оборонительных сооружений.
«Если бы Англия и Франция вступили в войну против Германии в то время, когда она была бы занята боевыми операциями против Чехословакии, нет сомнения, что последовало бы очень быстрое поражение Германии». Шлабрендорф убежден, что все это было известно британской секретной службе, и он не может поверить, чтобы Чемберлен и его правительство не были в свое время проинформированы об этом.
Генерал фон Манштейн, который не был связан с движением, направленным на то, чтобы заменить Гитлера, позднее подтвердил это мнение. На Нюрнбергском процессе (9 августа 1946 года) он заявил, что, если бы война вспыхнула в 1938 году, немцы не смогли бы успешно защищать ни «нашу западную границу, ни наш польский фронт». У него не было никаких сомнений, что, «если бы Чехословакия защищалась, мы были бы приостановлены ее оборонительными сооружениями, так как не имели средств для их прорыва». Когда позднее Гитлер на месте ознакомился с системой обороны чехов, он сам признал, что немецкие армии встретили бы серьезную опасность и теперь он понял, почему его генералы настаивали на сдержанности. Однако в противоположность своим генералам Гитлер понимал умонастроения своих главных противников в Лондоне и Париже.
Английский министр иностранных дел лорд Галифакс[22] рассказывал своему другу, настоятелю Вестминстерского собора, что он никогда не читал «Майн кампф», больше того, он не скрывал своего намерения, став министром иностранных дел после отставки Идена в феврале 1938 года, сделать все возможное, «чтобы, не переходя границ чести, предотвратить войну», которую, по его убеждению, Англия в то время проиграла бы наверняка.
В те месяцы между Мюнхеном и роковой неделей в марте Галифакс в переписке со своими послами постоянно останавливался на последствиях для английской внешней политики, вызванных отсутствием достаточной военной мощи для поддержания твердого курса. 1 ноября 1939 года[23] он сказал своему послу в Париже Эрику Фиппу, что «впредь мы должны считаться с германским превосходством в Центральной Европе». Это было точным отражением взглядов правительства непосредственно после Мюнхена. В душе они все еще верили, что мир был возможен, и успокаивали себя (и страну) контролируемыми размерами перевооружения.
Ключ к пониманию такого положения находится в двойственном характере английского перевооружения. Цель перевооружения была строго оборонительной; оно было просто перестраховкой на тот случай, если в будущем не оправдаются надежды относительно мирных намерений Германии в отношении Англии. Ни до, ни после Мюнхена перевооружение не преследовало цели бросить вызов господствующему положению Германии в Центральной Европе. Более уместным для нашего исследования будет выяснение вопроса: произошли ли какие-либо изменения в таком взгляде на перевооружение после оккупации немцами Чехословакии.
Это возвращает нас к той мартовской неделе 1939 года, когда весь страх, неосведомленность, неправильная информация и обеспокоенность за сохранение мира «любой ценой» завершились рядом как будто бы не связанных между собой событий, которые должны были привести к периоду конфронтации Германии и вызова ей, несмотря на все прежние противоположные намерения. В начале недели ни у кого из членов английского кабинета не было тревожных предчувствий. Военный министр Хор-Белиша вносил последние штрихи в подготовленную оценку состояния армии, которую он собирался представить парламенту в среду, 8 марта, и в которой даже не упоминалось слово «Германия». Министр внутренних дел Самуэль Хор был занят подготовкой речи перед своими избирателями на ежегодном собрании в Челси в пятницу, 10 марта. Он собирался сделать несколько ссылок на заметное улучшение в международных отношениях и по этому поводу советовался с премьер-министром. Чемберлен рекомендовал ему развенчать точку зрения тех, кто считал, что война неизбежна, и подчеркнуть большие возможности для сохранения мира.
