иностранцев, на излишества моды и человеческую дурость, а покупатель, как вымирающий зверь. Представляется: недалек день, когда все это великолепие блестящего вздора, над которым в мучениях, в голоде, в отчаянии трудится умный, упорный и трагический народ, - вдруг рухнет, и зазвенят разбитые стекла зачарованного царства. Таково впечатление советского проезжего в первые часы от одной из сторон великого кризиса, более страшного, чем средневековая чума.
На улицах прибавляется прохожих. Но даже в шестом часу унтергрунд, трамваи и автобусы идут ненаполненными: - двадцать пять пфеннигов - тоже деньги, а у трети населения нет на проезд и этих двенадцати копеек.
Советский путешественник, направляясь в восточную часть города, сворачивает с торговой артерии на боковые улицы. В окнах вторых этажей почти каждого дома выставлены красные афишки: - 'Сдается внаем'. Это буржуазные, в десять - двенадцать комнат квартиры, отделанные резным деревом, лепными потолками и мраморными (декоративными) каминами, - 'мой дом, моя крепость'. Цена - пятьсот, семьсот марок в месяц. Страшные деньги по теперешнему времени. Как некогда праотцы готы под натиском кочевников, так бежали сейчас зажиточные буржуа из роскошных жилищ в предместья, за город, на тесные жилплощади. Первого марта, когда кончались сроки контрактов, Берлин двинулся кочевьем в длинных мебельных фургонах. Мобилизовали весь транспорт города, и не хватило, - пришлось законодательным путем отсрочить на несколько дней сроки квартирных договоров. Излишек барахла продавался тут же на улицах.
Пустынно и чисто. Редкие магазины кажутся музейными. В одном - видно в открытую дверь - бледный со встрепанными завитыми волосами продавец спит, прислонясь затылком к полке канцелярских принадлежностей. У входа в полуподвальную фруктовую лавку - старый, в жилете и фартуке, немец с бабьим лицом глядит, жуя губами, на еще одного господина, прошедшего мимо чудных апельсинов и превосходных ананасов, выставленных в опрятных корзиночках на тротуаре.
Навстречу вам - опять нога за ногу бредущий человек в порыжелом пальто с поднятым воротником, в пенсне на большом носу. Он не предлагает ни шнурков, ни спичек, - отводя глаза, неясно бормочет, и вы различаете только: - 'хунгер'... По виду - интеллигент, может быть - писатель, историк, филолог, искусствовед. Кому сейчас это нужно? Немецкая интеллигенция окончательно никакой ниоткуда не получает помощи, штормующий корабль буржуазии в первую голову вышвыривает ее за борт. В нашем торгпредстве - единственная в Берлине очередь: желающие ехать на работу в СССР - инженеры, техники, ученые, знаменитые специалисты. К нам гонит их не одна только безработица, - многих увлекает поле деятельности, социалистические возможности творчества и строительства.
Вы подняли голову к окнам первого этажа: - жалко улыбающееся (нельзя совсем уже отказаться от условностей) худенькое лицо девятнадцатилетней женщины. 'Зайди', - негромко говорит она, перегибаясь через подоконник, и это так же просто, и вековечно, и трагично, как стон голода.
Опять торговая артерия. На углу улиц (Потсдамер и Лютцов) - киоск фашистской литературы. Вас предупредили, - в этом районе держите ухо востро, советский паспорт спрячьте лучше всего в задний карман, вечером в кафе на Лютцовштрассе, особенно если вы брюнет, - лучше и не заходите. Здесь многолюдно, - непрерывно проходят трамваи и двухэтажные автобусы. Ваш знакомый (берлинец) на расстоянии пятнадцати шагов указывает на фашистский киоск, - кивком (не то что - пальцем). И все же, - рослый парень, продавец, и два нахмуренных блондина (покупающие у него литературу), - мгновенно все трое оборачиваются и в текучей толпе настороженно находят вас глазами.
Знаменательна эта настороженность. 'Ого, - думаете вы, - ого!' - и с новым любопытством начинаете приглядываться к человеческим лицам. Идут буржуа, лавочники, дельцы, праздные люди. Вот молодой эстет, - пальто из меха американского буйвола туго перетянуто, грудь распахнута, широчайшие кремовые штаны падают до кончиков туфель, вялое, узкое лицо, подкрашены губы. Вот пузатенький человек в котелке, карманы застегнутого пиджака набиты бумагами, но по обиженно прыгающим щекам и тусклому взору видно, что дела плохи. Вот еще и еще лица, - сосредоточьтесь, пусть хоть одно врежется в память. Нет, - плывут, как медузы, полуживые, без страстей и высоких помыслов. Но это же индивидуалисты! Весь смысл их цивилизации - в утверждении, в холе, в обогащении личности. Даже в этом пункте проваливается вся система: - обман, мираж, - идут живьем несбывшиеся ожидания, раздавленные иллюзии.
