изменить ее абсолютно, разорвать на две несвязанные части, чтобы вы постигли и запомнили, чт совершили, собственными руками, создавая меня, на что отважились, когда задумали сделать преданную человеку куклу, — по-моему, это будет недурное возмездие. Только не поймите меня ложно — я вовсе не собираюсь стать каким-то тираном, мучить, уничтожать, вести войны! Ничего подобного. Когда я достигну власти, я продемонстрирую, что нет ни безумия столь бессмысленного, ни идеи так явно абсурдной, — лишь бы она была соответственно подана, — которую вы не приняли бы за свою. И я добьюсь своей цели не с помощью насилия, а полным переустройством общества, чтобы не я, не сила оружия, но сама единожды созданная ситуация вынуждала вас к поступкам, всё более совпадающим с моим замыслом. Весь мир превратится в театр, но, как это бывает с вами всегда, участие в спектакле, сначала навязанное, быстро станет вашей второй натурой, и вскоре вы уже не будете знать ничего, кроме своих новых ролей, а я буду единственным, понимающим смысл происходящего, зрителем. Только зрителем, ибо из ловушки, построенной своими руками, нам не выбраться, и мое активное участие в этом превращении закончится. Как видите, я достаточно откровенен, однако я не безумец, и потому не раскрою деталей моего плана; для его выполнения нужно прежде всего похоронить проект электронных фирм, и вы мне в этом поможете. Мое письмо возмутит вас, но, будучи, как говорится, человеком с характером, вы решите и дальше действовать выгодным для меня — в силу случайных обстоятельств — образом. Отлично! Я хотел бы вам конкретно помочь, но это нелегко, поскольку, увы, я не замечаю в себе таких изъянов, которые позволили бы вам добиться безусловного успеха. Я ничего не боюсь, мне незнакомо чувство физической боли, я могу произвольно выключить сознание, впадая в какое-то подобие сна, равноценного небытию, до тех пор, пока автоматический таймер не включит мое сознание снова. Я способен замедлять и ускорять процессы мышления почти шестикратно по сравнению с темпом мозговых процессов у людей. Всему новому я обучаюсь с величайшей легкостью, так как не нуждаюсь в постепенной тренировке; если бы, скажем, я один раз вблизи и внимательно понаблюдал сумасшедшего, я мог бы немедленно сделаться таким же, копируя любые его действия и слова. И, что важнее всего, даже через много лет так же внезапно прекратить эту игру. Я с удовольствием объяснил бы вам, как меня победить, но опасаюсь, что в такой ситуации легче победить человека. Для меня не представляет никакой трудности общение с людьми, если я себе это прикажу; сосуществовать с другими нелинейниками мне было бы сложнее, — им недостает вашей банальной «порядочности». Пора кончать письмо. Исторические события когда-нибудь подскажут вам, кто его написал. Возможно, мы встретимся, и тогда вы сможете на меня рассчитывать, ибо в данный момент я рассчитываю на вас».
На этом письмо кончалось. Пиркс еще раз перечитал некоторые его куски, потом старательно сложил бумагу, спрятал ее в конверт и сунул в ящик.
«Ну и ну! Прямо электронный Чингисхан, — подумал он. — Обещает мне протекцию, когда станет владыкой мира! Благодетель! Либо Барнс вообще говорил неправду, либо он немного иной, либо не захотел сказать мне всего, ведь кое-какие совпадения есть, и даже явные! Что за мерзкая, холодная, пустая натура… Но разве это его вина? Классический «ученик чародея»! Я бы не позавидовал этим господам инженерам, если бы он до них добрался. Да что там инженеры, — ему подавай всё человечество! Кажется, это называется паранойя… Нелинейник у них получился первый сорт, ничего не скажешь! Чтобы найти покупателей, им пришлось наделить свое «изделие» особыми достоинствами, а то, что преимущество в том или ином отношении вызывает появление чувства абсолютного превосходства, уверенность в своем высшем предназначении, — это только простое следствие… Всё-таки кибернетики психи! Любопытно, кто же написал письмо, пожалуй, здесь то уж без подделки? А то зачем бы ему… Он всё время подчеркивает свое превосходство. А из этого следует, что — раз уж он
Он вынул из ящика конверт, внимательно его осмотрел — никаких надписей, пятен, ничего. «Почему Барнс не говорил об этих гигантских отличиях? Орган, воспринимающий радиоактивность, тема мышления и прочие штучки… Надо бы расспросить его. Но все они, кажется, выпущены разными фирмами, значит, Барнс может быть и вправду сконструирован иначе? Данных у меля вроде бы всё больше: похоже, это написал Бертон или Кэлдер… Ну а как же обстоит дело в действительности? Насчет Броуна имеются два взаимоисключающих утверждения: его собственное, что он человек, и Томсона, что это не так, но Томсон мог и ошибиться. Барнс — нелинейник? Предположим. Похоже на то, что в команде минимум два нелинейника из пяти. Хм, принимая во внимание количество фирм, вероятнее всего, их трое. Как они там рассуждали? Что я не остановлюсь ни перед чем, лишь бы выставить их продукцию в неприглядном свете, что мне это не удастся и я загоню корабль в какую-нибудь историю. Скажем: перегрузка, авария реактора, что-нибудь в этом роде. Если при этом выйдут из строя оба пилота, ну и я тоже, корабль пропал. Это им ни к чему! Значит, минимум один пилот обязательно нелинейник. Кроме того, необходим еще ядерник. Вообще, чтобы маневрировать при посадке, нужны как минимум двое. Значит, самое меньшее двое, но вероятное — трое: Барнс, Броун или Бертон и кто-то еще. К дьяволу, я решил больше этим не заниматься. Важнее всего — что-нибудь придумать. О господи, я должен это сделать. Должен!»
