портрет, лишь бы я признал, что картина принадлежит кисти Леонардо.
– И часто вам поступают предложения продать ваши картины?
– Не очень, – довольно хмыкнул хозяин, – потому что эти мошенники прекрасно знают, что я им отвечу. Хотя у меня был Гойя, и вот его я как раз продал. Терпеть не могу испанскую мазню, такое впечатление, что вся их школа не знала никакого цвета, кроме черного.
– Некоторые картины Гойи очень хороши, – возразила Амалия, – да и Веласкес не такой мрачный, как вы говорите.
– Если уж выбирать придворного портретиста, то эти французские негодяи, Клуэ и Натье, ничуть не хуже, чем Веласкес, – сварливо ответил Верчелли. – А вообще, самая лучшая живопись, конечно, итальянская.
«Кто бы сомневался!» – подумала Амалия, едва удержавшись от улыбки. И она подошла поближе к картине Боттичелли, чтобы рассмотреть сложную прическу и украшение на руке женщины.
– По-моему, госпожа баронесса, она похожа на вас, – объявил Верчелли, почему-то насупившись.
– Нет, – просто ответила Амалия. – Но я люблю Боттичелли.
Она отметила, что у женщины на руке кольцо с изумрудом, и, видимо, это должно что-то значить. Однако тут до Амалии неожиданно донесся шум опрокинутого столика. Баронесса резко обернулась и увидела, что Верчелли попытался опуститься на одно колено, да опрокинул столик, на который опирался.
– Господин граф, вам плохо? – забеспокоилась Амалия.
– Вовсе нет, – пропыхтел хозяин, – но по правилам полагается делать так, почему я должен быть исключением?
– Полагается делать что?
Верчелли вздохнул.
– Я намереваюсь просить вашей руки, сударыня, – проворчал он, – как же мне это делать, если не на коленях?
Должна признаться, что моя героиня вообще-то за словом в карман не лезла, но тут она попросту растерялась.
– Господин граф…
– Да, да, я все знаю, – отмахнулся Верчелли. – Я старый, лысый и некрасивый. Вы молоды, очаровательны и вы красавица. По-моему, мы будем прекрасной парой.
И он с надеждой воззрился на нее снизу вверх.
– Господин граф, буду откровенна: это самое странное предложение, которое я получила в жизни.
– Я тоже с вами откровенен, как видите, – вздохнул Верчелли, – потому что не вижу иного способа вас завоевать. Вы любите Боттичелли, значит, полюбите и меня. По крайней мере, я очень на это надеюсь.
– Сударь!
– Во-первых, вы получите титул графини. Во-вторых, так как я старше вас, вы имеете все шансы стать моей наследницей. Заметьте, я принципиально не делаю долгов, потому что тот, кто живет в долг, проедает свое будущее. Стало быть, все мое состояние отойдет к вам, включая Тиволи, который так вам приглянулся, и коллекцию картин. Взамен вам придется терпеть мое общество – не такая уж большая обуза, потому что я человек с понятием и вовсе не намереваюсь быть навязчивым сверх меры. И, уж конечно, нам будет о чем поговорить.
– Господин граф…
– Когда я вижу недоверие на вашем лице, меня это совершенно убивает. Не думал, что когда-нибудь в жизни скажу это, но все-таки скажу. – Верчелли глубоко вздохнул. – Если хотите, я даже буду защищать интересы России, которая мечтает прибрать к рукам Рагузу… то есть Дубровник. Я готов и в дальнейшем оказывать ей поддержку, а уж верьте, мое слово в сенате кое-что значит!
– Сударь, – серьезно сказала Амалия, – должна вам сказать, я против того, чтобы человек предавал свою родину.
