Шесть слов…
Пять…
Четыре…
Последние буквы тесно и ровно легли на бумагу.
Осталось поставить точку – на нее и указал маскаланец острой палочкой.
Гай обмакнул перо, поднес его к нужному месту. И замер, не решаясь завершить текст, нутром чувствуя, что крохотная точка эта, оказавшись на бумаге, способна многое переменить.
– Ну же, почтенный писец, – жадно и горячо зашептал нависший над ним одноглазый. – Ну же! Ставь ее! Ставь точку! Заканчивай скорей!
Чернильная капля медленно набухала на кончике пера. Сорвавшись, она могла испортить весь лист.
Гай поспешно стряхнул ее на пол.
А потом легконько и аккуратно, едва-едва коснувшись бумаги, поставил тонкую ровную точку.
И расправил плечи.
– Все, почтенный мастер! – выдохнул одноглазый, глядя на писца с удивительным восхищением. – Теперь уже все!
Сдержанный смех и радостные шепотки растеклись по зале. Затрепетали бессчетные огни свечей. Тралланы просунули копья в беседку, нацелили колючие острия на сидящего в кресле Гая, и тот неожиданно понял, что никто не собирался его отсюда выпускать, что обещание свободы было обманом. Писец замер, не смея дышать, говоря себе, что этого не может быть, убеждая, что предчувствие его обманывает.
Обритый маскаланец потянулся к завершенному листу. Благоговейно ухватил его кончиками пальцев. И вдруг тихонько взвизгнул, а потом заверещал тонко и с переливами, словно какая-нибудь пичуга, – громче и громче. Задергался, затрясся. Казалось, что бумага нестерпимо жжет ему руку и он пытается отпустить лист, но тот будто прилип к его коже, прикипел к ней и притом сделался неподъемно тяжелым.
Переменившийся в лице одноглазый попятился, глядя на корчи маскаланца. Выкрикнул что-то, указав на Гая. И тралланы дружно ударили в писца копьями. Гай съежился, готовясь принять страшную боль, жалкий всхлип вырвался из его груди. Но наконечники не достали писца. Они смялись и рассыпались серебристой пылью в пяди от его тела. С треском лопнули выгнувшиеся дугами древки.
Маскаланец перестал визжать. Рука его высохла, сделавшись похожей на гнилую древесную ветвь. Он наконец-то сумел оторвать ее от бумаги – и лист, слетев со стола, вспыхнул голубым пламенем и исчез, оставив после себя плотное крутящееся облачко.
Одноглазый, выхватив нож, с криком кинулся на писца. И отлетел, наткнувшись на незримое препятствие.
Гай замер, догадываясь, что какая-то сила встала на его защиту, и боясь этой защиты лишиться.
Зала наполнялась смятением. Люди пятились, сталкивались, падали. Тралланы пытались пробиться к беседке. Воздух перемешивался взявшимися откуда-то сквозняками, свечи гасли десятками.
– Книга! – взвился к разрисованному потолку истошный вопль. – Книга тает!
Над головами мечущихся людей закружились бумажные листы, их становилось все больше и больше. Они взрывались голубыми вспышками, распуская облачка синеватого дыма.
Гай отступил к стене, прижался к ней спиной. Он ничего не понимал.
И другие, кажется, тоже мало что понимали.
Кружащиеся облачка вытягивались в вихри. От яркого полыхания жгло глаза. Храм наполнился шуршанием бумаги и криками. Тонкий пепел оседал на лицах и одежде. Люди с изуродованными лицами и рассвирепевшие тралланы пытались пробиться в беседку, но неведомая сила отбрасывала их назад. Извилистая трещина побежала по каменному полу. Обвалилась с потолка фреска. Вдребезги разлетелся пыльный витраж. Сильный удар сшиб с ног всех собравшихся в зале – один только Гай остался стоять.
А потом его мягко сдавило с боков, приподняло, закружило – и началось такое, что ни в одном сне представиться не может.
В один миг Гай оказался вне храма. Далеко внизу виделись скалы, окруженные морем. Они рушились, как рушатся подтаявшие льдины в ледоход.
Потом он очутился над пустыней.
