пролетела с тех пор. Годы отняли у него прежние силу и быстроту движений, но пощадили то, чем он больше всего дорожил — память. Образы, которые она хранит, Н’Даннг пытается теперь оживить в деревянных фигурках…
С воплями и смехом из кустов вывалилась жизнерадостная команда. Первым к пещере подбежал вожак, сорванец Манута, запрыгал вокруг Н’Даннга, затормошил:
— Покажи, покажи!
Старик ушел в пещеру, вынес несколько готовых фигурок, раздал. Детские голоса заполнили поляну, словно звонкий источник пробился наружу из подземных глубин тишины.
— Почему ты вырезаешь только драконов и воинов, старик? — спросил Манута, вертя в руках статуэтку. — У тебя получатся и слоны, и речные девы, и злые духи — только попробуй!
— Я делаю только тех, кого видел сам, — попытался объяснить Н’Даннг, во дети, которые внимательно слушали их разговор, громко засмеялись. Его слова звучали для них шуткой.
— Ты все же постарайся вырезать хотя бы слона, — важно сказал Манута, — а то твоими драконами можно играть не во все игры.
Старику было и смешно, и грустно. Он сидел на деревянной лавке у входа в свою пещеру, смотрел на ребятишек, которые носились наперегонки по поляне, на время забыв о нем. Хорошо хоть, они не боятся его, как взрослые. Когда он вернулся в Озерную долину, старейшинам деревни не хватило духа отказать ему. Они не скрывали радости, когда узнали, что он хочет поселиться не в деревне, а в земляной пещере, вырытой в склоне холма. Тому уже немало лет; и для жителей деревни он просто нищий отшельник, непонятный и опасный человек, колдун — разве простому смертному столько прожить? — а для детей и того проще, старик. Имя его давно стало легендой, воин Н’Даннг занял место среди ушедших героев, о которых повествуют сказители. Уже выросло поколение ребятишек, которые не видели и не увидят драконов, для которых драконы — такая же сказка, как злые духи и речные девы. Впрочем, может быть, злые духи как раз и не сказка. В последнее время до него все чаще стали доходить смутные слухи из тех, которые передают друг другу вполголоса, оглядываясь, и никогда — в темноте. Короток оказался век добра, если так…
Незаметно для себя Н’Даннг задремал. Снилось ему, что детвора снова обступила его. заглядывают в глаза, спрашивают:
— Сколько лет тебе, старик?
— Не знаю. — устало бормочет он. — Лет сто, наверное.
— Сто! — смеются дети. — Скажи лучше, тысяча! Разве ты не помнишь, как была морем эта суша? Давно, в начале начал, когда еще были драконы!
— Драконы были недавно, совсем недавно! — хочет крикнуть он и не может, и просыпается. Глупый сон расстроил его, солнце напекло голову, от неудобного положения затекла спина. Ребятня разбежалась, кто-то забрался в пещеру, другие шуршат в кустах. Н’Даннг поднялся, вынес из кладовой лепешки, которые пек сам, мед, орехи. Дети принесли ему из деревни масло, сыр, молоко: получился неплохой завтрак. Пришло время объявиться истинной причине их прихода…
— Расскажи сказку, старик! — это снова Манута, нетерпеливый и прямодушный.
— Какую?
— Расскажи о последнем драконе.
Н’Даннг долго смотрит вдаль, туда, где высоко над равниной парит орел. Детвора молчит, притихшая. Старый воин отнимает ладонь от глаз, обводит взглядом слушателей. Кажется ему, люди никак не могут понять чего-то важного о времени, хотя думают, что знают все, что нужно. Суть в том, что время никуда не уходит — протяни руку, коснись, вот оно! — но сами люди бегут вперед и вперед, без оглядки.
— Слушайте…
Говорят, город стоял на трех холмах. Хотя в действительности никто не мог этого подтвердить, потому что никто не бывал за его высокими стенами, облицованными черным и зеленым камнем. Ворота, поверхность которых покрывали рисунки и письмена столь древние, что никто из ныне живущих не мог постигнуть их смысл, открывались только затем, чтобы выпустить отряды лучников и копейщиков, которые наводили ужас на окрестные поселения Вслед за ними шли сборщики дани с большими корзинами, и никто не мог укрыться от их жадного глаза. Они не брезговали ничем, отбирая последний кусок хлеба у сироты, у нищего — только что поданный ему грош, единственную козу у крестьянина.
