Около полуночи в коридоре послышался какой-то шум. Через некоторое время дверь приотворилась, и вошел Боэмунд фон Мейссен. Мадленка быстро поднялась с постели ему навстречу.
– А где стражники?
– С ними все в порядке. Им послышался шум в другом конце галереи, и они пошли посмотреть, что там происходит.
– Но они вернутся! Как ты выйдешь отсюда?
– Так же, как и вошел: Филибер отвлечет их.
– Значит, ты не один?
– Разумеется, нет.
– Господи, – сказала Мадленка, – как я рада тебя видеть!
Она расплакалась. Боэмунд поморщился: как и на большинство мужчин, женские слезы действовали на него угнетающе.
Мадленка была далеко не глупа и, заметив его реакцию, быстро вытерла глаза и коротко рассказала о том, как продвигается ее дело.
– А Август посоветовал мне признать, что я сумасшедшая, – горько закончила она. – Знаешь, похоже, он ко мне неравнодушен.
Если она рассчитывала вызвать в крестоносце ревность, то ее ожидания не оправдались.
– Теперь это уже неважно, – проворчал фон Мейссен. – Оставаться здесь тебе нельзя. Если ты поддашься и признаешься в одном, они повесят на тебя все остальное. Да, конечно, убить тебя не посмеют, но то, что заточат в монастыре до конца твоих дней, – как пить дать. И Август тебе не поможет: против воли своего дяди он – ничто. За год, тем более за два он найдет себе невесту и забудет даже, как тебя зовут.
– Значит, выхода нет? – печально спросила Мадленка.
– Есть. Тебе надо бежать отсюда, и я пришел за тобой. Собирайся.
Хотя Мадленка и сама придерживалась того же мнения, она ощутила нечто вроде протеста, который не замедлила довести до своего собеседника:
– Бежать? Опять? Но если я убегу, то тем самым признаю, что все, что обо мне говорят, – правда!
– Мадлен, – произнес крестоносец очень серьезно, подойдя к ней и взяв ее за предплечья, – речь идет не о разговорах горсти жалких дураков, а о твоей жизни. Поэтому умоляю тебя поторопиться. Я не предлагаю тебе ничего бесчестного, поверь. Первое время ты отсидишься в крепости, в Торне или Мальборке, а затем поселишься в любом городе нашего государства. Я дам тебе столько денег, сколько ты захочешь, и ты заживешь так, как сочтешь нужным.
Мадленка, кусая губы, смотрела на него.
– А почему ты мне предлагаешь все это? Никто и никогда не сулил мне столько хорошего.
Крестоносец пожал плечами.
– Я еще не забыл, чем тебе обязан, – сказал он с расстановкой. – И потом, когда в прошлый раз меня обвел недоумок Яворский и я был вынужден сидеть и смотреть, как тебя уводят, я поклялся, что не оставлю этого так. Есть люди, от которых обидно терпеть поражения, и князь Август принадлежит к ним. Поверь мне, ты можешь на меня положиться. А теперь забирай свои вещи и идем.
Мадленка понимала, что раздумывать ей, собственно, не над чем. Он прав, как был прав всегда: оставаться здесь – гибель. И все же она была задета, что, упоминая о причинах, побудивших его вернуться за ней сюда, в логово врага, он и словом не упомянул о том, какие чувства она в нем вызывает. Хотя, с другой стороны, может, оно и лучше, что не упомянул, наверное, их и не было, чувств-то.
– Хорошо, – сказала Мадленка, решившись, – я тебе верю.
Она повернулась, и в это мгновение дверь, ведущая в спальню, приотворилась на ширину ладони. Мадленка закоченела от ужаса. Крестоносец резко обернулся.
У входа сидел пушистый горностай панны Анджелики и смотрел на них своими умными глазками- бусинками.
Прежде чем Мадленка успела пошевельнуться, он подскочил к крестоносцу и с удивительной легкостью взобрался к нему на плечо.