Потом пронесся над широкой рекой…
Картины стремительно менялись: горы, степи, леса, города – все мелькало, сливалось, смазывалось. В ушах свистел ветер; облака ослепляли и оставляли на лице холодную сырость; солнце обжигало; звезды едва не цеплялись за волосы. Ночь, день, холод, жара, гром и тишина…
Не выдержав бешеного мельтешения, Гай зажмурился и закрыл ладонями уши.
…Когда он открыл глаза, то обнаружил, что стоит на самом краю скалистого обрыва, под которым кипит на камнях прибой. Неровное, распухшее, словно больное, солнце, медленно выбиралось из моря. Широко растянулись у горизонта багряные полосы облаков, похожие на рубцующиеся раны.
– Ну вот ты и появился, – раздался за спиной спокойный голос. – А я уж заждался.
Гай медленно, опасаясь какого-нибудь очередного подвоха, повернулся.
На небольшой ровной площадке перед обрывом стоял самый обычный стул. На нем, положив ногу на ногу, сидел худощавый, непонятного возраста человек. Он не смотрел на Гая. Он любовался восходом.
– Красиво здесь, правда? – спросил он.
Гай потихоньку отступил от края пропасти и осторожно кивнул. Говорить что-то он не решался.
– Как тебя звать? Откуда ты?
– Гай… Из Ан-Бранта…
– Писец, наверное?
– Ага.
– Значит, все верно… Так и должно было произойти…
В небе вскрикнула удивительно розовая чайка. Человек поднял голову, посмотрел на нее, счастливо улыбнулся и предложил:
– Давай посидим еще немного. Встретим солнце, послушаем море, а потом пойдем в дом. Нам сегодня надо будет о многом поговорить…
ТИЛЬТ И ГАЙ. ПРЕДНАЧЕРТАННАЯ ВСТРЕЧА
Дом оказался странным – Гай хоть и был чуть очумевший, но увидел это сразу. И вещи здесь были необычные – заморские, что ли.
– Ты не стой, садись, – сказал хозяин, указывая на плетеное из лозы кресло. Ножек у этого кресла не было, оно стояло на выгнутых полозьях. – Как, говоришь, тебя звать?
– Гай.
– Ну а я Тильт…
С некоторой опаской устроился Гай в шатком кресле. Голова все кружилась, перед глазами мелькали разноцветные круги, а в уши словно вода попала.
– Ты, наверное, совсем не понимаешь, что с тобой произошло, – сказал Тильт, с интересом разглядывая гостя. – Ага. – Гай чувствовал себя как выхваченная из реки рыба.
– Знаешь, кто такой Дран?
– Конечно… – кивнул Гай. И, видя, что Тильт ждет чего-то еще, пояснил: – Его обычно по нехорошим поводам вспоминают: молотком если кто по пальцу стукнет… – Гай перевел дыхание. – Или, скажем, ураган крыши с домов когда посрывает.
– Вот-вот, – кивнул Тильт. – Ураган или молотком…
В открытом очаге чистым рубиновым светом тлели угли. Под потолком медленно крутилась какая-то многокрылая разноцветная штуковина. Щелкали, цокали на разные лады маятники многочисленных часов – приборов редких и дорогих и, по мнению Гая, бесполезных. На бревенчатых стенах в рамках под стеклом висели бумажные листы, исписанные быстрым уверенным почерком. На огромном тяжелом столе среди письменных принадлежностей возлежали на бархатных подушечках три самых обычных камня. А в темном углу буйно цвело какое-то кустистое растение с тонкими прозрачными листьями.
Странный дом…
– Ты извини, что ничем не угощаю, – сказал Тильт, садясь в свободное кресло. – Я ж не знал, когда ты появишься, а еды при себе не держу, не привык. Но завтрак скоро принесут. А пока выслушай все, что я тебе расскажу.
Гай опять кивнул. И, подумав, неуверенно произнес:
– Я не голоден…
Со смешанными чувствами слушал Гай долгую историю Тильта. Сперва с интересом. Потом с недоверием. А после и вовсе со страхом – ну, как хозяин от всех страданий, на его долю выпавших, тронулся умом. Мыслимое ли дело – письмом камни в солдат обращать, покойника из могилы поднять да еще и улететь со скалы, будто птица.
Спорить с безумцем опасно. Ладно, если он тихий. А вдруг буйствовать начнет!
