том, что именно она украла ее гребень. Бродяга, сидевший у креста, был побит жизнью и, скорее всего, не отличался особой добродетелью, однако, когда он рассказывал о своей находке, в его голосе звучали искренняя радость и гордость своей удачливостью. Все это определенно ставило Мадленку в тупик.
Если разбойники напали на караван ради добычи (а из-за чего же еще?), то почему они ее бросили? Или им помешали? Скажем, тот польский отряд, при появлении которого она вчера спряталась в кусты на обочине. И потом, волы, тащившие повозку, где они? Кто их увел – разбойники или те, кто разбойников обнаружил? Были ли нападавшие крестоносцами или кем-то еще? Ох, как все сложно, как запутано…
Надо вернуться и порасспрашивать бродягу, решила Мадленка. Похоже, он человек неглупый и в своем роде толковый, может, сообщит ей еще что-нибудь полезное или просто заслуживающее внимания. Надо будет выведать у него побольше о его находке, только осторожно – не хотелось бы, чтобы он что-нибудь стал подозревать.
Мадленка в последний раз поглядела на повозку, вздохнула и выбралась на дорогу. Тут-то уж точно не заблудишься. Вон крест, а вон и две фигуры под ним. Хорошо, что бродяги никуда не ушли.
Мадленка махнула им рукой, но никто из бродяг не пошевельнулся. Она ускорила шаг, подыскивая слова, чтобы завязать нужный разговор, но, когда подошла к кресту ближе, все слова вылетели у нее из головы.
Бродяга полулежал у подножия креста, упершись затылком в камень. Горло его было перерезано, и кровь вытекала толчками. Женщина, страшно выкатив глаза, стояла неподвижно в шаге от него. Стрела пробила ей шею насквозь, пригвоздив несчастную к горизонтальной планке креста. У ног нищенки лежал разбитый кувшин, а на дороге удалялось облачко пыли.
Глава 5,
в которой не происходит почти ничего
К вечеру этого дня Мадленка решила, что она проклята.
Доказательства? Извольте: стоило матери-настоятельнице, добрейшей женщине, прокатиться с ней, и мать Евлалия умерла, равно как и все сопровождающие; сама же она, Мадленка окаянная, цела и невредима. Встретила двух бродяг, которые, похоже, что-то знали о случившемся, только поговорила с ними – и нет уже бродяг, отлетели их души.
Относительно бродяг, впрочем, дело несколько прояснилось, когда Мадленка удосужилась взглянуть на следы, оставшиеся на дороге. Мимо проезжали два всадника, один из них секанул бродягу, другой убил женщину из самострела, и убийцы ускакали. Мадленка даже бросилась бежать за ними, но куда ей было угнаться за двумя лошадьми! Удалось лишь разглядеть: одна лошадь серая, другая, кажется, караковая, темно-гнедая с подпалинами, а на всадниках широкие плащи или что-то вроде того.
Мадленка вернулась на перекресток, придерживая рукой бок, в котором бешено кололо, и задумалась. Четыре дороги расстилались перед ней, и все четыре были открыты. Можно было двинуться туда, куда ускакали всадники, и, может статься, это что-нибудь ей дало. Можно было идти обратно к яблоне, при одной мысли о которой у Мадленки становилось отчего-то горько во рту, а можно было послать яблоню к черту и выбрать прямо противоположное направление.
Больше всего Мадленке хотелось домой, но она была совершенно не уверена в том, что хоть одна из лежащих перед ней дорог приведет ее в Каменки. Однако надо же было куда-то идти…
Мадленка отвергла направление, в котором ускакали всадники, по соображениям безопасности, а яблоню – из возникшей антипатии. Однако ей стало любопытно, откуда всадники вообще взялись, и, подумав немного, девушка решила двигаться туда, откуда они прибыли.
Путь вышел, прямо скажем, довольно невразумительный. Примерно через полтора часа проклятая дорога разделилась надвое, и пришлось снова думать, что делать, а когда Мадленка созрела для принятия решения, ее едва не раздавила какая-то богато украшенная карета, промчавшаяся в окружении верховых с алебардами. Мадленка показала карете язык и назло ей двинулась налево, но через некоторое время опять оказалась на развилке. (От себя добавлю, что если бы она проследовала за каретой и у дерева, сожженного молнией, свернула бы вправо, то вскоре наткнулась бы на одного из слуг, посланных на поиски ее брата, и к вечеру была бы уже дома. К сожалению, Мадленка ничего этого не знала.)
