Чтобы не было сомнений: это не «поэтическая обработка», а почти буквальный перевод хеттских клинописных текстов. С таким же богатством выразительных средств, с такой же поистине поэтической образностью мы встречаемся и в остальных фрагментах, представляющих собой в соответствии с «методом случайного отбора», в результате действия которого они сохранились, скорее средний уровень, чем вершины хеттского литературного творчества.
До нас дошло также несколько отрывков переводной литературы, вышедшей из-под резца хеттских поэтов, в первую очередь таблички с фрагментами из шумеро-вавилоно-ассирийского эпоса о Гильгамеше; по своей точности и отшлифованности эти переводы отвечают современным критериям. Из многих мифов, оригинальных и переработанных, более всего заслуживают упоминания два: миф о сражении бога Грозы с демоном-змеем Иллуянком (с иллюстрациями к нему мы сталкиваемся на многих рельефах) и миф о боге растительности Телепинусе (напоминающий шумеро-вавилонские мифы, а также мотив, встречающийся в разных вариантах вплоть до новейших времен); зимой этот бог покидает землю, и на ней гибнет вся жизнь и наступают голод и нужда. Бог Грозы отправляется на его поиски, проносится по горам и долам, но тщетно. Потом ищет его орел — тоже безуспешно. Наконец заснувшего Телепинуса находит пчелка, будит и зовет назад. С возвращением бога наступает весна, жизнь природы и людей обновляется.
Хотя темы хеттских мифов часто неоригинальны, в характере их обработки сказывается чисто хеттское творческое начало: мы находим в них своеобразные метафоры и параллели, эпическое повествование перемежается диалогом. Этот эффектный художественный прием знаком нам по завещанию Хаттусилиса, но отнюдь не по предшествующему литературному развитию других народов.
Хетты наполняют поэтическими образами и выражениями и произведения писарского искусства (мы не можем сказать в данном случае — «литературы»), как правило, бывающие отменно скучными и сухими: служебные формуляры, заключительные клаузулы договоров, судебные протоколы, предписания для проведения религиозных церемонии. Особенно сочны в них проклятия и заклинания от злых демонов; но в силу известных соображений оставим их в научных публикациях специалистов по языкам и литературе древнего Востока. То же относится и к заклинаниям от домашних свар, из которых явствует, что супруга хетта не была совсем уж бесправной и безропотной.
Посмотрим теперь, как выглядел, например, официальный акт воинской присяги (торжественность его у народа воинов нам вполне понятна). Перед выстроенными рядами пехоты, вооруженной копьями и мечами, и воинами боевых колесниц с пиками, луками и щитами под пение труб и барабанный бой появлялся военачальник со священнослужителем. Ответив на общее дружное приветствие, военачальник приказывал сделать несколько шагов вперед воинам первого ряда, клал им в руки пивцой хлеб, из которого, после того как он был размолот и подвергнут дальнейшей обработке, приготовлялось пиво, и провозглашал: «Как этот хлеб, пусть будет размолот изменивший своей присяге!». Войско хором отвечало: «Да сбудется!». Потом он давал им солод со словами: «Как бесплоден этот солод, которого нельзя употребить ни на посев, ни на выпечку хлеба, пусть будут бесплодны и жена и скот изменившего своей присяге!». Затем приказывал принести женское платье, кудельник и зеркало: «Пусть станут женщинами те мужи, что нарушат свою присягу, пусть носят женскую одежду, а вместо оружия — кудельник и зеркало!». Наконец, он выводил слепого и глухого: «Пусть ослепнет и оглохнет изменивший своей присяге!». Собравшееся войско каждый раз отвечало: «Да сбудется!». Разве эта драматическая сцена недостойна пера Толстого, кисти Веласкеса, музыки Бетховена?
Необходимо упомянуть еще об одном литературном жанре, которого до хеттов не существовало и который после них вновь появился еще очень не скоро. Это короткие рассказы, получившие у историков культуры название «записей недосмотров и глупостей». Возникли они, вероятно, из служебных актов, а по форме своей это лаконичные портретные зарисовки (или скорее даже — зеркальные изображения) неспособных и нечестных чиновников, которые плохо служат царю, судей-бюрократов, затягивающих решение дел на десятилетия и теряющих судебные протоколы, и так далее. Прямо просится на страницы газеты в качестве фельетона история о полководце, совершающем ошибку за ошибкой, но более обеспокоенном составлением победных реляций своему монарху, чем заботой о реальной победе. Для хеттов это скорее всего было не просто «юмористическое чтение»; весьма возможно, что они относили эти миниатюры к тематическому разряду «назидательной литературы», так как каждый случай нечестности, вероломства и тому подобное заканчивается смертью виновного. Так или иначе: это первый литературный жанр, который борется против бездарности, нечестности и ограниченности с помощью критики.
Как высоко мы ни ценим хеттскую поэзию, мифологическую литературу и оживление служебных актов поэтическими образами, именно за этот оригинальный вклад хеттов в историю литературы мы им особо признательны.
