– Понятно, ну а Ангел? Ты, значит, сообщила ему об этом?
– Нет, дорогая, это он мне сообщил.
– Ах, он… Забавно.
Леа чувствовала, что сердце её колотится чуть ли не в самом горле, и не решалась произносить длинные фразы.
– Представь себе, он даже сказал мне: «Госпожа Пелу, вы доставите мне большое удовольствие, если зайдёте навестить Нунун». Мой мальчик так привязан к тебе!
– Очень мило!
Госпожа Пелу раскраснелась и, казалось, целиком подпала под действие коньяка, она говорила как во сне, покачивая головой. Но её золотисто- коричневые глаза были ясными, острыми и подстерегали Леа, которая продолжала сидеть прямо, словно обороняясь от самой себя, не зная, откуда ждать удара…
– Да, это и мило, и вполне естественно. Мужчина не может забыть такую женщину, как ты, моя милая. И… если хочешь знать моё мнение… Тебе стоит только пальцем пошевелить…
Леа положила руку на плечо Шарлотты Пелу.
– Я не хочу знать твоего мнения, – сказала она мягко.
У госпожи Пелу опустились уголки рта.
– О! Я понимаю тебя и одобряю, – сказала она мрачно. – Раз ты уже устроила свою жизнь по-другому… Мы ведь даже не успели поговорить о тебе.
– Разве?
– Так ты счастлива?
– Счастлива.
– Большая любовь? Прекрасное путешествие? Какой он из себя – милый? Покажи мне его фотографию.
Леа, успокоившись, засветилась улыбкой и отрицательно покачала головой:
– Нет, нет, я ничего тебе не скажу. Дознавайся сама!.. Где твои ищейки, Шарлотта?
– Я никому не доверяю, – возразила Шарлотта. – Возможно, кто-то и шепнул мне… что тебя вновь постигло разочарование, что у тебя были большие неприятности, в том числе денежные… Нет-нет, ты же знаешь, как я отношусь к сплетням.
– Кому же и знать, как не мне! Дорогая Шарлотта, ты можешь покинуть меня со спокойным сердцем. И успокой всех наших друзей. Пожелай им получить хотя бы половину той прибыли, которую я получила от нефтяных разработок с декабря по февраль.
Хмельной туман, который несколько смягчил черты лица госпожи Пелу, мгновенно рассеялся, она быстро повернула к Леа совершенно прояснившееся, сухое и озабоченное лицо:
– Ах, так ты занялась нефтью! Как же я сама не догадалась! И ведь ты ничего мне не сказала!
– А ты меня и не спрашивала… Ты думала только о своей семье, что вполне естественно.
– К счастью, я не забывала и о своей угольной компании, – чуть приглушенно пропела труба.
– Но этого ты мне тоже не сказала!
– Чтобы нарушить твою любовную идиллию? Да никогда в жизни! Милая Леа, я ухожу, но непременно приду ещё.
– Приходи в четверг, потому что теперь, Шарлотта, я вряд ли смогу бывать у тебя по воскресеньям. Давай лучше собираться здесь по четвергам. Только самые близкие друзья: матушка Альдонса, её преподобие баронесса – в общем, твой покер и моё вязание…
– Ты научилась вязать?
– Нет ещё, но скоро научусь. Так ты согласна?
– Я просто прыгаю от радости. Смотри, как я прыгаю! И знаешь, я ни слова не скажу об этом дома. Малыш вполне способен явиться к тебе в четверг и потребовать стаканчик «порто». Дай я поцелую тебя, милочка! Боже, как приятно от тебя пахнет! Ты заметила, когда кожа теряет упругость, она лучше пропитывается духами? Это очень приятно.
«Иди, иди…» Дрожащая Леа следила взглядом за госпожой Пелу, которая шла через двор. «Ты замыслила недоброе! И тебя не остановить. Хорошо бы ты подвернула ногу! Да даже если и подвернёшь, всё равно удержишься, не упадёшь. Твой шофёр очень осторожен, его машину не занесёт на повороте, и он не врежется в дерево. Ты благополучно прибудешь в Нёйи и выберешь подходящий момент – сегодня, завтра, на будущей неделе, – чтобы сказать те самые слова, которые ни в коем случае не должна говорить.
Ты постараешься смутить души тех, кто, возможно, наконец-то обрёл покой. Самое малое, что ты можешь сделать, – вызвать у них мимолётную дрожь, как вот сейчас у меня».
У неё дрожали ноги, как у лошади после подъёма, но она чувствовала себя спокойно. Радовалась тому, что выстояла и сумела ответить. Выглядела весьма оживлённой и комкала свой носовой платок, не зная, куда ещё приложить неиспользованную энергию. Она невольно вновь и вновь возвращалась мыслями к Шарлотте Пелу.
– Вот мы и встретились, – говорила она себе, – как две собаки вокруг старой туфли, которую привыкли рвать друг у друга. Как странно! Эта женщина – враг мне, и именно от неё я получаю моральную поддержку. Как же мы связаны!..
Она надолго задумалась, то страшась своей судьбы, то принимая её. Она так перенервничала, что даже ненадолго задремала, так и оставшись сидеть у окна и подперев щёку рукой. Ей приснилась совсем уже близкая старость, дни, как две капли похожие один на другой, Шарлотта Пелу, сидящая напротив, и она сама, надолго сумевшая уберечь себя – благодаря оживлённому соперничеству с госпожой Пелу, которое, возможно, и укоротило ей жизнь, – от физической деградации, когда женщины в возрасте начинают с того, что пренебрегают корсетом, потом красками для волос и, наконец, тонким бельём. Потом она перешла к старческим порокам, заранее предвкушая упоение тайной борьбой, воображаемым убийством ближнего, волнующими и неувядающими мечтами о катастрофах, в которых уцелело бы лишь одно существо, лишь одно место на всём земном шаре, – и тут она проснулась, поражённая, в свете розоватых сумерек, похожих на рассвет.
– Ах, Ангел мой… – вздохнула она.
Но это был уже не тот хриплый, голодный призыв, что в прошлом году, – не было слёз, не было возмущения плоти, которая страдает и корчится, когда душевная боль подавляет её… Леа поднялась, потёрла затёкшую щёку о вышитую подушечку…
«Бедный мой Ангел… Это очень странно, но я прихожу к мысли, что, потеряв друг друга, ты – свою старую изношенную любовницу, я – своего молодого