– О, дорогая, – скривился Верчелли, – я-то думал, вы выше предрассудков. С какой стати я должен любить клочок земли, пусть даже самый распрекрасный, только потому, что я там родился? Почему меня не должен устраивать весь остальной земной шар? Потому, что у меня не было возможности выбирать, где появиться на свет? А если бы она была? Если бы бог, ангелы или не знаю кто спросили меня: синьор Лоренцо Верчелли, где вы предпочли бы родиться, какую страну и эпоху назвать своей – вы что, всерьез полагаете, что я выбрал бы эту страну и эту гнусную эпоху торгашей? Если бы у меня была возможность выбирать, будьте уверены – уж я бы выбрал Флоренцию конца XV века, не меньше! Один из моих предков вел дела при Лоренцо Медичи[24]. Он каждый день видел Великолепного, наверняка знал и этого вашего Боттичелли, и Леонардо, и прочую шатию-братию… и что? Дурак дураком, я же читал его письма! Все, о чем он мечтал, – это жить в деревне вместе с любовницей, в то время как на его глазах творились поистине великие дела! – Верчелли с досадой стукнул кулаком по стене. – Ну почему, почему мне так не повезло? А ведь мне завидуют, ха! Глава нашего сената граф Цесар не может обойтись без моей консультации ни по одному вопросу, я уж молчу о его величестве. Одним словом, – добавил Верчелли уже более спокойным тоном, – вы приобретете очень ценного союзника, сударыня. И у вас всегда будет столько денег на расходы, сколько вы пожелаете.
Амалия подошла к нему и протянула руку.
– Встаньте, граф.
– И не подумаю, – пропыхтел поразительный старик. – Так да или нет?
– Мне нужно подумать, – вывернулась Амалия.
– Значит, нет, – вздохнул Верчелли. Он взял ее руку и прижался к ней щекой. – Какая у вас нежная кожа…
– Зачем вам это надо? – не удержалась Амалия. – Вы ведь умный человек, граф!
– Хотите сказать, слишком умный, чтобы жениться? – проворчал тот, не без труда поднимаясь на ноги. – Должен же я хоть когда-нибудь пожить для себя, а не для государства или детей, которые вспоминают обо мне раз в год, или чего-то еще. – Он внимательно посмотрел Амалии в глаза, не отпуская ее руку. – Вы мне нравитесь, сударыня. В вас есть что-то такое… такое! – Верчелли вздохнул. – Но я не принимаю отказа, учтите. Пока вы в Иллирии, у вас есть время на то, чтобы принять мое предложение. Вы же не можете всю жизнь жить интригами Оленина и ему подобных, верно? Потому что государство – это машина, которой постоянно нужны свежие силы, и, когда мы уже не так хороши, как прежде, оно отставляет нас в сторону. Протестовать бесполезно, и мы похожи на оловянных солдатиков, забытых в углу и недоумевающих, почему хозяин больше не приходит с нами играть. И разочарование порой бывает ужасным, госпожа баронесса!
– Знаю, – спокойно ответила Амалия. – Но я уже решила, чем займусь, когда окончательно отойду от дел.
– И чем же?
– Буду жить в одном из своих имений, писать мемуары и смотреть, как каждый вечер за реку садится солнце. Мои дети и внуки будут рядом со мной, и я не буду разочарована, поверьте[25].
– Прекрасный план, – одобрил Верчелли. – Будем сидеть и смотреть на закат вместе. – Он поцеловал своей гостье руку. – Нет-нет, позвольте мне тешить себя этой маленькой иллюзией. Я скажу прислуге, чтобы она пускала вас всякий раз, как вам захочется вновь полюбоваться на картины. Когда вы захотите получить в собственность их – и меня – только дайте знать.
И, к совершенному изумлению Амалии, он ей подмигнул.
«Нет, он вовсе не смеялся надо мной, напротив, он был совершенно серьезен, – размышляла моя героиня, возвращаясь в Тиволи. – Графиня Верчелли! – Она покачала головой. – А что? Нашлось бы немало женщин, и молодых, и красивых, которые сочли бы себя польщенными таким предложением. Это, конечно, ко мне не относится, но… Надо быть с графом осторожной, потому что теперь, когда мой план близится к завершению, любая помеха крайне нежелательна».
На следующий день ее навестил Петр Петрович Оленин.
– Как наше дело? – спросила у него Амалия.