Отказавшись от дальнейшей борьбы с чертовой дорогой, девушка свернула в лес, нашла ручей, напилась воды, поела земляники и забралась в дупло, где собралась переночевать. В дупле было темно и остро пахло гнилью, а желудок бурчал, бунтовал и всячески выказывал неповиновение. Именно тогда Мадленку осенило, что она проклята. Она немножко поплакала, помолилась, полистала Библию, испещренную пометками покойной матери Евлалии, но разобрать что-либо в таком освещении было невозможно, и наконец Мадленка попросту заснула. Но спала плохо и помнила, что ночью к ней в дупло заглянула летучая мышь, почему-то висевшая в воздухе вниз головой. Девушка ничуть не испугалась, шикнула на мышь, прогоняя ее, устроилась поудобнее, а стрела, взятая на память, все царапала бок, и снова уснула.
Проснулась Мадленка оттого, что ломило все тело. Охая и кряхтя, выбралась из дупла, вознесла положенные молитвы и отправилась на поиски пищи.
Скажем сразу же: ничего не нашла, и поэтому, когда Мадленка вернулась на дорогу, все ее мысли крутились вокруг сочного куска мяса на вертеле. Если бы в тот миг к ней явился старый шутник-дьявол и предложил отдать душу взамен хорошего обеда, она вряд ли бы послала его туда, где ему положено быть, то есть к черту. Бедная Мадленка до того оголодала, что даже мирно зеленеющая трава напоминала ей о пище. «Боже, отчего я не лошадь? – сетовала она. – Пощипала бы травки – и все, брюхо наполнено. Господи, как хочется есть! Аж сердце замирает».
Мадленка была так поглощена своими неутешительными мыслями, что не заметила, как вышла к месту недавнего побоища – здесь был разбит отряд крестоносцев.
Сначала Мадленка увидела воина в белом плаще, неподвижно лежавшего поперек дороги в луже крови, потом – мертвую лошадь и другую, вороную, с хребтом, перебитым ударом палицы. Теперь Мадленка точно уверилась в том, что ей не везет. Всюду, куда бы она ни шла, ей попадались только трупы, хотя в последнем случае это, пожалуй, только к лучшему, ибо будь крестоносцы живы, Мадленка бы с ними нипочем не справилась. Поэтому она в душе поблагодарила бога за то, что он хранит ее, как прежде, и не дает ей погибнуть среди опасностей странного и страшного мира.
Отряд крестоносцев был небольшой, и они не дали застигнуть себя врасплох, сражались храбро. Бой произошел совсем недавно, ибо на мечах еще не застыла кровь. Земля вокруг оказалась вся изрыта, и Мадленка решила, что нападавших было больше, по крайней мере, раза в два, а то и в три, что определенно не делало им чести.
Трое или четверо рыцарей остались на дороге, где они упали, сраженные врагами, еще один в темных доспехах лежал, привалившись к старому дереву, чьи гигантские корни, как змеи, вылезали из земли, двое были сражены на обочине. На груди у одного из павших сидела ворона, но при появлении Мадленки птица хрипло каркнула, снялась с места и улетела.
– Езус-Мария, – пробормотала Мадленка, механически снимая шапку.
Она перевела взор и заметила у своих ног какую-то пеструю тряпку на древке. Мадленка сообразила, что это, должно быть, знамя, и ее охватило любопытство. Она никогда не видела, как выглядит хоругвь крестоносцев, а тут представился такой случай, перед которым трудно было устоять. Мадленка обошла полотнище и расправила его, чтобы удобнее было смотреть. Вороная лошадь с перебитым хребтом жалобно заржала, и Мадленка шарахнулась, споткнулась о труп рыцаря и неловко свалилась чуть ли не на него.
– Господи! – выкрикнула она вне себя.
Лошадь снова заржала, косясь на нее глазом, полным безумной боли. Это было великолепное, с лоснящейся шерстью животное, с маленьким ромбовидным пятнышком во лбу. Несчастная не могла двигаться, только бессильно перебирала передними ногами, лежа на боку, и из глаз ее катились крупные слезы.
– О, бедная, – пролепетала Мадленка, в которой страдания бессловесных зверей всегда пробуждали невыразимо тягостное чувство, – бедная лошадь! Но ничего, ничего… погоди, сейчас.
Она оглянулась, ища самострел или лук, чтобы прекратить муку безвинного животного. Лошадь тяжело дышала, бока ее раздувались. Мадленка вытащила из руки мертвого солдата самострел, вложила стрелу, повернулась к лошади, прицелилась и выстрелила.
Та всхрапнула и забилась в агонии, которая вскоре прекратилась. Мадленке, однако, стало так тошно,
