В делах Ухова и Остапенко майор обнаружил некоторые “изъяны”.
Ухов! Никто бы не подумал, что сын потомственного рабочего способен на предательство, на подлость. Никто не подумал, кроме немцев.
Ознакомившись с делом Ухова, Соколов уверовал в то, что этот человек не может стать предателем. В комнату к себе майор вернулся как нельзя кстати. Едва успел он раздеться и накинуть одеяло, как пожаловал Левченко.
— Ты спишь? — спросил он. — Нет? Хочешь, Сарычев, коньячку? Прихватил я бутылку. Пили эти сволочи в три горла, но оставили-таки…
— Нет, Левченко, пить я не стану.
— Ну, хоть по махонькой! Не хочешь? Тогда я за тебя и за себя выпью. Будем здоровы!
— Давай, — проговорил Соколов. — Будем!
ПОД ПОКРОВОМ НОЧИ
К утру буря стихла. Ветер, еще свежий, но уже не порывистый, разогнал остатки темных облаков. Показалось солнце. Сосны после непогоды выглядели нарядно, словно влажный ветер с моря умыл их. Но всегда прибранный двор школы уподобился мусорной свалке: повсюду валялись сучки, щепки, жухлая трава, обрывки бумаги, консервные банки.
По захламленному плацу с метелками лениво бродили угрюмые, заспанные дежурные. Из казармы на плац вышел старший наряда — упитанный немец с плоским и круглым, как диск, лицом. Он остановился в центре, широко расставив ноги, зевнул во весь рот несколько раз подряд и, поглаживая выпяченный живот, запокрикивал на подметальщиков. И те, дружно махая метелками, принялись усердно скоблить землю.
На завалинке флигеля усердствовал Левченко. Засунув по локоть руку в голенище крафтовского сапога, он орудовал щеткой так ловко, будто всю жизнь только тем и занимался, что чистил обувь. Фуражка с высокой тульей и лакированным козырьком все норовила сползти ему на глаза. Поношенный офицерский мундир топорщился на нем бесчисленными складками, висел, как на вешалке. Желтые краги болтались на тощих икрах.
— Левченко! — на крыльце появился гауптман. В нижней рубашке, в подтяжках, в шлепанцах на босу ногу, он выглядел не так представительно и солидно, как в мундире, щедро подбитом ватой.
— Левченко, где горячая вода!
Денщик вскинул на гауптмана испуганные глаза, извинился за нерасторопность, бережно поставил на завалинку начищенные до зеркального блеска сапоги и сломя голову бросился к кухне. Возле барака он столкнулся с майором. Обнаженный до пояса, раскрасневшийся от утренней свежести, Соколов делал зарядку. Раскинув руки, майор преградил Левченко путь.
— Занимай позицию!
— Спешу, Сарычев! Шеф теплой воды требует! Зазевался я малость. Ну и жизнь собачья! — изловчась, Левченко нырнул Соколову под руку.
Из канцелярии к флигелю величественно прошествовал, как всегда напыщенный, помощник коменданта Пактус. За ним, вытянув шею и прислушиваясь к каждому слову “господина помощника коменданта”, почтительно вышагивал долговязый, нескладный переводчик Бокшат.
— О! — воскликнул Пактус, заметив майора. — Вы боитесь потерять спортивную форму? — и, скорчив гримасу, сказал по-немецки Бокшату: — Этот себя чувствует здесь лучше, чем дома!
Соколов холодно посмотрел немцу прямо в глаза, спокойно перекинул полотенце через плечо и прошел к умывальникам. Изрядно остывшая за ночь вода обожгла тело. Громко отфыркиваясь, майор поливал себе спину, плескал воду пригоршнями на грудь. Взбодренный зарядкой и холодным душем, он надел отутюженный костюм и отправился завтракать.
В столовой, пропахшей молочной гарью, были только Остапенко и Ухов. Они сидели за столиком в дальнем углу комнаты и о чем-то разговаривали.
Соколов прислушался к их голосам.
— Человек он твердый. Овечьим хвостом болтаться не станет?
— Проверить бы его еще разок, — глухо сказал Остапенко.
— Чего проверять-то.
— Он показал себя. Не будь его тогда с нами, кормили бы мы ворон: и я, и ты, и Левченко. Раскусил он Крафта, догадался, зачем тот в тылы “советские” без подготовки нас забрасывает. Знаменито грохнул он меня рукояткой пистолета. До сих пор кость ноет… А как этот Сарычев держится? Сила! Ни перед кем не лебезит, не заискивает. Характер у человека… — Ухов не договорил. К столику подошел Соколов.
— Опять каша? — спросил он.
— Ага, — мрачно ответил Ухов.
— Ничего, — Соколов беззаботно улыбнулся. — Пусть скажет нам теперь кто-нибудь, что мы мало каши едим.