— Именем Дракона! — звучали грозные слова.
И никто не осмеливался роптать. Ибо копья были остры, а стрелы разили без промаха; и было нечто другое, чего боялись больше стрел и копий. Даже самые храбрые из храбрецов отводили глаза, когда вновь отворялись ворота, впуская стражников и сборщиков дани, исполнивших свой долг. Потому что никто не хотел увидеть, что творилось там, за стенами, отделанными камнем под чешую. А тем, кто хотел — что ж, им стоило шепнуть об этом, доверившись лучшему другу или деревянному идолу на перекрестке дорог, — и стражники на следующий день уводили их с собой, и больше они не покидали Город Дракона, живые ли, мертвые ли.
Иногда желтое зарево стояло несколько ночей подряд над городом, и глухой звук барабанов доносился, словно из-под земли. Или в разгар дня слышался долгий, протяжный крик на высокой ноте, и замирали в ужасе все, кто слышал его. Он разносился далеко, над лесами, полями и селениями, долетал до самых пределов горной страны и там дробился о скалы, рождая многократное эхо и горные обвалы. Это кричал дракон, требуя очередную жертву.
Несколько поколений назад одна из лавин обрушилась на тропу, которая вела на большое плато, где располагалась горная страна, преградив доступ проходящим путникам, которые раньше пересекали в этом месте горный хребет. За давностью лет неизвестно, был ли то случай или умысел Дракона. В те времена будто бы город не имел над страной такой власти, довольствуясь пожертвованиями и дарами странствующих купцов, которые почитали его древней и опасной святынею, и считали за лучшее задобрить судьбу. Но, оказавшись вдали от руки дающей, жрецы обратили внимание на окрестный люд. Восстановить разрушенную тропу было нельзя; тогда довершили дело, воздвигнув стену, преграждавшую путь на плато, по другую его сторону. Первое время нет-нет, да и поднимались путники по знакомой дороге, любопытствуя, что происходит наверху, но их неизменно встречал град камней из-за каменной стены, на которой была грубо нарисована морда дракона. Краски светились в темноте, и ночью казалось, что, рисунок оживает.
Любопытство — не столь важная причина, чтобы жертвовать жизнью, и со временем внизу забыли о горной стране, а некогда торная дорога поросла травой и кустарником, стала непроходимой из-за частых обвалов. Жизнь текла неизменно на затерянном плато, только от года к году все зорче становились сборщики дани, все громче стучали барабаны и чаще кричал дракон, требуя жертву… А на равнине происходили перемены.
Нашлись среди людей смельчаки, которые отважились выйти на битву с драконами. И оказалось, что чудовища, хоть и опасны, но смертны. Много славных воинов полегло в сражениях, но вместо них брались за оружие другие. Все больше становилось охотников, и они преследовали врага повсюду: в лесах и на болотах, в горных ущельях и подземных пещерах. Вот-вот должен был угаснуть ненавистный драконий род.
В то время странствовал со своей дружиной по равнинам к северу от Великой Скальной Гряды великий воин Влах, по прозвищу Светлоглазый. Был он уже немолод, и немало сказаний о его подвигах сложили бродячие певцы. А второе прозвище ему было Освободитель; так звали его те, кого он избавил от драконьей напасти. Охотники останавливались в каждом селении, расспрашивали жителей предгорья, не укрылся ли где дракон, от которого когда-нибудь сможет возродиться вражье племя.
— Спасибо вам, воины, — отвечали им люди, — нет их больше в наших краях; надеемся, что, милостью Небесного, и не будет.
Лишь один дряхлый старик сказал после глубокого раздумья:
— Есть где-то в горах затерянная страна, но давно позабыты дороги, которые туда ведут. Быть может, там еще остались драконы.
Долог, труден, опасен был путь Влаха и его товарищей, но однажды утро застало их перед каменной стеной, на которой еще виднелся прежний рисунок. Краски выжгло солнцем, смыло дождями, но остались