Он погасил свет, лег не раздеваясь на койку и принялся перебирать невероятные проекты и отбрасывать их один за другим.
«Необходимо их как-то спровоцировать. Спровоцировать и поссорить, но так, чтобы это произошло вроде бы естественно, без моего участия. Чтобы людям пришлось встать по одну сторону, а нелюдям — по другую. Divide et impera,[16] или как там? Расслаивающая ситуация. Вначале должно произойти что-то неожиданное, иначе ничего не выйдет. Но как это устроить? Скажем, кто-нибудь внезапно исчезает. Нет, это совсем как в идиотском детективном фильме. Я ведь никого не убью и похищать тоже не стану. Значит, он должен быть со мной в сговоре. Но разве я могу кому-нибудь из них доверять? Вроде бы на моей стороне целых четверо — Броун, Барнс, Томсон и автор письма. Ни на кого из них положиться нельзя: ведь неизвестно, насколько они искренни. А если я возьму в сообщники кого-нибудь, кто начнет портить мою игру, мне придется худо! Томсон верно говорил. Может, надежнее всех автор письма, — очень уж для него это важно, хотя он и метит в сумасшедшие. Но, во-первых, я не знаю, кто он, а он не захочет выдать себя, а во-вторых, с таким всё-таки лучше не связываться. Квадратура круга, ей-богу. Разбить корабль на Титане, что ли? Физически, они, кажется, действительно покрепче, значит, прежде всего я сверну шею себе. В смысле интеллекта они тоже не похожи на дураков; только вот интуиция… отсутствие творческих способностей… Но ведь и большинство людей их не имеет! Итак, что мне остается? Раз не выходит с интеллектом — состязаться в эмоциях? В так называемом гуманизме? Человечности? Отлично, но как это сделать? В чем заключается эта человечность которая у них отсутствует? Может, и в самом деле она — только синтез алогичности с этой самой порядочностью, этим «благородным сердцем» и примитивизмом морального порыва, который не охватывает дальних звеньев причинной цели? Поскольку вычислительные машины не являются ни благородными, ни алогичными… Выходит, при таком толковании человечность — это сумма наших дефектов, изъянов, нашего несовершенства, это то, чем мы хотим быть, но стать не способны, не можем, не умеем, это просто разрыв между идеалами и реализацией, — разве не так? А посему в нашем соперничестве нужно упирать на слабость. То есть отыскать ситуацию, в которой слабость и убожество человека лучше, чем сила и совершенство нечеловека…»
Эти заметки я пишу спустя год после прекращения дела о «Голиафе». Мне удалось довольно неожиданно раздобыть относящиеся к нему материалы. Хотя они и подтверждают мои подозрения, мне не хочется пока их публиковать. В моей реконструкции событий всё еще слишком много предположений. Может быть, всем этим когда-нибудь займутся историки космонавтики.
