– …все во мне перевернула, даже кушать не хочу!
Горлыбин в изумлении остановился:
– Представьте, со мной такое тоже однажды приключилось.
– Что вы говорите?! – изумилась на сей раз Суховская.
– Да, в глубоком детстве. Семилетним мальчиком меня привезли в Петербург, в гости к родственникам. Там я впервые услышал оркестр. Звучал Гайдн…
– Что-что звучал? Я в инструментах не разбираюсь.
– Гайдн! Это композитор. Неважно. В парке играла музыка. Никто и внимания на нее не обращал, но меня, карапуза, словно гвоздями прибило к месту. Я вмиг потерял интерес к играм и так же, как вы, ни за что не хотел идти обедать. С тех пор музыкой и живу.
– Значит, и этот гайдн надо послушать.
– Вы действительно хотите?
– Да.
– Просто… – Горлыбин замялся. – Просто я привык, что соседи любят под музыку закусывать, танцевать. Но просто слушать ее, как я, никто не умеет и не хочет.
– Они слушают, но не слышат, как я до сего дня. Треньбренькает что-то, ну и ладно. А я как в раю побывала, будто ангелы мне пели!
– Хотите, устрою концерт лично для вас? – неожиданно предложил Горлыбин. – Так приятно найти родственную душу!
– Когда? – деловито осведомилась Суховская.
– Да хоть сегодня, после службы. Приезжайте ко мне в имение. Пообедаем и сядем слушать.
– Пообедаем? – радостно спросила Суховская. Насчет отсутствия аппетита она явно преувеличила. – С удовольствием!
Вера Алексеевна Растоцкая искоса поглядывала на подругу. 'Похоже, Ольга вчера не соврала, уступил Горлыбин лужок, ишь воркуют! И почему у меня одни неприятности? Не успели от Тучина откреститься, так Машка в Митю влюбилась! Все утро про него жужжала, сейчас глаз не сводит. Хорошо, тот от горя в себя ушел, ничего не замечает'.
– Не пара он тебе, – зашипела Вера Алексеевна дочери. – Хочешь коров сама пасти?
– А мне нравится! – своенравно повела плечами Маша.
– Доченька, ну послушай…
– Маменька, вы бабушку слушали, когда за папеньку шли?
Вера Алексеевна на полуслове осеклась. Ведь права дочь. Чуть из дома не сбежала из-за ненаглядного Андрюши, родители за какого-то генерала мечтали выдать. 'А Машка-то характером в меня! Придется, видно, нищих внуков содержать'.
Процессия дошла до развилки, где вчера Киросиров с Тоннером устроили засаду. Урядник стал показывать места боевых подвигов Терлецкому, но тот напомнил, что и сам был неподалеку, распевал песни.
У Мити в душе клокотало. Хотелось взять топор и разнести в щепки и телеги, и ненавистные гробы! Ни капли скорби ни по князю, ни по Насте он не испытывал. Случись чудо и оживи они вдруг, убил бы своими руками! 'Сволочи! Подонки! Негодяи! Ненавижу! И себя ненавижу, потому что такой же! Такое же ничтожество, как они! Почему не хватает мужества пойти и все рассказать? Как же, семью опозорю!'
Увидев могилу Кати Северской, Митя остановился. За ним встала и вся процессия. К юноше подбежал Киросиров, дернул сзади за рукав. Мол, что случилось? Митя не ответил. Он нашел решение, нашел единственный выход. Сейчас, немедленно! Надо прекращать этот балаган!
Митя повернулся и бросился бежать обратно, расталкивая по пути людей; свернул с аллеи и углубился в лес. Маша Растоцкая попыталась его остановить:
– Митенька, что с вами?
– Простите меня, Машенька, простите, – на бегу ответил юноша.
Только миг она видела его глаза, но поняла, что он абсолютно безумен. Хотела броситься за ним, но маменька загородила дорогу:
– Не пущу!
Посудачив о Митиных странностях, процессия продолжила скорбный путь.
Никодим шел в задних рядах, среди крестьян. Удалявшегося Митю он заметил среди деревьев случайно. Как бы чего не натворил барчук, он такой нервный и впечатлительный, весь в мать. Извинившись перед Лукерьей, егерь ринулся за ним. Приблизиться не пытался, бесполезно, еще один откровенный разговор сейчас не получится.
У барского дома, убедившись, что Митя взбежал по крыльцу и направился к себе в комнату, Никодим перевел дух. Слава Богу, не драться же с ним. Ничего, поплачет, успокоится! Взрослеть парню надо, жизнь сопливых да хлипких не любит.
Поразмыслив, Никодим решил процессию не догонять и в церковь не ходить. 'Завтра похороны, там и попрощаюсь, и помолюсь. Надо последнюю волю барина исполнить'.
– Я словно исповедовалась, теперь можно и помирать… – горестно закончила рассказ старая княгиня.
– Простите, Анна Михайловна, а не мог Настин план, как бы выразиться, вам присниться!
– Нет, Илья Андреевич. Зельем меня два года потчевали, привыкла, засыпала уже не сразу. А Митенька не вернулся? Очень хочу его увидеть!
– Я только что видел, как он в дом зашел. Сейчас позову.
Митина комната была рядом. Тоннер распахнул дверь и еле увернулся от летевшего в него стула. На полу валялись скомканные листки бумаги, а через крюк для свечной люстры Митя продел длинное льняное полотенце.
Юноша дергал ногами в воздухе, его лицо уже синело от удушья. В распоряжении доктора оставалось несколько секунд. Подхватив чуть не сбивший его с ног стул, он подскочил к Мите. Складной швейцарский нож, подарок дедушки Теодора, Илья Андреевич носил всегда при себе – можно и защититься, и трахеотомию задыхающемуся сделать, если инструментов нет под рукой. Натянутое полотенце доктор не без труда разрезал, но подхватить Митю не успел, и тот грохнулся на пол.
Спрыгнув со стула, Тоннер первым делом расстегнул на юноше сорочку и пощупал пульс. Сердце бьется! Хорошо, не на узкой веревке вешаться удумал – врезалась бы в шею, мигом переломала позвонки!
– Больно… – еле слышно сказал Митя и потрогал рукой спину.
– Ну, знаете! Снявши голову, по волосам не плачут.
В комнату вбежала горничная Катя.
– Принесите мой несессер от Анны Михайловны, – попросил Илья Андреевич. – Ей ни слова!
Катя выполнила распоряжение быстро. Вдохнув нашатырь, Митя пришел в себя.
– Я жив? – удивленно спросил он, увидев Тоннера.
– Да, но, возможно, сломаны некоторые кости. Не успел, понимаете, вас поймать.
– Я ненавижу вас! – закричал Митя и попытался вскочить, но только взвыл от боли – видно, что-то при падении действительно повредил.
Тоннер ощупью нашел в несессере склянку с настойкой валерианы и попросил Катю накапать в стакан двадцать капель. Девушка расстроилась:
– Только дюжины знаю.
– Тогда накапай две дюжины.
Митя рыдал на полу. Сколько мучений со вчерашнего утра на него обрушилось! Сначала смерть князя и некогда любимой женщины, потом апоплексический удар у тетушки. Потом… Потом был страшный выбор. Богатство и бесчестье или честь и нищета. Слава Богу, вексель не нашелся. Как бы поступил Митя, на что решился бы, он и сам не знал.
Внезапно он хлопнул себя по лбу: как он мог забыть! Почему, прежде чем идти вешаться, никого не предупредил, что…