Но встречаете в толпе и другую породу людей. Шагает плечистый юноша в потертом спорткостюме, без шапки, волосы откинуты, шея открыта, глаза поверх отживающей толпы, поверх умеренно трусливой идеологии. Загорелое лицо - брезгливо отделено. Вы начинаете искать в толпе таких же, - их много, приглядитесь. У всех - решительная походка и взгляд, не желающий больше созерцать распад и гниение.
Вот еще один проталкивается в толпе плечами, - студенческий картуз, пальто - хаки, подбородок - задран, взгляд - поверх. Вы спрашиваете у вашего знакомого, - кто эти молодые люди, сурово шагающие в будто чужой им толпе?
'Трудно сказать точно про каждого: представители двух сил, крайних противоположностей. Ты видел: безработица, нищета, голод и впереди колониальный ужас... Ты видел: кризис, умирающая торговля, умирающие заводы... Диалектика событий порождает полярные силы, две противоположности, - они шагают по Берлину. А эта толпа, эти медузы отмирающее поколение. Борьба переходит к фашистам и коммунистам. История не спрашивает разрешения у Второго Интернационала... Фашизм - последняя ставка буржуазии, коммунизм - первая ставка пролетариата. Делай сам заключение об исходе борьбы'.
О фашистах знакомый рассказывает небольшой анекдот: - однажды на Курфюрстендамме появился медленно двигающийся автомобиль с фашистским начальством. По тротуару следовали решительные молодые люди. Был день еврейского Нового года. Начальствующий указывал из машины на того или иного из мирно гуляющих брюнетов. Решительные молодые люди подходили к намеченному, поздравляли: 'С новым годом, еврей', - и били резинками по лицу. Покуда суд да дело - фашистская процессия проехалась по всей главной артерии. В Берлине отчетливо пахнет погромом.
Если возвращаетесь домой на автобусе, - на берегу канала увидите новостроенную, светло-серую громаду с тысячами зеркальных окон. Округлые углы фасада, падающего уступами, похожи на стеклянные волны, это окаменевший фонтан нефти: дом построен Генри Детердингом, гигантской рекламой вбит в сердце Берлина. Но наступление Детердинга на Восток здесь, по-видимому, и остановилось, - советская нефть преградила ему дорогу, после бешеной борьбы Детердинг отступил, отступил снова, как в восемнадцатом и двадцатом годах...
Вы поднимаетесь по красному бобрику лестницы в пансион, окно во двор открыто, - музыка - скрипка и гавайская гитара: - два прилично одетых гражданина, стоя посредине двора и глядя вверх на окна, играют что-то печальное о невозвратном и поют в унисон о том, как сладко умереть от любви. Вы хотели было бросить на двор монету, но поймали себя на этом невольном движении беспомощности...
Едете на автомобиле в Шпандау, где расположены заводы Сименса (электроиндустрия). Дорога - через северо-западную часть Берлина, выросшую за последние годы (перед кризисом): территория выставки со стометровой решетчатой башней, огромные серо-зеленые здания радиостанции, многоэтажные дома индустриально-урбанического стиля и великолепные дороги, рассчитанные на потоки автомобилей.
Мчитесь в одиночестве, астрономически прямое шоссе поднимается на изволок, летят навстречу еще безлиственные деревца, чистенькие сторожки. Промелькнул старик сторож с метлой, - заметив, должно быть, окурок на шоссе. Слегка волнистая равнина - безжизненна, кажется покинутой.
Впечатления от противоречий Берлина - шуточки в сравнении с тем, что увидите в Шпандау. Здесь обнажено сердце страны: - индустрия. Замедлив ход, подъезжаете. Небольшой городок, островерхие кирки, чистая провинциальная улица с желтыми домами. Над городом возвышается буро-темная громада крепости, - древние башни, цитадели, стены, поросшие мхом. В этой крепости было сосредоточено германское золото для мировой войны, мобилизационный фонд. Имперское правительство, видимо, не беспокоилось близостью рабочего района: - желтые вожди поручились за преданность масс.
