неприятность; 3) имея в виду громадную роль прессы в Аме-рике, держать себя особливо предупредительно и доступно ко всем ее представителям; 4) чтобы привлечь к себе население в Америке, которое крайне демократично, держать себя с ним совершенно про-сто, без всякого чванства и совершенно демократично; 5) в виду значительного влияния евреев, в особенности в Нью-Йорке, и амери-канской прессы вообще не относиться к ним враждебно, что, впрочем, совершенно соответствовало моим взглядам на еврейский вопрос вообще.
Этой программы я строго держался в течение всего моего пребывания в Америке, где по особым условиям, в которых находился, я был ежеминутно на виду, как актер на большой сцене, полной {374} народом'. Эта программа мне во многом помогла окончить дело благоприятным миром в Портсмуте. Таковым признал этот мир образованный мир всего света. Скажу более, еще за несколько дней до подписания мира никто бы не поверил, что мною будет достигнуть мир на таких условиях.
Соответственно со сказанной программой я держал себя еще на пароходе, когда ехал в Америку, что создало между многочислен-ными пассажирами соответственную, благоприятную для меня, как первого уполномоченного, атмосферу, которая начала с парохода переда-ваться в публику и прессу *.
Из середины океана было дано Диллоном по воздушному телеграфу его интервью со мной по поводу предстоящих моих переговоров. Это было первое интервью со времени существования прессы, которое было дано по воздушному телеграфу с середины океана. Интервью это, где я высказал мой образ действий, затем было, конечно, напечатано во всех европейских газетах и оно определило, как я смотрю на дальневосточную мою задачу.
* Весь ход переговоров, мои сношения с президентом и Петербургом видны из официальных документов, хранящихся в моем архиве, которые я, если буду иметь возможность, приведу в систематический порядок и снабжу там, где это окажется нужным, комментариями. Поэтому здесь я буду излагать по памяти то, что не могло составить предмет документов, -- различные более или менее внешние явления и события.
Когда мы приближались к Нью-Йорку, наш пароход встретили несколько пароходов с корреспондентами различных американских газет. Когда эти корреспонденты вошли на пароход, я им выска-зал радость по случаю приезда моего в страну, которая всегда была в дружественных отношениях с Россией, и мою симпатию к прессе, которая играет такую выдающуюся роль в Америке. С тех пор и до моего выезда из Америки я всегда был, если можно так вы- разиться, под надзором газетчиков, которые следили за каждым моим шагом.
В Портсмуте, не знаю с целью или нет, мне от-вели две маленькие комнаты, из которых одна имела окна таким образом направленные, что через них было видно все, что я делаю.
{375} Со дня приезда и до дня выезда из Америки меня постоянно снимали кодаками любопытные. Постоянно, в особенности дамы, подходили ко мне и просили остановиться на минуту, чтобы снять с меня карточку. Каждый день обращались ко мне со всех концов Америки, чтобы я прислал свою подпись и ежедневно приходили ко мне, в особенности дамы, просить, чтобы я расписался на клочке бумаги. Я самым любезным образом исполнял все эти просьбы, свободно допускал к себе корреспондентов и, вообще, относился ко всем американцам с полным вниманием. Этот образ моего поведения постепенно все более и более располагал ко мне, как американскую прессу, так и публику.
Когда меня возили экстренными поездами, я всегда подходил, оставляя поезд, к машинисту и благодарил его, давая ему руку. Когда я это сделал в первый раз к удивлению публики, то на дру-гой день об этом с особой благодарностью прокричали все газеты. Судя по поведению всех наших послов и высокопоставленных лиц, впрочем не только русских, но, вообще, заграничных, аме-риканцы привыкли видеть в этих послах чопорных европейцев, и вдруг явился к ним чрезвычайный уполномоченный русского Госу-даря, председатель комитета министров, долго бывший министром финансов, статс-секретарь Его Величества и в обращении своем он еще более прост, более доступен, нежели самый демократичный президент Рузевельт, который на своей демократической простоте осо-бенно играет.
Я не сомневаюсь, что такое мое поведение, которое на-лагало на меня, в особенности по непривычке, большую тяжесть, так как в сущности я должен был быть непрерывно актером, весьма содействовало тому, что постепенно американское общественное мнение, а вслед за тем и пресса все более и более склоняли свою симпатию к главноуполномоченному русского Царя и Его сотрудникам. Этот процесс совершенно ясно отразился в прессе, что легко проследить, изучив со дня на день американскую прессу того времени.
Это явление выразилось в телеграмме президента Рузевельта, в конце перегово-ров, в Японии после, того, как он убедился, что я ни за что не соглашусь на многие требования Японии и в том числе на контрибуцию, в которой он, между прочим, констатировал, что общественное мнение в Америке в течение переговоров заметно склонило свои симпатии на сторону России и что он, президент, должен заявить, что если Портсмутские переговоры ничем не кончатся, то Япония уже не будет встречать то сочувствие и поддержку в Америке, которую она встречала ранее. Телеграмму эту показал мне Рузевельт, когда я ему откланивался, покидая Америку.
