Прошел месяц. Батый осадил Рязань. Помилованных до особого распоряжения пленников возили за войском на большом сером верблюде в четырех связанных попарно корзинах. Подобно большинству изувеченных жизнью людей, не знающий поражений полководец любил всяческие отклонения от нормы.
Над татарским лагерем пушил декабрьский снежок. Замдиректора по быту Чертослепов — обросший, оборванный — сидел на корточках и отогревал связанными руками посиневшую лысину.
— Хорошо хоть руки спереди связывать стали, — без радости заметил он.
Ему не ответили. Было очень холодно.
— Смотрите, Намазов идет, — сказал Шерхебель и, вынув что-то из-за пазухи, сунул в снег.
Судя по всему, помощник толмача вышел на прогулку. На нем уже был крепкий, хотя и залатанный местами, полосатый халат, под растоптанными, но вполне справными сапогами весело поскрипывал снежок.
— Товарищ Намазов! — вполголоса окликнул замдиректора. — Будьте добры, подойдите на минутку!
Помощник толмача опасливо покосился на узников и, сердито пробормотав: “Моя твоя не понимай…”, — поспешил повернуться к ним спиной.
— Мерзавец! — процедил Альбастров. С ним согласились.
— Честно вам скажу, — уныло проговорил Чертослепов, — никогда мне не нравился этот Намазов. Правду говорят: яблочко от яблони…
— А что это вы всех под одну гребенку? — ощетинился вдруг электрик.
Чертослепов с Шерхебелем удивленно взглянули на Альбастрова, и наконец-то бросилась им в глаза черная клочковатая бородка, а заодно и висячие усики, и легкая, едва намеченная скуластость.
Первым опомнился Шерхебель.
— Мать? — понимающе спросил он.
— Бабка, — буркнул Альбастров.
— Господи Иисусе Христе!.. — не то вздохнул, не то простонал Чертослепов.
Положение его было ужасно. Один из членов вверенного ему экипажа оказался ренегатом, другой…
— Товарищи! — в отчаянии сказал Чертослепов. — Мы допустили серьезную ошибку. Нам необходимо было сразу осудить поведение Намазова. Но еще не поздно, товарищи. Я предлагаю провести такой, знаете, негромкий митинг и открытым голосованием выразить свое возмущение. Что же касается товарища Альбастрова, скрывшего важные анкетные данные…
— Ну, ты козел!.. — изумился электрик, и тут — совершенно некстати — мимо узников проехал не знающий поражений полководец.
— Эй ты! — заорал Альбастров, приподнявшись, насколько позволяли сыромятные узы. — В гробу я тебя видал вместе с твоим Чингизханом!
Полководец остановился и приказал толмачу перевести.
— Вы — идиот! — взвыл Чертослепов, безуспешно пытаясь схватиться за голову. — Я же сказал: негромкий! Негромкий митинг!..
А толмач уже вовсю переводил.
— Товарищ Субудай! — взмолился замдиректора. — Да не обращайте вы внимания! Мало ли кто какую глупость, не подумав, ляпнет!
Толмач Перевел и это. Не знающий поражений полководец раздул единственную целую ноздрю и, каркнув что-то поврежденными связками, поехал дальше. Толмач, сопровожаемый пятью воинами, подбежал к пленным.
— Айда, пошли! — вне себя напустился он на Чертослепова. — Почему худо говоришь? Почему говоришь, что Субудай-багатур не достоин лежать с великим Чингизом? Какой он тебе товарищ? Аида, мало-мало наказывать будем!
— Я его что, за язык тянул? — чувствительный, как и все гитаристы, переживал Альбастров. — Мало ему вчерашнего?..
За юртами нежно свистел бич. и звонко вопил Чертослепов. Чистые, не отягощенные мыслью звуки.
— И как это его опять угораздило! Вроде умный мужик…
— Это там он был умный… — утешил Шерхебель.
Припорошенный снежком Афанасий сидел неподвижно, как глыба, и в широко раскрытых глазах его стыло недоумение. Временами казалось, что у него просто забыли выдернуть кляп, — молчал вот уже который день.
— Ой! — страдальчески сказал Шерхебель, быстро что-то на себе перепрятывая. — Слушайте, это к нам…
Альбастров приподнялся и посмотрел. Со стороны леска, бодро хрустя настом, к узникам направлялся капитан Седьмых. При виде его татарский сторож в вязаной шапочке “Адидас” вдруг застеснялся чего-то и робко отступил за ствол березы.
Электрик осклабился и еще издали предъявил капитану связанные руки. Капитан одобрительно посмотрел на электрика, но подошел не к нему, а к Шерхебелю, давно уже всем своим видом изъявлявшему готовность правдиво и не раздумывая отвечать на вопросы.
— Да, кстати, — как бы невзначай поинтересовался капитан, извлекая из незапятнанного плаща цвета беж уже знакомый читателю блокнот. — Не от Намазова ли, случайно, исходила сама идея мероприятия?
— Слушайте! Что решает Намазов? — отвечал Шерхебель, преданно глядя в глаза капитану. — Идея была спущена сверху.
“Сверху? — записал капитан, впервые приподнимая бровь. — Не снизу?”
— Расскажите подробнее, — мягко попросил он.
Шерхебель рассказал. Безукоризненно выбритое лицо капитана становилось все задумчивее.
— А где сейчас находится ваш командор?
— Занят, знаете… — несколько замявшись, сказал Шерхебель.
Капитан Седьмых оглянулся, прислушался.
— Ну что ж… — с пониманием молвил он. — Побеседуем, когда освободится.
Закрыл блокнот и, хрустя настом, пошел в сторону леска.
Из-за ствола березы выглянула вязаная шапочка “Адидас”. Шерхебель облегченно вздохнул и снова что-то на себе перепрятал.
— Да что вы там все время рассовываете? — не выдержал электрик.
— А! — Шерхебель пренебрежительно шевельнул пальцами связанных рук. — Так, чепуха, выменял на расческу, теперь жалею…
Припрятанный предмет он, однако, не показал. Что именно Шерхебель выменял на расческу, так и осталось тайной. Потом принесли стонущего Чертослепова.
— А тут без вас капитан приходил, — сказал Альбастров. — Про вас спрашивал.
Чертослепов немедленно перестал стонать.
— Спрашивал? А что конкретно?
Ему передали весь разговор с капитаном Седьмых.
— А когда вернется, не сказал? — встревожась, спросил Чертослепов.
