Он обратился к профессору Мюллеру. Старый надворный советник любил своего ученика и уже в то время, когда читал его диссертационное сочинение «Южноарабские наскальные надписи», представлявшее собой не обычную компиляцию, а творческий разбор недавно найденных сабейских надписей, принял соответствующие меры. Господа в имперско-королевском министерстве по делам церкви и образования качали головами, ведь протеже не относится к числу лояльных студентов (в официальных бумагах он ставил долготу над буквой «ы» в своем имени!), но тем не менее сказали: посмотрим, что тут можно сделать.
Что именно — это вскоре увидел и Грозный. Уже через месяц — срок, в условиях Вены совершенно небывалый, в Вене в те времена поторапливался один лишь Дунай — он получил официальное уведомление в том, что ему назначается единовременное пособие в размере 250 золотых «для дальнейшего углубления научных знаний».
А это означало — Берлин! «Так осенью 1901 года я уже сидел как ученик у ног Делицша».
Профессор Делицш принял венского стипендиата с радушием, присущим большим людям. Он улыбнулся, услышав признание, будто все, что Грозный до сих пор узнал, — всего-навсего пробелы в его невежестве. «В сущности, все мы, ассириолога, самоучки», — заметил Делицш в утешение ученику. Высокий, худощавый, словно неуверенный в своих силах молодой поэт, вечно повторяющий свое «мы», великий Делицш принял его в цех, в лоно этого самого «мы», которое не имело ничего общего с «плюраль маестатис»!
Затем Грозный представился профессорам Захану и Барту, двум крупнейшим немецким семитологам, повезло ему и с Винклером — прославленный ассириолог в то прохладное осеннее утро 1901 года был чисто случайно в хорошем расположении духа.
Делицш спрашивает Грозного, над чем он хотел бы работать в его семинаре. Грозный просматривает список тем: «Объяснение храмовых текстов из…», «Анализ обрядов во время ежегодных торжеств в честь богов…» — и тут взгляд его соскальзывает на никем еще не разработанную, никем еще не тронутую тему: Он размышляет. Как-никак, экономика — первооснова, люди сперва должны есть, одеваться, иметь жилище, а уж потом все остальное… А деньги в экономике — то же, что в теле…
— Если позволите, господин профессор, — «Деньги в древней Вавилонии»!
Вы скажете, что мы приписываем Грозному марксистский образ мыслей? Нет, Грозный никогда не был марксистом, никогда не читал слов Маркса о решающей роли экономического базиса, о том, что материальные условия общества определяют всю общественную и культурную надстройку. Просто он подходил к проблематике древней истории научно, и потому в первом же труде, тема которого была избрана им добровольно, сосредоточил внимание на вопросе, являющемся с марксистской точки зрения наиболее существенным.
Он исследовал литературные источники, а также собственно вавилонские тексты, особенно пункты о штрафных санкциях в вавилонских хозяйственных договорах, общеэкономическая и финансовая терминология которых была совершенно не изучена. Грозный «по-новому истолковал 94 прежде непонятные термины и заслужил одобрение Делицша, благодаря чему смог опубликовать свой труд под названием «Деньги у вавилонян».
Эта небольшая по объему работа вышла потом в четвертом томе сборника ассириологических исследований Делицша, и оригинальность подхода к теме и новые выводы сразу же привлекли к Грозному внимание ученого мира. И что было особенно характерно для того времени, имя чешского ученого приходит в Чехию — хотя и для узкого круга специалистов — через Берлин.
Однако следует дополнить излишне скромную характеристику значения этой работы, данную выше. Скромную потому, что автором ее был сам Грозный. Труд чешского ученого выдержал испытание в процессе полувекового прогресса науки, и мировая специальная литература ссылается на него по сей день!