У въезда в городок на низменном огороженном поле - сотни собачьих будок, - так по крайней мере кажется издали. Треплется на веревках тряпье. Дымки, кое-где - красные флаги, грядки огородов. Будки и хижины, построенные из фанерных ящиков, старых дверей, железных листов и толя, жилища рабочих. Вы сто раз читали и слышали об этих первобытных поселениях, - вот они в натуре. Дальше, по пути, встретите их не раз и в более странной обстановке.
Минуете тихую улицу, городскую площадь. Над голыми деревьями крепости, над опустевшими подвалами империализма весенне кричат грачи. Снова - поле. Вдали - гигантское кирпично-стеклянное здание с башнями под облака, - задираете голову из окна машины - взглянуть на эту громаду. Это главный корпус мировой индустрии Сименса. Дороги к нему зазеленели травкой. Завод остановлен, законсервирован.
Близ завода - городок Сименсштадт, - с многоэтажными домами в балкончиках, с заржавленными рельсами на подметенной улице. Пустынно, двое-трое прохожих, здесь осталась едва лишь четвертая часть населения. К городку примыкают длинные белые многоэтажные дома, построенные самим Сименсом для рабочих: - застекленные урбанические очертания фасадов. Но дома также почти необитаемы, - квартирная плата слишком высока.
Перед нами в низинке - обширный городок из будок и фанерных ящиков, те же рубашки и кальсоны на веревках, фуражки, дымки, женщины в заштопанных шалях, дети, огородные грядки. Вот здесь живут, здесь полно, сюда на кочки, в полупещеры переехало рабочее население. Разинув рот, глядите: что же это такое? Древние кочевники у подножья Палатинского холма* с покинутыми дворцами и полуразрушенными храмами? Или это неумолимая диалектика Истории? Буржуазная цивилизация на высшей точке смыкается с натуральным хозяйством, с кочевьем, с бытом троглодитов... Человек уходит на болото, питается кореньями. Интеллигенция протягивает руку за милостыней и поет по дворам. Рабочие роют пещеры и каменным оружием (скажем - осколками кирпича) охотятся за кошками и собаками для первобытной похлебки. Ничего не скажешь, - это так.
_______________
* Центр древнего Рима. (Примеч. А. Н. Толстого.)
Поблагодарим за доставленное острое впечатление Версальский мир, Лигу наций и вождей Второго Интернационала.
Здесь же, близ Шпандау, посещаете знаменитую виллу архитектора Мендельсона, - на высоком берегу живописного озера, где красноватые обрывы, сосновые леса, облака над синеватой рябью и все, что полагается для первоклассного пейзажа.
Вилла - светло-серый удлиненный куб с кубическими пристройками. Вдоль дорожки, от прямоугольных ворот до прямоугольного отверстия - входа в дом, - на тонких штангах - электрические шары. Вытираете ноги, снимаете шляпы. Белая прихожая, где ничего нет, кроме зеркала и подставки для зонтиков. Голый, светлый коридорчик и - гостиная: четыре низких кресла, обитых скользкой рогожкой из камыша, низкий лакированный стол, синее блюдо для визитных карточек, на стене - супрематический набросок грязно-серым на картоне без рамы, больше ничего нет. Палевые плоскости и пустота. Одна из стен - окно, - сплошное стекло от низкого потолка до кипарисового паркета. Нажмите кнопку, стена уходит в подполье, вы перешагиваете на бетонную террасу, - над крутым обрывом, над озером, - курите, любуетесь... Дальше в музыкальном салоне, в столовой, наверху в спальных комнатах, - те же прямые линии, голые матово- палевые стены, все спрятано в стенные шкафы и шкафчики, все куда-то уходит в стены, кровати откидываются в ниши. Украшение: в столовой - блюдо с сорванными головками лиловых тюльпанов, в музыкальном салоне - набросок в стиле Пикассо. Чистота, оголенность хирургического отделения... Отопление автоматическое, - нажимаете кнопку, в подполье увеличивается огонь нефтяной форсунки; когда температура достигает известного предела, подача нефти автоматически падает. Освещение - в виде рассеянного света из скрытых источников. Контрольная электрическая доска, где автоматически падают маленькие рубильники, если в соответствующем месте что-нибудь испортилось. Кухня - как лаборатория. Для каждого члена семьи белоснежная ванная комната. Все очень мудро, элегантно, сверхсовременно - жилище в стиле человека, отдающего все духовные силы спорту и автомобильным поездкам.
