После трехлетних переговоров, которые вели британские дипломаты в Стамбуле, Ливерпульский университет получил разрешение произвести раскопки хеттских памятников в Центральной Турции. Вскоре экспедиция отправилась в путь. Возглавлял ее известный английский археолог сэр Джон Гэрстенг, а душой ее был А.Г. Сэйс. Направлялась она в Богазкёй. Прямо в столицу Хеттской империи. Правда, не подозревая того.
Но Гэрстенгу не суждено было вонзить там заступ. Турецкий султан Абдул-Хамид II под впечатлением новой партии несколько устаревших пушек, полученных из Германии, вдруг решил оказать милость своему «возлюбленному и верному другу», немецкому кайзеру Вильгельму II, который проявлял большой интерес к археологии, как, впрочем, и ко многим другим вещам, как то: к броненосцам, броневикам, доходам от девятнадцати своих личных имений, африканским колониям, мировому господству и так далее, а в Турции — главным образом к строительству железной дороги Берлин — Багдад, на которое еще в 1889 году добился концессии для немецкого банка. Султан отменил мандат, выданный Гэрстенгу, и дал разрешение на раскопки в Богазкёе его величеству германскому кайзеру, иными словами, любому из его подданных, кого изберет его величество.
Англичане, естественно, протестовали — разумеется, в интересах свободы научного исследования (у Интелидженс сервис остались самые лучшие воспоминания о сотрудничестве с археологами на местах: знаменитый полковник Лоуренс, «некоронованный король арабского мира», начал свою карьеру на Ближнем Востоке как археолог). Гэрстенгу султан выдал взамен мандат в Каркемиш.
Гэрстенг не противился. Этот холм на правом берегу Евфрата, возле Джераблуса, обещал богатейшую добычу. Тридцатью годами раньше там, на пути от развалин Ниневии, остановился Джордж Смит и без особых усилий нашел любопытные фигурки, керамику и надписи, сделанные хеттскими иероглифами.
Этот человек с зауряднейшим английским именем был одной из незауряднейших фигур мировой ориенталистики. Начал он гравером в типографии. По вечерам изучал ассирийский язык. Стал смотрителем в. Британском музее и обнаружил там среди незарегистрированных коллекций таблицы с эпосом о Гильгамеше — одним из самых древних литературных памятников в истории человечества. Он принялся за изучение таблиц и установил, что одна из них содержит начало легенды о всемирном потопе, описанном почти в тех же словах, что и в Библии, которая, однако, возникла намного позднее, чем этот эпос. В Англии возмутились, поскольку тем самым ставилось под сомнение, что Библия — «древнейший источник веры и знаний», авторов которой вдохновил сам Бог. И лондонский «Дейли Телеграф» назначил премию в тысячу фунтов стерлингов тому, кто обнаружит продолжение текста. Никто не сомневался, что подобная задача невыполнима и не удастся представить доказательства того, что Библия позаимствовала этот ассиро-вавилонский миф. Недолго думая, Смит отправился на холм Куюнджик, скрывавший под собой развалины древней Ниневии, где и были найдены таблицы археологами Лэйярдом и Рассамом, и случилось то, чего никто не ожидал: он нашел пресловутую иголку в стоге сена и привез в Лондон окончание эпоса о Гильгамеше. Во время следующей экспедиции Смит заболел холерой и в 1876 году в возрасте 36 лет умер. Слишком преждевременно для науки, хотя он и оставил после себя кроме этого эпохального открытия десятки статей и дюжину книг.
Итак, экспедиция Ливерпульского университета направилась в Каркемиш, расположилась лагерем на склоне холма, который, словно гигантская, размытая дождем кротовина, одиноко возвышался над черной пылью пустыни, и принялась за раскопки. Работа шла успешно, без особых затруднений. Были обнаружены пластины и таблицы с хеттскими иероглифами, возраст которых, по предположениям археологов, составлял свыше тридцати веков, а также укрепления, доказывавшие, что Каркемиш был хеттской пограничной крепостью. Экспедиция собрала богатый археологический материал, который стал впоследствии основный источником для «Страны хеттов» Гэрстенга, насчитывавшей 400 страниц. Ее члены могли бы с удовлетворением возвратиться в Англию, если бы…
Если бы они не узнали, что тем временем произошло в Богазкёе!
Винклер приезжает в Богазкёй
А в Богазкёе между тем велись раскопки. И когда сотрудники Ливерпульского университета на обратном пути остановились там, чтобы нанести немецким коллегам визит вежливости, они увидели в наскоро сколоченном деревянном бараке мужчину с мокрым полотенцем на голой спине, в шляпе и перчатках, истязаемого комарами и желтого от лихорадки, который переписывал аккадские клинописные тексты латынью с той же легкостью, с какой разговаривал с Гэрстенгом по-английски.
— Сколько же таблиц или фрагментов здесь нашли?
