порывался встать, но тут же вновь засыпал, беспокойно всхрапывая и бормоча себе под нос.
– Сам-то что теперь думаешь? – спросил Скабби, внимательно выслушав Гая.
– Как капитан скажет, так и делать буду, – Гай кивнул на ворочающегося Хрюка.
Скабби покачал головой:
– Капитан твой и двух слов связать не сможет. Ты лучше вот что… Держись пока со мной рядом. А уж командира мы себе сами выберем.
На том и порешили. Гай получил от потеющего бургомистра короткий простенький меч с рукоятью, обмотанной пеньковой веревкой, и, еще раз оглянувшись на мирно посапывающего Хрюка, отправился вслед за старшим товарищем.
Скабби, кажется, на новом месте и в новых условиях уже освоился. Он не стеснялся заговаривать с мнущимися возле костров бойцами, расспрашивал их о том, как правильно вести оборону, и что полагается делать ополченцам. Те свысока посматривали на вооруженного топором крестьянина, но отвечали охотно. Из их рассказов следовало, что морского боя не будет, вход в гавань Уже перегорожен поднятыми со дна цепями, а бастионные батареи, простреливающие порт, усилены снятыми с судов пушками. «Будет осада, – уверенно говорили солдаты. – С моря к Гарде теперь не подступиться. Может, тралланы и рассчитывали взять город с ходу, но теперь уж это у них не выйдет. И за все надо благодарить капитана Хрюка. Если бы не он, то, как знать…»
Гай слушал эти рассуждения и боролся с соблазном признаться, что он тоже был на «Цветке», когда наблюдатель с «жабьей площадки» заметил на горизонте чужие флаги…
Обойдя пару площадей и узнав много нового, Скабби и Гай примкнули к довольно большой, человек в сорок, группе горожан- ополченцев. Отряд в основном состоял из мастеровых людей: были здесь и жестянщики, и кузнецы, и горшечники, даже один ювелир имелся. Держались они дружно, поскольку и раньше были меж собой знакомы. За командира у них был пузатый булочник с увесистой дубинкой в руке и огромным хлебным ножом за поясом.
– Вы кто такие? – сразу спросил он у прибившихся новичков.
Гай и Скабби назвались.
– А я Заза, – сказал булочник и потом долго представлял всех своих знакомых. Гай кивал и улыбался, переводя взгляд с лица на лицо, не пытаясь даже никого запомнить, кивал и улыбался – у него аж шея заболела и рот свело.
– Я надысь жену к тетке отправил, – жаловался кто-то тонким, плачущим голоском. – Теперь ни ей сюда, ни мне туда… Как-то она там?…
– Коли что, пересидят в подвале, – успокаивающе бухтел другой голос. – Им там легше, чем нам тут…
– Не скажи, – говорил третий. – Мы-то тут сами за себя, все видим, все знаем. Надо будет – поляжем да с собой утащим супостатов побольше, коли получится. А они в неведении, страшно им небось. Особливо у кого детки малые. Деткам-то поди объясни…
– Вы располагайтесь, – сказал Заза, угадав в Скабби старшего. – Поешьте, передохните.
Собравшиеся тесной кучкой люди начали двигаться, освобождая место возле костра.
– Премного благодарствую, – чуть смущенно забормотал Скабби. И умолк лишь тогда, когда ему в руки сунули глиняную миску с горячей фасолевой похлебкой, а рот заткнули куском подсушенного над огнем хлеба.
– Неплохо, кажется, устроились, – шепнул Скабби Гаю на ухо. – Поедим, послушаем, что тут к чему, погреемся. Биться коли и будем, все одно не скоро еще…
На улице действительно было зябко – с моря ощутимо тянуло сырым холодом. От костра же веяло приятным жаром, и Гай, мысленно согласившись со Скабби, принял из чьих-то рук еще одну обжигающе горячую миску.
– Откуда ты, парень? – спросили у него.
– Из Ан-Бранта, – поспешно ответил Гай. – И три года в Обители Трех Богов жил.
– Писец он, – с гордостью пояснил Скабби.
– Ишь ты! – восхитилось сразу несколько голосов.
– А мечом махать умеешь? – спросил булочник Заза.
– Не знаю, – смущенно сказал Гай. – Не доводилось пока.
– Ну, твои годы молодые… Да и разумения особого не надо, коли ты на стене, а он, скажем, снизу лезет. Грей его по черепу, и все дела, только руку не выверни с непривычки… Да ты ешь давай, ешь… Про меч потом объясню, тут таких, как ты, хватает.