Премьер-министр устроил конфиденциальный инструктаж представителей прессы в четверг, за день до того, как Самуэль Хор должен был произнести свою заверительную речь в Челси. Чемберлсн сказал собравшимся, что в Европе наконец «устанавливается период спокойствия» и имеются хорошие перспективы скорого соглашения по разоружению. Хор в своем выступлении был еще более красноречив. Он рисовал картины встречи глав европейских государств, которые совместно разработают основы «для новой золотой эры мира». Он подверг критике тех, кто высказывал опасения по поводу возможного начала войны. Теперь очевидно, что ни Чемберлен, ни Хор не имели намерений ввести в заблуждение общественность; они сами верили в то, о чем говорили. Кабинет министров не предвидел никаких тревог или беспокойства. Премьер-министр после своей встречи с представителями прессы уехал на субботу и воскресенье развлечься рыбной ловлей; министр иностранных дел уехал на отдых в Оксфорд. Пресса воспользовалась намеками и указаниями сведущих людей в Уайтхолле. Газеты приветствовали новые веяния и видели в предстоящем визите в Германию министра торговли Англии Оливера Стейнма еще один шаг по пути урегулирования серьезных спорных вопросов в Европе.
На самом деле постоянный заместитель министра иностранных дел Александер Кадоган только что получил заверптельное личное письмо от английского посла в Берлине Невиля Гендерсона, написанное 9 марта, вместе с исключительно конфиденциальным обзором англо-германских отношений. Гендерсон отмечал в своем письме, что он все еще слышит «дикие рассказы о готовящемся нападении, но я, откровенно говоря, не верю ни одному сказанному слову. До тех пор, пока мы спокойно занимаемся подготовкой нашей обороны, все будет, по моему мнению, хорошо. Немцы сами остро нуждаются в мире».
По возвращении из Оксфорда министр иностранных дел 13 марта ответил Гендерсону личным письмом, в котором писал, что он тоже почувствовал «ослабление напряженности»: утихли слухи и страхи и у него не сложилось впечатления, что «правительство Германии планирует ту или иную выходку в каком-либо конкретном месте». Но все же они (немцы), добавил он в скобках, проявляют «нездоровый интерес к словацкой проблеме».
Это был до странности безмятежный ответ, если учесть, что два дня назад, 11 марта, уже после того, как пресса сообщила об обнадеживающем повороте событий, и после заверительного выступления Хора в Челси старший офицер разведки при министерстве иностранных дел принес Кадогану тревожную информацию. Он сообщил, что из надежных разведывательных источников ему стало известно о планируемой Германией оккупации Чехословакии «в ближайшие 24 часа».
Кадоган обратил внимание на эту информацию, но, казалось, не был ни убежден в ее правдивости, ни потрясен близостью нависшей угрозы. Он сообщил об этом министру иностранных дел, очевидно поделившись своими сомнениями, так как Галифакс решил ничего не предпринимать и продолжал заниматься своими личными планами отдыха на воскресный день.
Чемберлен также был поставлен в известность об этом, но и он решил не реагировать на столь неправдоподобное известие, чтобы не помешать себе поразвлечься рыбной ловлей. Не возникло никакой тревоги ни у начальника имперского генерального штаба, ни у французов. Все эти люди были удивлены, когда 15 марта немцы оккупировали Прагу. Этого никто не ожидал. Механизм дипломатической и разведывательной связи как-то не сработал.
И здесь, как и в последующем, опять возникает необходимость четкого выяснения источника ошибки. Информация достигла министерства иностранных дел. Французские власти также были информированы. Почему эта информация не была проверена; почему не были приняты меры предосторожности; почему ни Чемберлен, ни Галифакс не придали информации никакого значения? Ведь после Мюнхена прошло всего-навсего шесть месяцев. Напрашивается вывод, что не только Чемберлен и Галифакс, но и весь состав кабинета и большинство руководителей вооруженных сил и служб не хотели верить информации относительно нависшей угрозы уничтожения Чехословакии и нарушения мюнхенского соглашения. Имеющиеся материалы не позволяют делать иной вывод, и в значительной степени это относится и к положению во Франции. Французы, пожалуй, получили более точную информацию от своего посольства в Берлине. У них нет никаких оправданий считать себя не осведомленными в отношении намерений Гитлера. И все же, как и их английские коллеги, французы отказались поверить полученной информации.