Но деньги — еще не все, даже в древней Вавилонии. За ними стоит труд, и в древней Вавилонии — прежде всего труд сельскохозяйственный. Десятки веков назад этот кран представлял собой цветущий сад, изборожденный тысячами каналов искусственного орошения, и своим зерном, как и другими плодами земли, кормил миллионы людей. Население одного лишь города Вавилона, по самым минимальным сведениям древности, превышало население всей Месопотамии конца XIX века нашей эры. Эта безлюдная пыльная пустыня с одинокими холмами, нанесенными ветром над развалинами некогда славных городов, была краем, куда библейская традиция не без оснований помещала рай. Что послужило причиной страшного превращения? Войны, завоеватели — безусловно. НО не было ли в конечном итоге виной всему разорение сельского хозяйства, ликвидация условий для обновления человеческой жизни, которая пускает ростки даже после самого страшного военного смерча? И Грозный снова доискивается первопричины. Он изучает месопотамское сельское хозяйство, важнейшую отрасль тогдашней экономики, предоставляя вавилонянам, ассирийцам и их предшественникам в междуречье Евфрата и Тигра — шумерам — возможность самим рассказать о нем. Так возникал труд, который после 12 лет накопления материала, прерываемого поездками в другие районы, а также немалыми жизненными трудностями, получил название «Злаки в древней Вавилонии».
Несколько слов об этой книге на 250 страницах, выпущенной в 1913 году, может быть, сейчас и нарушат хронологический принцип, но не будут противоречить систематичности изложения. Грозный дал определения различным злакам, которые взращивали в Месопотамии 40–50 веков назад, и оценил их экономическое значение. Важнейшей среди них была пшеница двузернянка, именуемая в шумеро-аккадских текстах bututtu. Он выяснил, как выращивали лен, кунжут (по-аккадски samassamu), чечевицу, фасоль, горох; из фруктовых деревьев — финиковые пальмы («360 способов использования которых… воспевались в специальном гимне»), яблони, фиговые деревья, а также виноградную лозу.
«До 1913 года не было известно, что у древних шумеров и вавилонян также существовало пиво и что приготавливали его из солода. До тех пор полагали, что кроме виноградного вина этим народам было известно лишь вино из фиников, именуемое по-вавилонски sikaru. Лишь в 1913 году я показал в своей работе «Злаки в древней Вавилонии», что уже с древнейших времен шумеро-вавилоняне знали пиво и солод и что этот напиток у них был весьма распространен. Дело в том, что я обнаружил в храмовых описях, восходящих к XXV–XXIV векам до нашей эры, стариннейшие рецепты изготовления различных сортов пива. Интересно, что вавилоняне знали и пиво густое, и пиво черное, и пиво красное. Эти рецепты являются самыми древними из существующих рецептов изготовления пива».
Даже половины этих открытий и выводов, касающихся древнейшей истории Востока, другому хватило бы для членства в Академии, но все они вместе не имели и половины того значения, которое имел этот труд Грозного в целом.
Где есть злаки, там должен быть и плуг или хотя бы мотыга; из высокоразвитых культур древности эти орудия не были известны лишь среднеамериканским народам майя и ацтекам, ведь их «злаком» была кукуруза. И Грозный установил, что шумерское название мотыги mar (по-вавилонски marru) встречается и в древнеегипетском, в котором мотыга или заступ также называется m[a]r. То же самое он установил и относительно шумерского названия bututtu: пшеницу двузернянку египтяне называли b[u] t[u] t. Но шумерская культура была намного старше египетской, археологические находки свидетельствовали о том, что в древнейшие времена Месопотамия опережала Египет на полтысячелетия![4]
Какие выводы делал из этого Грозный, особенно когда установил подобные соответствия и у названий целого ряда других сельскохозяйственных культур, инструментов (даже плуга и сохи), напитков, блюд, а также соответствия из области зодчества, ваяния, плотницкого дела, гончарного и связанного с обработкой металлом? Те же, что и читатель: что египтяне переняли эти названия вместе с предметами, которые они обозначают, от шумеров или шумеро- вавилонян. Это открытие, разумеется, произвело переворот в науке. Раньше, наоборот, считали, что первыми, кто возделывал пшеницу, первыми, кто применял, если даже не изобрел, плуг и прочие орудия, были египтяне. И уже будучи семидесятилетним ученым с мировым именем, Грозный гордился этим открытием времен своей молодости: «…я пересмотрел вопрос о взаимоотношениях культур древнеегипетской и шумеро-вавилонской. В результате, путем самого скрупулезного анализа множества хозяйственных документов древних шумеров и вавилонян, мне удалось доказать зависимость древнейшей египетской культуры от культуры шумеро-вавилонской».