Так и провели они остаток ночи: сидя в тесной компании у костра, слушая чужие, не всегда понятные разговоры, воюя с сонливостью, обсасывая обожженный хлеб и лелея на коленях оружие.
А утром перед самым рассветом кто-то принес слух, что на море у самого горизонта показались черные и оранжевые паруса.
ТИЛЬТ. ПЕРВЫЙ ГОД
Много времени прошло с того дня, как Тильт и Далька переступили порог своей тюрьмы. Но не так много событий произошло. Ну что может случиться в запертом на ключ охраняемом подземелье, где наступление дня и ночи показывает стрелка часов, а смену времен года можно лишь высчитать по черточкам на стене?
Каждый новый день был похож на предыдущий. Сутки незаметно складывались в недели. Потом подходил к концу месяц. И однажды выяснялось, что в большом мире сегодня осень сменилась зимой, зима – весной, весна – летом. Но для пленников все это различалось лишь некоторыми изменениями в пище: свежие овощи сменялись солеными, мочеными и квашеными, садовые фрукты – вареньями и повидлом, а потом – наоборот…
В дни, когда за стенами комнат наступало новое время года, Тильт особенно остро ощущал свою несвободу. Со страшной силой его тянуло на волю, на свежий воздух. Он хотел увидеть небо – пусть даже оно будет серое, низкое, словно потолок, пускай за тучами не будет видно солнца. Ему хотелось услышать голоса птиц – пусть даже это будет воронье карканье или квохтание куриц. Он желал увидеть горизонт – и восхититься безграничностью мира. Тильт жаждал простора, свободы…
Но у него была Книга.
Он должен завершить работу.
Каждое утро Тильт брал перо и, отбросив все мешающие мысли, прилежно перерисовывал буквы разных книг. Далька уже понял, что ему так и не доведется показать свое мастерство, и потому обычно сидел тихо, исподлобья наблюдая за действиями товарища.
– Почему они выбрали тебя? – все чаще и чаще задавался он этим вопросом.
Тильт пожимал плечами, хотя ему казалось, что он знает ответ.
– Я вижу странные сны последнее время. Одни и те же сны. Один повторяется чаще других, и он самый яркий. Я помню его во всех подробностях, когда просыпаюсь, и не могу забыть его весь день. Сон про деревню, стоящую на краю пустыни. Там есть кладбище, могилы которого обозначены кучами камней. Сперва все тихо, а потом вдруг земля начинает шевелиться, и могилы выворачиваются наизнанку. Я вижу мертвецов. Они оживают, шевелятся, встают на ноги, медленно идут к деревне. Их много – я не могу их сосчитать…
– Что за дурь тебе снится! Ешь меньше на ночь… Это Далькино пожелание неприятно укололо Тиль-
та. Ну разве он виноват, что лучшие куски всегда оказываются на его тарелках, на его подносе! Он же делится с товарищем, хоть Тень и запретил! «Мы берем у тебя кровь, – объяснял он. Не только Тильту, но и Дальке объяснял. – Мы берем твою кровь, но не хотим, чтобы ты ослабел…»
Тильт тогда спросил, для чего им нужна его кровь.
«А ты разве не знаешь?» – Тень странно улыбнулся, испытующе посмотрел на молодого мастера. И Тильт уверился в своих давних подозрениях.
«Вы добавляете кровь в чернила? Но зачем?»
«Ты разве не знаешь?» – выдержав паузу, повторил Тень.
Тильт не знал. Пока не знал.
С ним происходило что-то странное. Тихими ночами в его голове вдруг начинали звучать голоса. В движении теней на потолке и стенах он порой угадывал картины незнакомой жизни. Бывало так, что неведомым образом ему открывалось некое знание, о каком он прежде и представления не имел. Так однажды он вдруг заметил, что понимает отдельные слова, написанные хеммскими рунами. Раньше он и не знал, что есть такой язык – хеммский. Теперь же он мог многое рассказать о жизни северных хеммов, об их верованиях и обрядах. Откуда все это взялось в его голове?
И вот еще – сны. Повторяющиеся сны, которые, кажется, и не сны вовсе, а видения далеких, когда-то случившихся событий.
Или событий, которым только предстоит случиться.
Неужели правы хеммы, считающие, что душа спящего человека отлетает и путешествует по свету, заглядывая в минувшие и грядущие дни?
Тильт однажды рассказал Тени о своих кошмарах. Изложил все подробно, красочно – там, где не хватало слов, помогал себе мимикой и жестами. И при том внимательно смотрел на страшное лицо слушателя, надеясь разглядеть хоть какие-то эмоции, желая разгадать, о чем тот думает.
Не разглядел ничего. Спросил прямо:
– Так что означают эти кошмары?
