Последний секрет

Ощущение становится в десять раз сильнее.

Они замечают, что есть три вида любви, как и писали древние греки:

Эрос – физическая любовь, секс;

Агапе – любовь как чувство, сердце;

Филия – любовь к разуму, мозг.

Когда они объединяются, получается тот самый нитроглицерин, который медленно взрывается на волне в восемь герц.

Любовь с большой буквы, о которой рассказывают все легенды и о которой пытаются говорить все художники. Секс, сердце, мозг – в гармонии.

Чакра 2, чакра 4, чакра 6.

Восьмигерцовая волна, созданная этими элементами, выходит из мозга, пересекает материю и распространяется вокруг них. Волна любви. Они уже не совокупляющаяся пара, а маленький излучатель космической энергии в восемь герц.

Сознание у них слегка изменилось.

Меня больше нет.

На мгновение перед Исидором приоткрываются некоторые тайны мира.

Кто я такой, что заслужил это?

Перед Лукрецией приоткрываются другие мирские тайны.

Я брежу?

Она замечает, что через Вселенную проходят длинные тонкие волокна, такие же, из каких состоит мозг на волокнистом ядре.

Арфа.

Повсюду линии, которые идут от одной точки к другой и, перекрещиваясь, образуют ткань.

Космические струны. В пространстве есть космические струны, которые колеблются, подобно струнам арфы. Эти струны вибрируют на волне в восемь герц и освобождают звезды, словно пылинки.

Струны, волокна, узлы. Вселенная вплетена в ткань. Полотно. Вселенная – это нарисованная картина. Изображение создается и меняется. Вселенная – продуманная картина.

На ноте «си»...

Этот мир видится кому-то во сне, а мы думаем, что он существует на самом деле. Время – часть этого сна, оно всего лишь иллюзия, но, если мы осмеливаемся думать, что время не непрерывно, значит, мы больше не ощущаем, что у всего есть начало, середина и конец. Я одновременно и зародыш, и молодая женщина, и старушка. Шире: я – один из сперматозоидов в мошонке моего отца и уже труп, похороненный на кладбище, с надписью на могиле: «Лукреция Немро». Еще шире: я – желание в разуме моей матери и воспоминание в умах тех, кто меня любил.

Она чувствует себя просветленной.

Я намного больше, чем «я».

Они продолжают лететь. Ни малейшего страха. На некоем уровне их сердца перестают биться.

Что происходит? – думает он.

Что происходит? – думает она.

Это длится несколько секунд, которые кажутся им годами.

Затем все идет назад. Сердце вновь начинает работать, отключается от мозга.

По мере того как они приземляются, они все забывают. Былое счастье исчезает, знание растворяется, потому что их время получить доступ к этому знанию еще не настало.

Все стихает.

Они достигли предела.

И как будто опьянели.

Они не смогут описать и даже вспомнить – до следующего раза – это ощущение, поскольку нет таких слов, чтобы описать его во всей полноте.

Они смотрят друг на друга и принимаются хохотать.

Напряжение ослабляется.

Приступы смеха накатывают, будто волны, и снова отступают.

Они смеются, так как понимают, что это – только насмешка.

Они смеются, потому что нельзя копить в себе трагическое. Они смеются, поскольку в этот момент они больше не боятся смерти. Они смеются, потому что в это мгновение они за пределами игр человечества, которые их окружают.

Они смеются от смеха.

Потом они приземляются. Слышатся всхлипы, похожие на всхлипы старых самолетных двигателей, которые понемногу задыхаются.

– Что нас толкнуло на это? – шепчет Лукреция.

– Меня – четырнадцатая потребность: любить Лукрецию Немро.

– Вы сказали «любить»?

– Нет, вряд ли.

Она снова посмеивается и встряхивает рыжей шевелюрой в мелких завитушках, мокрой от пота. Большие миндалевидные глаза меняют цвет от изумрудного до красновато-коричневого, с золотистым отливом. Все ее тело теплое и влажное. Лицо совершенно расслаблено, словно под кожей не напряжена ни одна мышца.

Лукреция понимает оговорку своего друга.

– Впервые это произвело на меня такой эффект.

– На меня тоже. Как будто я открывал новое ощущение, совершенно неизвестный мир.

– Обычно это тянет в лучшем случае, скажем... на шестнадцать из двадцати.

– А сейчас?

– Я бы сказала: восемь тысяч из двадцати.

– Четырнадцатая потребность, говорите?

– Думаю, нам удалось стимулировать и превзойти Последний секрет, не прибегая к трепанации и вживлению передатчика в мозолистое тело. Мы достигли этого так, – говорит он, снова целуя теплую кожу молодой женщины.

Лукреция улыбается и просит лакрицы, чтобы расслабиться. Он роется в кармане смокинга и протягивает ей пакетик.

– Не знаю, сумеем ли мы повторить этот трюк, но признаю: это поразительно! – говорит она, заглатывая несколько пластинок.

Они долго молчат, стараясь удержать в себе палитру того, что они испытали. Наконец Лукреция произносит:

– Как вы думаете, есть еще что-нибудь выше, пятнадцатая мотивация?

Он отвечает не сразу:

– Да.

– Какая?

– Только что я испытал странное чувство, волну чистого сладострастия, которая захлестнула меня. И тут же, словно рикошетом от этой волны, меня охватило другое ощущение. Ощущение полноты, от которого закружилась голова, как будто я мог объединить своей мыслью бесконечность мира. Будто, достигнув иной точки наблюдения, я понял, что у меня было ложное представление о значимости вещей.

Как у меня со временем. Он ощутил в пространстве то, что я почувствовала во времени, – думает Лукреция.

Исидор Катценберг пытается уточнить то, что испытал:

– Словно все было просторнее, чем кажется. Мой рост больше двух метров. Земля – не только планета. Все сияет и устремляется в бесконечность. В общем, все всепространственно.

Всевременно, – думает она, берет свою последнюю сигарету, зажигает ее, глубоко затягивается и выпускает завитки, превращающиеся в круги, затем в восьмерки, затем кольца Мебиуса.