Морис Метерлинк когда-то сказал, что тот, кто пишет о термитах, возвышает их над муравьями, а автор книги об осах склонен признавать за ними качества, которые он не желает замечать у пчел. Так и многие египтологи встали на защиту приоритета «своей культуры». Однако доводы Грозного «под тяжестью неопровержимых улик» возобладали в мировой науке. Но произошло это много позднее…
Тогда, в 1901 году, в Берлине Грозный находился еще в самом начале пути, который привел его к этой большой работе, на той стадии, когда ученый еще только ищет, собирает и оценивает материал, не зная, как он его использует и сможет ли использовать вообще. Весьма ценные сведения о сельском хозяйстве могли дать, например, религиозные тексты: перечни пожертвований натурой, названия жертв, храмовые описи и, разумеется, стихи, посвященные богам природы, «милостью которых только и всходит из земли вместо желудя колос тучный». Наряду с остальным Грозный принялся за изучение «Гимнов в честь бога Ниниба» и, как и надлежит подлинному ученому, штудировал их основательно в оригинале. Он сравнивал их двуязычные тексты на шумерском и вавилонском языках, постоянно наталкиваясь на несоответствия. С трудностями ему пришлось столкнуться уже в связи с самим именем этого бога природы: существует ли вообще в вавилонской мифологии бог Ниниб? Он обращается к профессору Делицшу с просьбой о консультации. Долго сидят эти два человека над текстами, на этот раз уже как равный с равным, потому что перед лицом проблемы в науке исчезает авторитет титула.
— Вопрос не решить, пока не будут опубликованы другие гимны, — говорит профессор Делицш, и он прав.
— А где находятся неопубликованные оригиналы? — спрашивает Грозный.
— В Лондоне.
— Не мог бы я съездить взглянуть на них?
Тугой на ухо Делицш заставляет повторить вопрос и после паузы отвечает:
— Я дам вам рекомендацию!
Неделю спустя после их разговора — это было в мае 1902 года — Грозный впервые увидел море. Потом на свинцовом горизонте появились белые утесы Дувра. И когда по прошествии двух месяцев они снова пропали из виду, Грозный испытал удовлетворение от того, что дни и ночи, проведенные в унылом здании Британского музея, не прошли даром. Он снял копии с еще не изданных фрагментов и сравнил их с опубликованным шумеро-вавилонским текстом. Он обнаружил, во-первых, «что их героем является бог Нинурта, определяющий судьбу отдельных минералов» (тем самым Грозный покончил с несуществовавшим Нинибом), и, во-вторых, «что это отнюдь не гимн, а фрагмент обширного эпоса, от которого уцелели две большие поэмы».
Реконструированные тексты Грозный переписал, перевел и снабдил обстоятельным филологическим комментарием (для Нинурты он еще тогда же предложил прочтение Нин-раг). В 1903 году берлинское Переднеазиатское общество издало их под названием «Шумеро-вавилонские мифы о боге Нинраге (Нинибе)». И каким бы второстепенным ни казалось нам значение этой работы — как с точки зрения интересов современного человека, так и в свете дальнейших открытий Грозного, — случилось то, что не часто случается с трудами подобного рода: в 1914 году она вышла вторым изданием!
Чудесное место, хотя и без жалованья