— Если уж вам так хочется знать — возможно, пять, возможно, десять тысяч!
Гэрстенга покинуло пресловутое английское хладнокровие. Он знал, что его ученый коллега не отличается вежливостью, но это уж было слишком. Ведь когда за весь сезон раскопок находили одну таблицу, то это считалось среди археологов успехом. И когда большая экспедиция возвращалась с десятью тщательно упакованными фрагментами, то это оценивалось как выдающееся научное событие. А собеседник Гэрстенга округлял счет своим находкам до нескольких тысяч!..
Но, что удивительнее всего, он говорил чистейшую правду.
Его звали Гуго Винклер. Он был профессором ассириологии Берлинского университета и тем подданным Вильгельма II, на имя которого имперский и прусский министр по делам церкви и культуры перевел концессию на раскопки в Богазкёе. Ему тогда было немногим более 40 (Винклер родился в 1863 году); ассириолог с мировым именем, он занимался также египтологией и хеттологией (в 27 лет он опубликовал значительный труд об архиве из Эль-Амар-ны) и обладал уже немалым практическим опытом археологических раскопок в Сидоне (в 1903–1904 годах). Именно благодаря этому Германское переднеазиатское общество предложило назначить его руководителем Богазкёйской экспедиции.
Но у Винклера были свои недостатки; хотя они есть у каждого, ему они были присущи в крайне неудачном сочетании. Как человек он был нетерпимый, неспособный к работе в коллективе, болезненно завидующий успеху своих подчиненных и коллег. Как ученый он был слишком односторонен, его занимала лишь письменность, и он был страстным поборником так называемого панвавилонизма — теории, по которой все, что в мире хоть чего-либо стоит, уходит корнями в Вавилон. Кроме того, Винклер был антисемитом, что для ученого, да к тому же ориенталиста, довольно странно (впрочем, это ему нисколько не мешало получать финансовую помощь от банкира-еврея). Ко всему еще он не мог похвастаться крепким здоровьем (он так и не оправился после малярии, которой заболел в Сирии), не переносил солнца и восточной кухни, вечно спешил (в условиях Турции это большая ошибка), выходил из себя по любому поводу и не обладал даже минимальными организаторскими способностями. Трудно себе представить до чего по-дилетантски руководил он экспедицией.
Сперва — осенью 1905 года — он отправился в разведывательную поездку. Это было правильно. Но взял он с собой лишь туалетные принадлежности да предполагаемого администратора экспедиции турка Макриди-бея, с которым встретился в стамбульском музее. Оба господина отбыли затем первым классом в Анкару, там сошли и попытались приобрести лошадей. Им удалось это сделать лишь через три дня. В качестве седла какой-то шутник продал им «нечто такое, место чему среди атрибутов средневекового застенка». Затем они двинулись на восток. Пять дней тряслись, достигнув отличного результата — 30 километров за день. Сначала спали в завшивленных хижинах, а потом — в более чистых хлевах вместе со скотиной. 18 сентября они достигли цели. Их приветствовал местный землевладелец Зиа-бей («странный гибрид аристократа с мужиком»), и лишь после сказочного угощения, во время которого нельзя было воспользоваться иными приборами, кроме своих десяти пальцев («как при дворе Людовика XIV»), они смогли осмотреть местность.
Немногое изменилось в Богазкёе со времен Тексье. Они обходили развалины, внимательно осматривали внушительных львов и воина у ворот. Сопровождал их крестьянин, некогда нашедший столь диковинную дощечку с картинкой, что послал ее в Стамбул, где она попала в руки Макриди-бея. Они расспрашивали пастухов, не видели ли те каких-нибудь таблиц с клинописными или иероглифическими надписями.
— Нет, бей, ничего такого мы не видели.
— А что это у тебя? — спросил Макриди-бей подростка, в руках у которого поблескивал какой-то черепок.
— Ничего, — ответил мальчик, разломил черепок надвое, одну часть, размахнувшись, бросил вслед отбившейся козе, а другую подал бею. — Здесь их полно!
Винклер глянул на обломок и увидел надпись, сделанную аккадской клинописью!
Когда жители Богазкёя узнали, что два бея разыскивают именно такие таблицы, они стали соревноваться в услужливости (об их готовности помочь и дружеском расположении упоминал еще Тексье). Разумеется, они приносили беям не маленькие черепки, а лишь большие, красивые, на которых было «особенно красиво нацарапано». На следующий день у Винклера было уже 34 такие таблицы, которые он тщательно спрятал в свой вещевой мешок.
Более того! Один из крестьян свел его на место, где, «как ему помнится, недавно копались какие-то франки». Винклер понял, что здесь кто-то был до него, кто-то нетерпеливый, кто поднял крышку большого клада. «Нас нисколько это не возмутило», — замечает Винклер, которого, вообще говоря, сердило все. Ему было ясно, что он на пороге больших открытий.
