нужно было разговорить, но вместо горничной вошла рассыпчатая фрейлина, приставленная надзирать за там, чтобы Александра Михайловна вела себя благонравно и не выходила за рамки приличий.
– Вы лежите? Ничего, ничего, не вставайте…
Алексей сумрачно поглядел на нее. Варвара Федотовна улыбалась какой-то хитренькой, неприятной, заискивающей улыбкой, отчего ее лицо казалось еще более отталкивающим, чем обычно. «Что там Видок говорил про крокодила?» – смутно подумалось Каверину. Тем не менее он сел на диване и быстро пригладил растрепавшиеся волосы.
– Простите, Варвара Федотовна, я устал, и потом эта дорога…
– Я все понимаю. – Она села на стул возле него и легонько дотронулась своей клешней до его руки. – Не стоит извиняться.
– Этот… – внезапно спросил Алексей, – ботаник уже ушел?
– Мсье Сорель? Да. Занятный человек, не правда ли? Жаль только, что он ни в чем не разбирается, кроме своих цветов.
«Ну в этом, положим, вы совершенно заблуждаетесь», – подумал молодой человек.
– Я думала, вам будет интересно узнать, – после небольшой паузы сообщила Голикова, – что мсье Эльстон и ее высочество уехали кататься на лошадях.
– Одни? – быстро спросил Алексей.
– Нет. С ними эта… вторая фрейлина и Жермен, один из наших слуг. – Судя по тону Голиковой, она скорее удавилась бы, чем назвала Полину по имени.
– Понятно. – Каверин потер лоб, думая, какой бы еще вопрос задать. – Простите меня за откровенность, Варвара Федотовна, но… Ее высочество часто бывает одна?
– Никогда, – убежденно ответила фрейлина. – Я, вторая фрейлина или кто-то из слуг всегда находится поблизости.
«То ж самое мне говорила и Полина. Но тогда… Тогда и поводов для беспокойства нет», – подумал Алексей.
– Однако ее высочество подозрительно часто выезжает с этим Эльстоном, – продолжала Варвара Федотовна. – Могут пойти толки…
– Разумеется, – поспешно сказал Каверин. – Ну а сам Эльстон? Что вы можете о нем сообщить? Из какой он семьи, кто его родные?
Голикова недовольно повела плечами.
– В том-то и дело, сударь, что здесь решительно ничего не понятно. По его собственным словам, мсье Эльстон происходит из Австрии. Но, – многозначительным шепотом прибавила фрейлина, – когда я заговорила с ним по-немецки, он не понял ни слова, а потом заявил, что у меня ужасное произношение.
– Австрийская империя весьма обширна, – заметил Алексей. – Может быть, он чех, или венгр, или ломбардец?
И Чехия, и Венгрия, и Северная Италия с городом Миланом в ту пору принадлежали Австрии.
– Итальянец с фамилией Эльстон? – фыркнула Голикова. – Не смешите меня, сударь!
Алексей еще немного подумал.
– В городе о нем говорят что-нибудь?
– Ничего такого, что было бы нам интересно. Он явно обеспечен, живет на отдельной вилле по соседству с «Ла Вервен», но держит одного слугу, который ухлестывает за Жанной и то и дело носит ей записочки.
– Жанна – горничная ее высочества?
– Именно так, Алексей Константинович.
Положительно, едва ли не все в этом доме вертелось вокруг горничной.
– Хотел бы я взглянуть на эти записочки, – пробормотал Алексей с улыбкой.
Он произнес эти слова без всякой задней мысли, но Варвара Федотовна повела себя очень странно. Она сказала «гм», поднялась с места, выглянула за дверь, после чего тщательно закрыла ее и обернулась к Каверину, который не без удивления наблюдал за всеми этими приготовлениями.
– Теперь я вижу, что в Петербурге не ошиблись, послав вас сюда, – сказала омерзительная старуха, распялив рот в самой сладкой улыбке. – Держите.
И она извлекла из складок своей юбки небольшой сверток, который протянула Алексею.
– Что это? – спросил молодой человек в удивлении.
– Письма Эльстона княжне, – с готовностью отвечала фрейлина. – Которые она посылает через горничную, изображающую любовь к слуге Эльстона. Вы ведь сразу об этом догадались, да?
И она торжествующе поглядела на него.
– Но Полина… я хочу сказать, вторая фрейлина… – Алексей не мог опомниться от изумления. – Она уверяла меня, что между княжной и Эльстоном ничего нет!
– Вторая фрейлина знает ее высочество всего несколько месяцев, – заявила Голикова. – А я – с самого детства. Это всегда был скрытный, упрямый, своевольный ребенок. Вторая фрейлина уверена, что у ее высочества от нее нет тайн, только потому, что она понятия не имеет об истинном характере Александры Михайловны.
Алексей молча переводил взгляд с Голиковой на сверток и обратно.
– Могу ли я поинтересоваться, где вы достали эти письма? – даже не пытаясь скрыть резкость, спросил он.
– В бюро ее высочества, – с готовностью ответила старуха. – Она хранит их в особом ящичке, о котором вторая фрейлина понятия не имеет.
Алексей хотел было сказать, что это подло – читать письма постороннего человека, отправленные другому постороннему человеку, – но вспомнил, кто он сам, с кем разговаривает, для чего его прислали в этот мирный французский городок, и промолчал.
Нет, ему явно не к лицу было читать проповеди.
– А ее высочество… Я хочу сказать, разве она не заметит…
– Нет, – коротко ответила Голикова. – Ее высочество вернется с прогулки не ранее семи. До семи вы успеете их просмотреть?
Алексей ответил сквозь зубы: «Несомненно» – и протянул руку за письмами. Маленький сверток, пахнущий фиалковыми лепестками (наверное, они хранились в том же ящике), лег в его руку.
– Я бы хотел сам просмотреть их, – проговорил Алексей, не глядя на фрейлину. – Это дело… оно очень щекотливое и совершенно особенное.
Он и сам не заметил, как перешел на язык незабвенного графа Чернышёва.
– Я вас оставляю, – учтиво промолвила Голикова, приседая. – Так до семи, cher neveu[8].
Она сделала еще один реверанс и скрылась за дверью.
Алексею хотелось выругаться, и он выругался. Но письма были у него, и другого выхода, кроме как ознакомиться с ними, у него не имелось.
Посмотрев на изящные бронзовые часы с херувимами, стоявшие на камине, офицер убедился, что у него в запасе час и десять минут. Преодолев себя, Алексей сел за стол, взял верхнее письмо и вытянул из конверта маленький белый листок.
Почерк Эльстона – грубый и при этом с множеством вычурных завитушек – ему не понравился, но стиль не понравился еще сильнее. Пышные, жеманные фразы следовали одна за другой, придаточные предложения наступали друг другу на пятки, и уловить истинный смысл написанного было весьма и весьма нелегко.
«Ваша ангельская доброта»… «Ваше отзывчивое сердце»…
Наконец Алексей понял, что речь шла о собаке Эльстона, которая невзначай забралась в соседний сад, принадлежавший княжне, и наделала там переполоху. С этого и началось знакомство Александры Михайловны и мнимого австрийца.
Каверин развернул следующее письмо. Стало быть, снова они встретились у мадам де Сен-Люк на вечере, где представляли живые картины.
«Вы столь же добры, сколь и прекрасны…»
Глупец, в бессильной злобе подумал Алексей, какой глупец! Вот из-за этих вежливых и, в сущности,
