дерьмом. А потом она вдруг залаяла, как собака, и я в ужасе отскочил.
Мы протягиваем им руки. Они снимают перчатки и жмут нам руки. Z предлагает им водки, но они вежливо отказываются. Зато я отпиваю глоточек. Похоже, наше неожиданное появление очень смутило этих двух рыбаков.
Я всю жизнь увлекался рыбалкой, это была настоящая страсть, но я в жизни не видел – и даже нигде не читал ни о чем подобном – более странного или садомазохистского способа удить рыбу. Мне всегда представлялось, что зимняя рыбалка у проруби, с обязательным термосом с горячим бульоном и непременной эскимосской улыбкой на продрогших губах – это очень романтично: но эти два кренделя занимались явно чем-то другим. Прежде всего мы заметили бензопилы, заправленные и готовые к работе; потом – огромную, фута в четыре, щуку, что билась на льду и хватала ртом воздух, гибельный воздух вместо живительного кислорода.
– Электрическая ледяная щука! – воскликнул Билл, внимательно изучив мерзкую рыбину. – Ее мясо – сильный галлюциноген. Наши застенчивые друзья верят, что это мясо, если есть его сырым, открывает прямые каналы общения с миром духов. Кстати, это самка. Беременная. – Он потыкал в рыжину своей дзенской палкой. Она принялась корчиться и извиваться, все ее восемь жабр раскрылись, как опустошенная пизда сифилитичной шлюхи.
– Икра, вынутая из еще живой рыбы, – продолжал Билл, поправляя свой споран, – якобы дает человеку возможность общаться телепатически с самим Богом.
Меня это заинтересовало. Билл отхлебнул моей мистической водки и продолжил свои излияния не в меру начитанного эрудита, время от времени делая паузы, чтобы принять героически-театральную позу перед объективами воображаемых фотокамер. Кошмарная рыбина продолжала трястись и биться в конвульсиях, словно ее хорошо тряхануло током.
Во льду – две проруби с черной водой, диаметром около восемнадцати дюймов каждая, на расстоянии примерно в восемнадцать футов друг от друга. В одну прорубь опущена толстая веревка, которая выходит наружу уже из другой; к веревке прикреплен тонкий нейлоновый невод. Вопрос, настоятельно требующий ответа: как они протащили эту веревку подо льдом? Рыбаки не говорят по-английски, так что, похоже, вопрос останется без ответа.
– Считалось, что слепые финские рыбаки с бензопилами, – начинается лекция, – поскольку, если я не ошибаюсь, эти странные парни и есть пресловутые рыбаки с бензопилами, так вот, считалось, что они вымерли еще в конце прошлого века. О них вообще мало известно, как и об их дальних родственниках, бушменах из Хоттентот-Калахари Ученые предполагают, что это было кочевое племя, которое переселилось на Север задолго до юрского сдвига материков, когда разделились Европа
Щука хватает ртом воздух и бьется в конвульсиях как припадочная. Мне представляется нежное белое мясо Великой Щуки и ее колючие кости. Я думаю о ее смертоносной пасти, в которой погибло столько Плотвы, Красноперки, Леща и Ельца. Закон джунглей диктует, что некоторые животные убивают не только по необходимости, ради прокорма, но и ради забавы, в том числе – щуки и люди. Но это ни капельки не умаляет моей подспудной симпатии к этой пресноводной акуле, которая бьется в агонии у моих ног.
– Они питаются исключительно рыбой, типа вот этой, которую мы сейчас видим.
У рыбаков с собой ящики для засолки рыбы: там лежат две щуки поменьше и еще три какие-то рыбины. Эти уже отошли в великое озеро на небесах.
– То есть, – уточнил Гимпо, – эти ребята все время под кайфом?
– Интересное замечание, – сказал Билл, попыхивая трубкой, которая я даже не знаю, откуда взялась. – Да, в общем и целом, ты прав. Но у меня есть своя точка зрения на этот счет. Скорее, целая философия. Сейчас я попробую объяснить…
И куда эту рыбу потом? На продажу? И вообще, чем они тут занимаются, эти люди: трудятся в поте лица, чтоб заработать себе на жизнь, или у них это обычное зимнее развлечение по вторникам? Гимпо разворачивает портрет Элвиса и пытается объяснить рыбакам, кто мы такие.