Научная и специальная литература
В отличие от поэзии и беллетристики до нас дошло относительно много памятников хеттской научной и специальной литературы, в чем, однако, не приходится усматривать «вознаграждение судьбы» — уже хотя бы потому, что речь идет о несоизмеримых и взаимоневосполняемых величинах. Это все равно как если бы кто-нибудь сказал о Гёте: «Слава Богу, что сохранилось «Учение о цветах», пусть даже утрачен «Фауст»!»
К научной литературе хетты относили сочинения, многие из которых мы к ней решительно не причислили бы. Речь идет прежде всего о колдовских, пророческих, астрологических и тому подобных трактатах, а также о значительной части медицинской и астрономической литературы, где рациональное ядро обволакивал непроницаемый слой магии. Все эти труды хетты позаимствовали у вавилонян и ассирийцев и довольствовались переводом; впрочем, далее не разрабатывая и не совершенствуя их, хетты не нанесли культуре никакого урона.
От вавилонян восприняли они, вероятно, и богатую математическую литературу и здесь также не продвинулись вперед. По правде говоря, в математике это было бы трудной задачей: что могли добавить они к знаниям своих учителей, которые за 15 веков до Пифагора, Архимеда и Евклида нашли, например, формулы для вычисления площади треугольника, прямоугольника, трапецоида и круга, объема куба, параллелепипеда, призматических тел с сечением, обыкновенной и усеченной пирамиды, конуса и т. д.; которые во II тысячелетии до нашей эры умели возводить в степень и оставили таблички с квадратными и кубическими корнями? Когда хетты освоили эти знания, в чем у нас нет основания сомневаться, они и так не уступали в своих математических успехах европейским математикам до Декарта и Лейбница.
Однако не будем продолжать перечисление того, в чем хетты не способствовали прогрессу научных и специальных знаний; важнее указать, в чем они этому прогрессу способствовали. И остановимся мы лишь на самом главном, если судить по литературным памятникам.
Прежде всего это было право. О хеттском кодексе XV–XIV столетий до нашей эры, который впервые издал и перевел (на французский язык) Бедржих Грозный, мы уже говорили. То, что осталось от него на двух клинописных табличках, не отличается, правда, такой систематичностью и разработанностью, к какой мы привыкли у мастеров и учителей юристов — римлян; но строгое различение между виновностью и невиновностью, между преступлением преднамеренным и непреднамеренным, между ответственностью за содеянное и ответственностью за пренебрежение своими обязанностями — все это принадлежит к числу таких достижений правового мышления, существование которых за 2000 лет до «Кодекса Юстиниана» (а ему уже тоже исполнилось 1500 лет) явилось для современной юридической науки удивительным открытием; ведь с чем-нибудь подобным ей не часто приходилось встречаться. Это относится и к институту условных наказаний, возмещению убытков (по желанию пострадавшего), учету объективных и субъективных обстоятельств преступления (например, женщина, которая была изнасилована в доме, где могла взывать о помощи, карается смертью; если же она была изнасилована в горах, то вина с нее снимается; впрочем, насильник карается смертью в обоих случаях) и т. д. Особенно же это касается умеренности, «гуманности» мер наказания в реформированном кодексе.
Когда исследователи пришли в себя от удивления, вызванного формой и содержанием этого кодекса, они начали досконально его изучать. С первого взгляда всем было ясно, что это был не первый хеттский свод законов. Что же служило образцом для него? Из чего он возник? Какие установления были изменены, какие остались в первоначальном виде? Ответ на эти вопросы принесли лишь 1962–1964 годы. Чехословацким, немецким и итальянским хеттологам удалось установить на основе исторической грамматики хеттского языка, что в отдельных частях кодекса встречаются выражения и обороты, соответствующие выражениям и оборотам из более древних хеттских документов, причем документов, достоверно датированных. По мнению В. Соучека, в нем можно обнаружить установления, относящиеся еще ко времени Хаттусилиса I, то есть ко второй половине XVII века до нашей эры. А это значит, что древнейшая из ныне известных версий хеттских законов всего на каких-нибудь 100 лет моложе прославленных вавилонских законов Хаммурапи! Но что самое интересное — уже эти древнейшие хеттские законы носят на себе следы реформы! Результаты дальнейшего изучения богазкёйских табличек показали, что этот кодекс постоянно вновь редактировался и дополнялся, вследствие чего хеттское право никогда не было застывшим, а гибко приспосабливалось к новым экономическим и общественным условиям в полном соответствии с требованиями современной юридической науки.
Реформы хеттского кодекса, последнюю из которых в конце XIII века до нашей эры мы можем приписать царю Арнувандасу IV, дали повод для записей и заметок, представлявших собой начатки литературы, состоящей из сочинений со стереотипными названиями «Комментарии к закону о…» и столь же полезной для правоведов, сколь скучной для остальных смертных. Первые глоссы или замечания принадлежат уже самому реформатору: в них выражается согласие или несогласие, порой даже возмущенное, с отдельными мерами наказания и деликтами. Потом глоссарий продолжают судьи, записывая приговоры, приобретающие то же значение, что и решения наших высших судебных инстанций.