{376} Рузевельт с самого начала переговоров и все время старался поддерживать Японию. Его симпатии были на ее стороне. Это вырази-лось и в поездке, уже предпринятой в то время, его дочери с амери-канским военным министром в Японию, но как умный человек, по мере того как склонялись симпатии общественного мнения в Америке к России, он почувствовал, что ему опасно идти против этого течения, и он начал склонять Японию к уступчивости. Такому пово-роту общественного мнения содействовали и японские уполномоченные. В этом отношении они явились моими союзниками. Если они не были чопорны как европейские дипломаты-сановники, чему впрочем слу-чайно препятствовала и их внешность, то тот же эффект произво-дился на американцев их скрытностью и уединенностью.
Заметив это, я с самого начала переговоров, между прочим, предложил, чтобы все переговоры были доступны прессе, так как все, что я буду говорить, я готов кричать на весь мир
Затем было решено давать после каждого заседания краткие сообщения прессе, которые редактировались секретарями и утверждались уполномоченными, но и тут прессе сделалось известным, что малосодержательность этих сообщений происходит всегда от строгости цензуры японцев. Во всех разговорах с президентом и с публи-кой я держал себя так, как будто с Россией приключилось в Манджурии небольшое несчастье и только.
В течение всех переговоров на конференциях говорили только я и Комура; вторые уполномоченные говорили весьма редко и весьма мало. Я все время выражал свои суждения так, что однажды вызвал у Комуры восклицание: Вы говорите постоянно так, как победитель', на это я ему ответил: 'здесь нет победителей, а потому нет и побежденных'.
В Нью-Йорке посол задержал мне большое помещение в лучшей гостинице на лучшей улице. В этой гостинице для меня было приготовлено большое помещение, состоящее из спальни, из комнаты для моего человека, уборной, двух кабинетов, большой гостиной и столовой. За это помещение я должен был платить 380 рублей в день. {377}
Над балконом этого помещения развивался громаднейший флаг чрезвычайного посла русского Императора, Самодержца Всероссийского.
В городе была тогда страшная жара и публика была в разъезд. Вероятно американская полиция имела какие-либо сведения о готовившемся на меня покушении, ибо, как только я сошел на берег, начала меня охранять. Охрана эта была усилена после подписания договора, ибо говорили, что на меня готовится покушение со стороны японцев, проживающих в Америке. *
С другой стороны, наш посол объяснил мне, что до него доходят слухи, что на меня могут сделать покушение и евреи, а именно те pyccкие евреи, которых в это время масса была в Нью-Йорке. Это все были выходцы-эмигранты из России после тех погромов, которые в России производились с Кишиневского погрома, устроенного Плеве, лозунгом которого было: 'бей жидов'.
* Американская охрана совсем незаметна по крайней мере для иностранцев, потому что охранники ничем не отличаются от американских джентльменов. В Европе охранника сейчас можно отличить, а в Петербурге охранники имеют такой вид, хотя они одеты как обыкновенные смертные, что их издали можно заметить: у них постоянно в руках большой черный зонтик, а на голове черная шляпа-котелок.
По приезде моем в Нью-Йорк меня предупредили, чтобы я не ездил в еврейские кварталы. В это время в Нью-Йорке уже было евреев до 500 тысяч человек, большинство покинувшие Poccию главным образом по случаю трудности заработка и отчасти еврейских погромов. Вероятно, ожидали покушения оттуда.
Я взял по приезде автомобиль и поехал на нем с одним из чиновников посольства по всем еврейским кварталам. Евреи скоро узнали меня. Сначала смотрели косо, потом равнодушно, когда я с несколькими сказал несколько слов по-русски и поздоровался с ними, то относились ко мне большею частью добродушно и благо-желательно.
На следующий день после приезда я с бароном Розеном поехал к президенту Рузевельту по железной дороге на остров Остереей на его дачу, находящуюся недалеко от Нью-Йорка. Сам президент еще не так давно был президентом этого города и, как говорят, отлично организовал там полицию. Дача президента, лично ему {378} принадлежащая, крайне простая -- обыкновенная дача небогатого бюргера. Прислуга -- негры.
Рузевельт проводит идею полного их фактического равенства и за это подвергается нападкам части, хотя незначительной, обще-ственного мнения.
Суть моей беседы изложена в вышеупомянутых официальных документах. Мы у президента завтракали. Президент, его жена, дети, я и барон Розен. Завтрак боле чем простой, на столе непокрытом скатертью, для европейца очень трудно варимый. Вина никакого-- одна ледяная вода. Барону Розену была налита рюмка какого-то вина, как особое исключение. Президенту первому подавались блюда и он первый садился за стол и вставал. Он идет впереди жены.
Меня это удивило, так как это не соответствует европейским обычаям в особенности в семейном кругу. Жена французского президента все таки есть madame и monsieur le prИsident есть monsieur. Разве только в очень парадных случаях президенту дается первенство, но тогда обыкновенно его супруга не принимает участия.
Моя продолжительная беседа с Рузевельтом по-видимому ему не особенно понравилась. Он при первом же свидании со мной выразил мнение, что при моих взглядах соглашение будет невозможно, и по-тому я начал говорить о том, как сделать, чтобы все таки окончить это дело прилично, дабы не задеть самолюбия его -- президента, как инициатора конференции. Было высказано, что все таки нужно съехаться уполномоченным, констатировать непримиримую противоположность взглядов и затем разъехаться.