Глава 9,
в которой Мадленка на собственном опыте убеждается, что никому нельзя доверять
Тысячи мыслей взметнулись вихрем в голове девушки, появление ручного горностая испугало ее. Она была убеждена, что пакостница-литвинка находится где-то поблизости, и, стало быть, ни она сама, ни Боэмунд не могут считать себя в безопасности. Мадленка метнулась за дверь, но во второй комнате никого не оказалось. Она отважилась даже выглянуть в коридор. Там должны были находиться двое стражей, но их почему-то на месте не оказалось, и Мадленка решила, что Филибер, скорее всего, отвлек их ударом по голове и уволок в укромное место.
Закрыв за собой обе двери, Мадленка вернулась в спальню и только тут обратила внимание на то, что горностай ведет себя как-то странно. В самом деле, с чего бы это он, который раньше никому не давался в руки, стал прыгать на плечо незнакомцу? Более того, треклятый зверь ворковал и мурлыкал, как кошка, крутился, распушив хвост, и терся боками о щеку Боэмунда, который переносил его звериные нежности с плохо скрытым раздражением.
Ужас и отчаяние охватили Мадленку, когда внезапная догадка, словно вспышка молнии, мелькнула в ее мозгу и заставила по-иному взглянуть на некоторые события и факты. Боэмунд отлично говорил по-литовски, так что даже урожденный литвин принял его за своего… он находился в плену в Литве… Анджелика была из Литвы, а зверька ей подарил «друг», имени которого она не называла… Все сходилось, если синеглазый был тем самым другом, но для Мадленки все сходилось чрезвычайно плохо. Она попятилась и на всякий случай сжала рукоятку кинжала, который прятала в складках одежды. Крестоносец, похоже, не заметил его движения.
– Вот чертово животное, – проворчал он, за шкирку отдирая отчаянно цепляющегося за него горностая и опуская его на кровать. – Ты готова?
– Нет.
Ее тон заставил крестоносца взглянуть на нее. Мадленка была бледна, ее глаза сверкали.
– Так чего ты ждешь?
– Ничего. Я не пойду с тобой.
– Как это прикажешь понимать?
– Так.
– Да что на тебя нашло? – вскричал разъяренный рыцарь, ненавидевший всякое противодействие его воле.
– Просто любопытно, – вкрадчиво произнесла Мадленка. – Это, случаем, не она прозвала тебя Ольгердом, а?
Голос рыцаря, когда он заговорил, звучал более хрипло и глухо, чем обычно.
– О ком ты говоришь?
– О несравненной панне Анджелике из Литвы. Ты ее знаешь.
– Не знаю такой.
– Знаешь, еще как знаешь! Ведь именно ты подарил ей ручного зверька, тогда еще, когда был в Литве в плену. Что, не помнишь уже ничего? Память совсем отшибло? А вот он, – Мадленка острием кинжала указала на горностая, вставшего на задние лапы и недовольно поглядывающего на крестоносца, – тебя прекрасно помнит. Недаром даже прибежал сюда, хоть и терпеть меня не может!
– Хорошо, – теперь в голосе синеглазого рыцаря прозвучал вызов, – ты права. Я знаю женщину, о которой ты говоришь. Ну и что это меняет?
– Все, – коротко сказала Мадленка, отступая за кровать. – Все меняет. Четки настоятельницы были на ее служанке, и я не сумасшедшая, нет, не сумасшедшая. Я узнала их, то были именно четки матери Евлалии, а не браслет и не бусы, которые мне показали. Ты предатель, рыцарь.
– Я не… – начал фон Мейссен с неописуемым бешенством, отчего его красивое лицо сделалось еще более красивым.
– Предатель и лжец, лжец и предатель, – нараспев проговорила Мадленка, в такт словам взмахивая рукой с клинком. – Мне давно следовало понять, что вы в сговоре. Скажи, ведь именно от нее была та