Это нашло отражение в передовой статье газеты «Тайме» через сорок восемь часов после того, как секретная служба предупредила Кадогана в министерстве иностранных дел, что немцы собираются в поход на Прагу. «Если что и отличает этот год от предыдущего, — писала „Тайме“ утром в понедельник, 13 марта, — то это определенность, что Германия завершила свои требования к соседям, которые, по их собственному признанию, не были в состоянии добросовестно оспаривать эти претензии и все же отказались удовлетворить их, когда путь к спокойному урегулированию все еще оставался открытым».
Мюнхенское решение считалось трагичным, но справедливым. Следовательно, не было основания выступать против Германии. И именно этим объяснялась готовность правительства пойти на переговоры. «В сентябре развязку войны уже не сдерживали ни недостаток военных средств, ни недостойное нежелание правительства сдерживать ее», — объясняла «Тайме». Это было абсолютно неправильно, продолжала газета, но было бы также неправильно предполагать здесь или за границей, что быстрый прогресс в перевооружении привел к пересмотру внешнеполитических целей Англии. Время от времени правительство проявляло готовность идти на переговоры, и газета призывала английское правительство сделать «более широкое заявление» относительно своей политики мира, которое послужило бы основой сплочения всех людей доброй воли.
Газета «Тайме» не была одинока в своем оптимистическом взгляде на мартовские события. Английский посол возвратился в Берлин в середине февраля после «серьезной болезни», в подлинности которой ему стоило больших трудов уверить Риббентропа. Гендерсон хотел, чтобы немцы поняли, что его болезнь вовсе не была дипломатической формой выражения Англией своего отвращения к еврейскому погрому в ноябре прошлого года. Немцы приветствовали возвращение посла и подчеркивали это. А посол, в свою очередь, сообщил в Лондон о верных симптомах мирных намерений в высших правительственных кругах Германии, о миролюбивых оттенках в выступлениях Гитлера и добавил свои личные заверения, что немцы не предпримут никаких поспешных действий, хотя Мемель и Данциг в конце концов придется возвратить.
Насколько далеки от реальности были подобные предположения, видно из серии приказов, изданных имперской канцелярией в течение нескольких недель после мирного урегулирования в Мюнхене. Первым из них явилась «Временная директива», изданная Гитлером 21 октября 1938 года. Она предписывала вооруженным силам и отраслевым министерствам впредь «в любое время» быть готовыми ликвидировать остатки Чехословакии и оккупировать Мемель. Они должны также быть готовы ко всем случайностям, вытекающим из задач обороны границ и защиты от неожиданного воздушного нападения. Но центральным вопросом в директиве оставалась Чехословакия. «Мы должны быть готовы в любое время разгромить остатки Чехословакии, если ее политика станет враждебной по отношению к Германии. Целью является быстрая оккупация Богемии и Моравии».
Спустя четыре недели, 24 ноября 1938 года, Гитлер издал свое «первое дополнение» к директиве от 21 октября, подписанное Кейтелем. Фюрер приказал кроме задач, упомянутых в директиве, «осуществить необходимые приготовления для внезапного занятия свободного города Данциг». Через три недели Гитлер добавил еще одно указание к директиве. Подготовка к ликвидации Чехословакии должна продолжаться, «исходя из предпосылки, что не ожидается сколько-нибудь серьезного сопротивления».
13 марта, когда газета «Тайме» опубликовала успокаивающую редакционную статью, Риббентроп послал предупреждение немецкому посольству в Праге о необходимости быть наготове и принять меры, чтобы не было на месте никого из сотрудников посольства на случай, если чехословацкое правительство захочет с кем-либо связаться.
Из Будапешта регент Венгрии адмирал Хорти в тот же день телеграммой «сердечно поблагодарил» Гитлера. Необходимые приготовления осуществлены, информировал он фюрера. «В четверг, 16 марта, произойдет пограничный инцидент, за которым в субботу последует главный удар». Хорти заканчивал свое сообщение новыми заверениями в своей «непоколебимой дружбе и благодарности».
