Затем вместе с Фигуллой он начал снимать копии с реставрированных таблиц. Многие из них нельзя было прочитать полностью: недоставало части текста или до неузнаваемости были стерты знаки. Проблему разночтения знаков оба ученых разрешали, насколько это было возможно, тут же, на месте и в дружеском согласии. А когда звонок извещал о закрытии музея, Грозный возвращался домой, в Азию, чтобы продолжить работу.
В первую очередь он переписывал слова с таблиц латинскими буквами и выявленные словесные фонды расписывал потом на отдельные карточки из картона. Карточки он располагал в алфавитном порядке, а затем систематизированные таким образом слова заносил в словарь — в первый словарь хеттского языка, словарь, где наличествовала пока лишь левая половина, но зато справа оставалось свободное место, потому что оптимизм Грозного был безграничен. «Нет неразгадываемых языков!»
Много раз боролся он с искушением написать на правой стороне разгаданное выражение, ведь хеттское harmi звучит так же, как harmi в древнеиндийском, где это слово означает «есть»; daai напоминает славянское «дай, давай» или латинское dare («давать»); хеттское para звучит в точности как греческое para, что означает «прочь»… «Обдумай первую строку, начало важно!» — повторяет он вместе с Фаустом, стоявшим перед подобной, но во много раз более легкой проблемой при переводе Библии с еврейского языка. Грозный боролся с искушением потому, что, во-первых, значение слов невозможно разгадать изолированно, вне связи с контекстом, и, во-вторых, эти одинаково звучащие слова относятся к индоевропейским языкам, а откуда мог взяться индоевропейский язык в сердце Малой Азии три тысячелетия назад?!
Итак, Грозный оставляет пустой правую сторону своего словаря и «чувствует, что необходимо продолжать поиски». Может быть, попробовать пойти в противоположном направлении?…
В противоположном направлении? Именно! И он начинает составлять словарь незнакомых слов a tergo, по окончаниям.
Можно себе представить, что это была за работа… Но на той стадии это был единственный способ найти свою «точку опоры», разгадать грамматические формы неизвестного языка. Пусть Грозный и не знал, какое понятие скрывается за тем или иным словом, пусть он не знал, какое слово является существительным, какое — глаголом, какое — местоимением, но ведь для того он и проделывал все это, чтобы узнать! Тогда на берегах Мраморного моря эта работа не привела ни к чему. Сотни карточек были исписаны такими группами слов: i-ya-mi, i-ya-si, i-ya-zi, i-ya-u-e-ni, i-ya-at-te-ni, i-ya-an-zi. Но однажды в Вене он разместил их, и отнюдь не случайно, так:
Он вывел спряжение хеттского глагола iyauwaar в настоящем времени, зная уже, что он означает «делать».
И у этого глагола были те же самые окончания, что и у древнеиндийского yami («есть») или греческого tithemi («класть»)!
Меньше чем через год после возвращения в Вену Грозный понял, что нелегкий путь через словари a tergo вел прямо к цели. Правда, тогда в Стамбуле он не мог этого предполагать. Хаос клинописных знаков был еще более необозрим, чем кривые улочки в районе порта, где невозможно ориентироваться даже по шпилю Галатской башни, если вас и отделяет от нее не более ста шагов.
Тогда он стал искать иной путь, более простой. Он нашел его в идеограммах, как мы уже говорили, в клинописных знаках, означающих целые слова, целые понятия, а иногда и имена собственные. Эти идеограммы, по крайней мере их большинство, были характерны для всех видов аккадской клинописи, которая в основном позаимствовала их еще из шумерского письма. Каждую идеограмму вавилоняне читали по-своему, ассирийцы — по-своему, хетты — тоже по-своему, но знак был один. О том, как такие знаки-идеограммы произносились в хеттском языке, Грозный тогда еще ничего не знал, но совершенно безошибочно определил их значение. Подобно тому как человек, не владеющий ни одним из иностранных языков, отлично понимает, что значит, например, «1963» во французском, немецком, английском или каком-либо другом тексте, хотя и не знает, что французы пишут это так: mille neuf cent soixante-trois (a произносят примерно «мийнёфса суаса труа»); немцы — neunzehnhundertdreiundsechzig) и т. д. Больше того, этот человек поймет такое число и в тексте, написанном не латинскими буквами, а например кириллицей.
Переписывая хеттские таблицы, Грозный увидел, что «таких идеограмм, слава Богу, много». Хотя у них и были совершенно непонятные окончания, тем не менее… Он нашел идеограммы для царя (шумерское LUGAL), для человека (шумерское LU), для города (шумерское URU) и другие. К сожалению, пока вне контекста, который вызвал бы в нем «какой-либо отклик, хотя бы и глухой».
Однако он верил, что ему удастся связать их контекстом, что счастье ему улыбнется — счастье, которое нужно завоевать, что ему поможет случай — случай, который подвертывается лишь подготовленным. Он вновь и вновь исследует тексты в своих стамбульских тетрадях, «сто, двести, триста раз…»
А потом настал великий день.
«Сейчас хлеб будете есть, воду потом будете пить»
В последнее августовское воскресенье 1915 года взгляд ученого остановился на фразе:
Из всего этого он понял лишь одно «слово»: клинописный знак, который на аккадском языке произносился как NINDA и означал (вернее, мог означать) «хлеб».
Когда он потом переписал эту фразу в упрощенном виде и клинописную идеограмму для «хлеба» заменил словом NINDA, получилось следующее:
nu NINDA-an ezateni wadar-ma ekuteni
А теперь дадим ученому возможность самому изложить ход своих мыслей, обратимся к уже упоминавшемуся «предварительному сообщению», название которого гласило: «Решение хеттской проблемы».