— О вас, пожалуй, так не скажут, — констатировал Остапенко, с уважением глядя на майора.
— И вы много каши съели, — шутливо проговорил Соколов. — Немецкая каша должна и вам пойти впрок. Завтрак — каша, обед — каша, ужин — каша. После каши хорошие сны снятся.
— У кого как, — пробормотал Ухов.
— Я о себе говорю, — сказал Соколов.
— А мне приснилось, — вдруг вступил в разговор Остапенко, — что нас вроде загонщиков использовать хотят.
— Не всякий сон бывает в руку.
— А этот не в руку, а в глаз. Подпольщиков ловить посылают, — признался Остапенко. — Срок дали короче воробьиного носа. А где их, подпольщиков, взять? Барышников еще туда-сюда…
— Значит, искать подпольщиков надо, — майор с аппетитом принялся за пшенную кашу. — С умом искать… У людей на лбу не написано, что они подпольщики. Так ведь?
— Ну, так.
— А что если вместо подпольщика подсунуть им… — Соколов деланно рассмеялся, — миллионера в роскошном лимузине?..
Появился Левченко. Остапенко и Ухов, словно по команде, насупились и замолчали.
— А! Сиамские близнецы и Сарычев! О чем это вы рассуждаете?
— О характерах человеческих, — ответил Соколов и посмотрел на Ухова, который как бы замер от этих слов.
— Нашли тоже, о чем дебаты разводить… Я ведь за тобой, Сарычев, пришел. Начальник школы срочно вызывает.
Соколов поднялся и, прощаясь, повторил:
— С умом выполняйте…
Крафт встретил майора приветливо.
— Долго же вас, господин Сарычев, разыскивать приходится, — сказал он с легким укором. — Во-первых, примите мои запоздалые поздравления. Только вчера я узнал от шефа, что вы удостоены такой высокой чести.
Соколов поклонился.
— Благодарю.
— Во-вторых, — продолжал гауптман, — оберст фон Штауберг приглашает вас к часу дня. И еще позволю себе сделать вам одно замечание. Вы имеете право на отдельный стол и на…
— Как воспитанник вашей школы, господин гауптман, я не заинтересован быть белой вороной, которую всегда легко различить в общей стае. — Я воспитанник школы и все!
— О, да! Я прекрасно вас понимаю!
В назначенное время Соколов прибыл в управление и, узнав, что Штауберг перенес беседу на вечер, вышел на улицу. Несколько минут он простоял у цветочного киоска, посматривая поверх развернутой газеты на прохожих, и, не заметив ничего подозрительного, быстрым шагом пересек площадь, смешался с толпой, а затем ловко вскочил в отъезжающий автобус.
Сегодня у Соколова было намечено очередное свидание с группой. Путь до новой явки лежал через весь город, на взморье. Если раньше явка находилась в пригороде, то теперь… “Круг сжимается, — думал Соколов. — Все-таки чертовски развит нюх у этих ищеек”.
Три дня тому назад возле загородного домика майор приметил чумазого электрика, который делал вид, что копается в распределительной коробке. Неумело сжимая в руке плоскогубцы, электрик больше смотрел по сторонам, чем в густую паутину электрических проводов. Соколов тогда прошел мимо явки, попетлял по пригороду, проехал автобусом несколько остановок. Вышел. Опять побродил по улицам и переулкам, выбирая места поглуше. Снова вскочил в автобус и, порядком поколесив по городу, решил пообедать в кафе.
Из-за столика он наблюдал за улицей. Вот к бровке тротуара приткнулся автомобиль. Из него вынырнул человек, похожий на того электрика, что ковырялся в распределительной коробке. Только теперь на нем не было замасленной робы. Оглядев улицу, электрик не торопясь направился в кафе.
Соколов не спеша поднялся, служебным коридором проник в небольшой дворик, заваленный пустыми ящиками, через лаз в заборе пробрался в соседний двор, а оттуда в переулок и на людную улицу…
Поэтому сегодня, покинув управление, он долго ходил, ездил, вновь ходил по городу, прежде чем отправиться на взморье.
Не раз предупреждал Соколова старший товарищ и отличный чекист Силин, что никогда не надо забывать о врагах, которые, может быть, следят за каждым твоим шагом. “Помни и действуй так, чтобы перетасовать все их карты, спутать их игру, взять реванш”.
Море лениво лизало берег. На мокром песке оставались следы. Глубокие, они тотчас же заполнялись водой и рассасывались. На торчащем возле рыбацкой избушки шесте висела тряпка: “Опасности нет”, — говорил этот знак.
Соколова встретил Николай. В неизменной клеенчатой зюйдвестке, в резиновых до пояса сапогах, он был похож на рыбака. Даже могучая фигура его, казалось, дышала морем. Николай доложил:
