он считал довольно внушительным. Помимо постоянной армии имелось 275 тыс. человек призывного возраста, готовых для обучения; противовоздушная оборона была укомплектована и несла круглосуточную службу; береговые станции службы наблюдения и службы местной противовоздушной обороны были приведены в боевую готовность. Противовоздушная оборона Англии была в состоянии отражать воздушные нападения в течение длительного времени, хотя и не предотвращать их полностью. Флот мог успешно осуществлять блокаду Германии и обеспечивать свои коммуникации на Атлантике, в то же время держа в страхе немецкие подводные лодки. Линии Мажино [45] было вполне достаточно, чтобы остановить любое продвижение немецких войск во Францию; она высвобождала достаточные контингента войск Англии и Франции, чтобы заполнить ими уязвимые места в обороне на севере и юге.
Однако в докладе Селиго одно предложение, несомненно, составляло главное, что интересовало Гитлера в тот момент: оно подытоживало предыдущую ссылку Селиго на предпочтение Чемберленом альтернативы войны самой войне. Сами по себе склонности Чемберлена были для Гитлера недостаточным основанием, чтобы основывать на них свои действия; в конце концов, у Чемберлена они могли изменяться. Но здесь было нечто иное, что не могло измениться до крайнего срока — 1 сентября. Как обычно, Селиго сухо сообщал, что и в вооружении остаются еще большие бреши, особенно в вооружении регулярной армии, но это не столь уж важно для англичан, поскольку их оперативные планы, в особенности в начале войны, не предусматривают «сколько-нибудь