«Сначала в этом предложении мне было известно значение лишь идеограммы, то есть словесного знака NINDA, который в клинописи означает «хлеб». В — an я установил на основании других мест окончание хеттского четвертого падежа единственного числа мужского рода. В предложении, где речь шла о хлебе, можно было также предполагать наличие эквивалента для «есть». Это следовало и из сравнения группы e-iz-za-at-te-ni с латинским edo, древневерхненемецким ezzan, немецким essen и т. д., означающими «есть». Другие места делали возможным предположение, что te-ni является окончанием второго лица глагола множественного числа настоящего времени действительного залога, имеющим также значение будущего времени. Таким образом, e-iz- za-at-te-ni, которое читается как ezzateni, означает «едите». Само собой напрашивалось сравнение хеттского пи с древнеиндийским пи, греческим пу, древневерхненемецким пи, немецким nun, чешским пупі («ныне», «теперь»). После этого нетрудно было заметить, что следующее предложение wa-a-tar-ma e-ku-ut-te-n(i?) параллельно первому, только что разъясненному. И wa-a-tar, параллель к NINDA-an, «хлебу», могло скорей всего означать тоже какую-то незамысловатую пищу. Тотчас возникала аналогия с английским water, древнесаксонским watar, немецким Wasser и т. д., которые означают «вода». Из этого, следовало тождество: хеттское wa-a-tar — «вода». E-ku-ut-te-n(i?) опять-таки могло означать глагол второго лица множественного числа настоящего времени. А раз в качестве объекта предполагалась «вода», то в силу параллели с первым предложением было весьма вероятно, что ekutteni означает «пьете». Привлечение похожих и родственных по значению слов из других индоевропейских языков повлекло за собой сравнение хеттского eku — «пить» с латинским aqua — «вода» (ср. нововерхненемецкое Ache). Параллель e-iz-za-at-te-ni и e-ku-ut-te-ni с edo и aqua была подкреплена также другими местами, где стоят рядом a-da-an-na и a-ku-wa-an-na, что, по-видимому, означает «есть (и) пить». A-da-an-na мы сравниваем прежде всего с древнеиндийским adanam («еда», «корм»), a a-ku-wa-an-na — с латинским aqua («вода»). Хеттское окончание та, вероятно, должно иметь значение «потом» и его можно сравнить с греческим тёп, та. Перевод приведенной выше фразы будет, следовательно, таков (при этом контекст требует будущего времени): «Сейчас хлеб будете есть, воду потом будете пить».
Фраза действительно означала это. Она была первой, которой отозвался людям нашего века хетт, живший три тысячелетия назад.
С хлебом и водой вышел Грозный на широкую, уходящую вдаль дорогу, чтобы до конца раскрыть тайну оживающего языка хеттов.
После соответствующего сравнения он перевел:
«Сперва я сравнил e-es-mi с индоевропейским esmi, древнеиндийским asmi, старославянским есмъ, греческим eimi («быть»). Следовало ожидать, что функцию подлежащего в предложении с esmi будет выполнять местоимение первого лица единственного числа. Из сравнения хеттского u-ug-ga с латинским ego вытекало, что это местоимение — «я».
SALAnnannas, как показывает детерминатив SAL, — женское имя».
Теперь кроме двух существительных, означающих два основных вида пищи человека, Грозный выявил и три важнейших глагола: «быть», «есть» и «пить». Неплохой результат более чем годичного труда!
Ничто не окрыляет так, как успех. С жаром принялся Грозный за фразу, которая привлекала его несколькими идеограммами. Он прочитал ее: «Когда люди городов земли Египетской услыхали об уничтожении города Амка на (этой) земле, их охватил страх». Затем он принял во внимание угрозу его величества: «А если что непотребное содеете против меня, то и я, ваше солнце, зло причиню вам!» И словарь Грозного быстро обогащается самыми обиходными словами: «война», «калека», «завоевание», «пленение», «угроза», «пленные»… «Когда же этот лексикон будет выражать лишь исторические категории, когда же войны исчезнут, как чума, как кровная Месть, как дуэли?!»
Пацифист в форме рядового солдата готовится к решающему наступлению. Он готовится к нему по всем правилам военной стратегии: расшифровывает донесения хеттских военачальников, читает секретную корреспонденцию хеттских дипломатов, а затем штурмует последние укрепления, ограждающие последние тайны хеттского языка. Он берет их приступом во имя науки, во имя человечества.
Одновременно с открытием тайны Хеттского царства Грозный приподнимает завесу и над его общественным устройством. К своему величайшему изумлению, он обнаруживает, что хеттские правители в отличие от всех известных правителей древнего Востока были не абсолютными монархами, а чем-то вроде конституционных монархов, как говорит он, модернизируя исторические категории. Кроме них существовал «государственный совет», тулия, а также «народное собрание», панкус. Но больше всего удивило Грозного своей гуманностью хеттское законодательство.
Уже первые статьи хеттского свода законов показывали, что это совершенно особое законодательство во всей истории древнего Востока. В то время как египетские, еврейские, ассирийские, вавилонские своды законов отличались величайшей свирепостью (скажем, более двух третей законов о наказании из кодекса Хаммурапи стереотипно повторяют: «…тот будет умерщвлен», а принцип «око за око, зуб за зуб» соблюдается здесь буквально), меры наказания в хеттском законодательном праве — по крайней мере для свободного населения — были чрезвычайно мягки. И уже совсем по-современному хеттское право различает, совершено ли преступление умышленно или нет: например, убийство, «умерщвление человека», совершенное преднамеренно, карается вдвое строже, чем убийство, в котором «повинна лишь рука обвиняемого».