Но объяснить Биллу не дали – Гимпо схватил рыбину и откусил ей голову. Потом повалился на лед и принялся извиваться, подражая движениям кошмарной рыбы. Он громко пернул и, извергнув из задницы мощную струю зеленой эктоплазмы, вышел из тела в астрал. Я не знал, что и думать: он либо слился в экстазе во всей Вселенной, и несся теперь, оседлав космический ветер, вместе с Серебряным Серфером, упиваясь ритмами «Hawkwind»; либо мучительно умирал от тяжелейшего пищевого отравления. Был только один способ выяснить – чтобы наверняка. Билл вспорол брюхо обезглавленной рыбине и заглотил пригоршню склизкой красной икры. С виду они напоминали обострившийся геморрой в жопе Дьявола и воняли, как портовая проститутка после тяжелой трудовой ночи. Билл подавился и упал на лед, корчась, как эпилептик, пораженный молнией. Через пару секунд он тоже оставил свою телесную оболочку и усвистел в ледяное полярное небо.
Я стоял и смотрел на два слабо подергивающихся тела.
Абсолютно пустые лица.
Они оба наложили в штаны и обоссались. Они катались по льду, как два моржа, страдающих недержанием, и чего-то выкрикивали на языке, которого я не знал и вообще никогда не слышал. Я схватил горсть икры – рыба еще трепыхалась, – запихал ее в рот и запил глотком водки.
БААААААААБАААААААААХХХХХХХ!
Вселенная взорвалась. Взрывной волной меня выбросило прямиком в порнокошмар в стиле чернушного Откровения Иоанна Богослова, апокалипсический бред, почище любого наркотического прихода: женщины с пурпурными волосами, пьющие кровь святых; семиглавые драконы с ярко-синими пенисами торчком; Гог, Магог и сам Дьявол крошат мир в капусту; странные пучеглазые звери и музыка «Motorhead»; стаи саранчи с человеческими головами; политиканы, высирающие из задниц окровавленные глазные яблоки; Микки Маус и Дональд Дак, кастрированные тупыми портновскими ножницами и распятые на гигантских долларовых банкнотах; топ-модели, сосущие члены ядовитых медуз совершенно кошмарного вида; развратители малолетних, пожирающие требуху со страниц бульварных газет. Отрезанная голова принцессы Дианы чего-то бессвязно лопочет в микроволновой печи. Картинки мелькали, сменяя друг друга, словно кто-то переключал каналы на некоем сатанинском телевизоре.
Я больше не видел ни Билла, ни Гимпо, и меня уносило все дальше и дальше в бурлящий кошмар. Персонажи «Искушения святого Антония» Макса Эрнста плясали в обнимку с отвратительными уродами Иеронимуса Босха; обезьяны с крыльями, как у летучих мышей, бомбили меня с высоты, целясь в голову, они пронзительно верещали и скалили свои вампирские зубы; слабоумные боги из индусского пантеона швырялись в меня отрубленными головами; расхристанные Приапы самозабвенно дрочили, пуская мне прямо в глаза струи едкой обжигающей спермы. Я подошел к какой-то зловещей часовне. Если это было телепатическое общение с Господом Богом, надо думать, я застал старика явно не в настроении.
И такой бред продолжался часами. Нагромождение кошмаров и ужасов. К счастью, я в свое время плотно сидел на плохой кислоте, так что эти видения не слишком меня доставали, хотя сцена с Джимом Моррисоном, отсасывающим у Адольфа Гитлера, заставила меня призадуматься: если это – мир духов, то чей конкретно? Банды черных лос-анджелесских отморозков с гудящими бензопилами злобно насиловали белых женщин; съемочные группы из Голливуда в полном составе дрочили по моргам; Йоркширский Потрошитель со странной улыбкой на бледных губах бренчал нитками бус из женских глазных яблок; гомосексуалисты с явным садомазохистским уклоном пихали друг другу в задницы новорожденных щенков бультерьера; и опять – шимпанзе, выпердывающие попурри из саундтрека к «Эвите».