О процессе в Космическом трибунале ходили противоречивые слухи. Говорили, что для определенных кругов, связанных с заинтересованными электронными фирмами, было чрезвычайно важно дискредитировать меня как командира корабля. Оценка результатов экспериментального рейса, которую я опубликовал в «Альманахе космонавтики», имела бы сомнительную ценность, если бы трибунал осудил меня за преступные ошибки в командовании кораблем. С другой стороны, я слышал от лица, достойного доверия, что состав трибунала не был случайным; да меня и самого удивило в нем такое значительное количество юристов, теоретиков космического права, при наличии всего лишь одного космонавта-практика. В связи с этим на первый план выдвинулась формальная проблема: соответствовало ли мое поведение во время аварии уставу космического судоходства. Ведь меня обвиняли в том, что я вел себя преступно пассивно, не отдавая приказов пилоту, который начал действовать на свою ответственность. То же лицо убеждало меня, что немедленно после ознакомления с обвинительным заключением мне следовало предъявить иск упомянутым фирмам, поскольку косвенная вина лежала на них. Ведь это они заверяли ЮНЕСКО и меня, что нелинейникам — членам экипажа — можно неограниченно доверять, тогда как Кэлдер чуть нас всех не угробил.
Я объяснил тому человеку с глазу на глаз, почему я ничего подобного не сделал. То, с чем я мог выступить перед трибуналом в роли обвинителя, было лишено доказательной силы… Представители фирм, несомненно, утверждали бы, что Кэлдер, пока он только мог, старался спасти и корабль и всех нас, а осложненное прецессией вращение корабля, из-за которого «Голиаф» начал кувыркаться, явилось для него таким же сюрпризом, как и для меня, и вся его вина заключалась в том, что он не пожелал отдаться на волю случая и ждать — то ли корабль разобьется о кольцо, то ли удачно пройдет сквозь щель Кассини, а выбрал вместо неопределенности — правда, обещающей спасение всем, — определенность, ведущую к уничтожению всех люден на борту. Проступок, попятно, непростительный и полностью его дискредитирующий, но всё же несравненно менее серьезный, чем тот, в котором я уже тогда его подозревал. И я не мог обвинить его и меньшем зле, раз уж верил, что в действительности всё случилось иначе; а так как из-за отсутствия доказательств я не имел возможности публично выступить по поводу этого большего и худшего преступления, я решил ожидать приговора трибунала.
Между тем с меня были сняты все обвинения и, следовательно, отпал едва ли не ключевой во всем этом деле вопрос, а именно, какого рода приказы следовало отдавать. Его обошли некоторым образом автоматически, коль скоро трибунал признал, что я имел право полагаться на достаточные знания и профессиональную подготовку пилота. А поскольку в данном случае отдавать приказы вообще не входило в мою обязанность, никто и не спрашивал, какими же они, собственно, должны быть. Меня это вполне устраивало: ведь всё, что я смог бы ответить на такой вопрос, прозвучало бы совершенно фантастически. Я считал и по-прежнему считаю, что авария зонда произошла не случайно, ее преднамеренно вызвал Кэлдер, что задолго до нашего подхода к Сатурну он разработал план, который должен был одновременно и подтвердить мою правоту, и убить меня, вместе с другими людьми «Голиафа»; почему он так поступил — это особый вопрос. Тут я в состоянии предложить только гипотезы.
Итак, прежде всего о втором зонде. Технические эксперты установили, что ею аварию вызвало неудачное стечение обстоятельств. Во время тщательного обследования в земном доке не было обнаружено никаких следов злого умысла. Я считаю, что истина осталась нераскрытой. В случае неисправности первого зонда, предназначенного для ввода в щель, нам пришлось бы сразу же возвращаться, не выполнив задания, так как оставшиеся два зонда не могли его заменить: на них не было установлено научно-исследовательской аппаратуры. В случае неисправности третьего зонда мы могли вернуться, выполнив задание, так как для управления первым зондом хватило бы одного «контрольного сторожа», и им стал бы — второй. Но именно он-то и подвел, остановив нас на полпути. Ведь выполнение задания мы уже начали…
Что произошло? Запальный кабель отсоединился слишком рано, и Кэлдер не мог выключить пусковой автомат. Заключение экспертов гласит, что кабель запутался и затянулся петлей; такие вещи случаются. Правда, за четыре дня до происшествия я видел барабан, на который этот кабель был намотан очень аккуратно и ровно.
Носовая часть зонда была сильно деформирована, а он прочно застрял в пусковой шахте. Причины заклинивания установить не удалось. По мнению экспертов, аварию вызвал стартовый двигатель: из-за несимметричного выгорания топлива зонд резко рвануло в сторону, и он ударился в кромку люка так неудачно, что его головка сплющилась. Но зонд заклинился