Мы вернулись в наши покинутые тела только на третий день. Пока нас не было, люди из племени Бензопилы очень любезно отмыли наши телесные оболочки от говна, мочи, блевотины и бог знает каких еще выделений, так что от нас хотя бы не очень воняло – только слегка отдавало протухшей рыбой или, может быть, неподмытой пиздой. В общем, запах был едкий, из тех, от которых слегка першит в горле: типа запаха жидкости для снятия лака или дохлого хорька.
Поднимаю со льда умирающую щуку, она еще трепыхается, но уже совсем вяло.
Билл завернул останки этого водяного кошмара в газету и убрал в свой докторский чемоданчик, бормоча что-то насчет нормального химического анализа, который мы сделаем сразу, как только вернемся в Лондон.
У Гимпо с собой фотоаппарат. С некоторым смущением прошу его сфотографировать меня с этой щукой. Фотографируемся все по очереди.
Потом прощаемся с нашими новыми знакомыми, желаем им всяческих благ и удачи сквозь культурный барьер, и легкой трусцой возвращаемся к нашему «Форду Эскорту», брошенному на дороге у озера. Тайна веревки, продетой между двумя прорубями, – вот та мудрость, которую мы искали и которую заберем с собой в дорогу. На север.
Обратно – к машине. Гимпо завел мотор, и мы поехали дальше, на север. В зеркале заднего вида я успел разглядеть отражение двух пугливых, застенчивых рыбаков, которые осторожно выглядывали из проруби. Они робко махали нам вслед.
Глава седьмая
Эротичные кун-фушные сучки-нацистки с ротвейлерами
Теперь Z сидит впереди, а я – сзади. Открываю блокнот и записываю все последние впечатления. Гимпо выруливает на пустую дорогу. День сумрачный, тусклый и какой-то усталый. Чувствую на себе пристальный взгляд Элвиса. Развернутая икона лежит лицом вверх на сваленных в кучу куртках. Тут, совсем рядом.
Я включил радио. Какая-то финская панк-рок-команда пела песню под названием «Сексапильный Рой Орбизон»; Меня позабавил этот оксюморон (сочетание противоположных по смыслу слов, если вдруг кто не знает), но от самой музыки стало тошно. Не то чтобы я не люблю панк-рок, просто играли они как-то скучно. Я потыкался по станциям, и Вагнер обрушился из колонок тевтонской лавиной чистого секса. Билл потянулся к рычажку громкости и врубил звук на полную мощность. Дородные валькирии истошно вопили на своем немецком про войну, секс, кровь и смерть. Ощущение было убойное: великолепная нацистская музыка сметает прочь всю тоску и скуку красивых, но нудных финских пейзажей. Теплая, душноватая вонь, разлившаяся по салону, говорила о том, что наш общий друг Билл потихоньку добавил свое духовое соло в оглушительный грохот германской симфонии. Я открыл окно. Закурил финскую сигарету, отхлебнул водки с таинственным синим пятиугольником на этикетке и снова унесся в страну необузданных грез.
Элвис. Кто-то, может быть, спросит: «А почему именно Элвис?» Но отвечать нет нужды: каждому ясно, почему именно Элвис. Однако этот вопрос продолжает свербеть у меня в душе – почему Элвис? – и я знаю, что должен ответить хотя бы тому восьмилетнему мальчику, который сидит в одиночестве в кинотеатре, в маленьком захолустном городишке, в глухой шотландской провинции, на стыке пятидесятых и шестидесятых. Фильм только начался. На экране – грузовичок. Едет по извилистой горной дороге. Нам, зрителям, он виден сзади. Задний борт откинут. В кузове, свесив ноги наружу, сидит парень с гитарой на коленях. И больше я ничего не помню. И тот маленький мальчик тоже не помнит. Как вы, наверное, уже догадались, маленький мальчик –
