легко и расслабленно, с ненаигранной чувственностью в каждом жесте. Среди двадцати шести слушателей было шесть мужчин, и все они были заворожены ею.
Вторым сюрпризом оказался его неожиданный интерес к предмету. Соня питала особую страсть к фотографии и много говорила о том, как она становится искусством, как благодаря обработке можно получить яркие образы, по силе воздействия значительно превосходящие оригинал.
Третий сюрприз появился спустя три недели из двенадцатинедельного курса. Соня с энтузиазмом рассказывала про шелкографические отпечатки передержанных фотографий, сделанные неким современным художником. Гурни смотрел на эти отпечатки, и его посетила мысль, что он мог бы прибегнуть к необычному ресурсу, к которому имел особый доступ, и использовать его неожиданным образом. Отчего-то эта идея вдохновила его. Последнее, чего он ожидал от курса по искусствоведению, — это вдохновение.
Как только ему пришло на ум, что фотографии преступников, особенно убийц, можно делать больше, ярче, резче, чтобы проявить живущее в них чудовище, которое он изучал и преследовал долгие годы своей карьеры, — эта мысль захватила его полностью. Он думал об этом чаще, чем готов был бы признаться. В конце концов, он был человеком осторожным, привыкшим рассматривать любую тему со всех сторон, находить изъян в каждом утверждении, наивность в любом порыве энтузиазма.
Тем ясным октябрьским утром Гурни сидел в своей берлоге и обрабатывал фотографию Джейсона Странка, когда приятный процесс прервал звук падающего предмета за его спиной.
— Я их здесь положу, — сказала Мадлен тоном, который кому угодно показался бы вполне обыденным, но Гурни распознал в нем напряженность.
Он посмотрел через плечо и сощурился при виде маленького мешочка, прислоненного к двери.
— Кого «их»? — переспросил он, отлично зная ответ.
— Тюльпаны, — ответила Мадлен все тем же ровным тоном.
— То есть луковицы?
Это было ненужное уточнение, и оба это понимали. Так Гурни выражал свою досаду, когда Мадлен пыталась заставить его сделать что-то, к чему он не был расположен.
— И что я должен с ними сделать?
— Вынести в сад и помочь мне их посадить.
Он хотел указать ей на отсутствие логики в идее принести ему саженцы, чтобы он отнес их обратно в сад, но сдержался.
— Мне надо сперва закончить работу, — слегка раздраженно ответил он. Было понятно, что сажать тюльпаны посреди роскошного бабьего лета с видом на пылающий красками осенний лес и изумрудные луга под густо-синим небом — ничуть не обременительное занятие. Просто он ненавидел, когда его отрывали от дела. Себе он объяснял, что такая реакция — побочный эффект его главного достоинства: линейного логического ума, благодаря которому он стал таким успешным детективом. Он всегда замечал малейшую непоследовательность в рассказах подозреваемых, микроскопические несостыковки, незаметные для большинства.
Мадлен взглянула на экран через его плечо.
— Как можно в такой день возиться с таким уродством? — спросила она.
Глава 2
Идеальная жертва
Дэвид и Мадлен Гурни жили в добротном загородном доме постройки XIX века. Он примостился в уголке укромно расположенного луга, в конце проселочной дороги посреди холмов округа Делавер, в восьми километрах от деревни Уолнат-Кроссинг. Четыре гектара луга были окружены лесом, где росли клены, дубы и вишни.
Дом сохранил свою первозданную архитектурную простоту. Гурни владели им всего год, но успели вернуть ему первоначальный вид, убрав неудачные нововведения предыдущего владельца, — заменили невзрачные алюминиевые окна деревянными с переплетом, в духе ушедшего столетия. Не то чтобы Гурни болели душой за историческую аутентичность. Просто обоим казалось, что первоначальный вид дома был каким-то
Эта мысль весь день мало-помалу портила Дэвиду настроение с того момента, как жена обозвала его работу уродством. Сидя в любимом садовом кресле после посадки тюльпанов, он все еще думал об этом сквозь дрему, когда раздался шелест невысокой травы — шаги Мадлен. Она остановилась у кресла, и Дэвид приоткрыл один глаз.
— Как думаешь, — произнесла она спокойным и легким тоном, — может, лодку вытащить? Или уже поздно?
Это прозвучало как нечто среднее между вопросом и вызовом.
В свои сорок пять Мадлен была стройной и спортивной, ее легко можно было принять за тридцатипятилетнюю. У нее был открытый, откровенный, внимательный взгляд. Ее длинные темные волосы, кроме нескольких непослушных прядей, были собраны под широкополой соломенной шляпой.
Он думал о своем и ответил вопросом на вопрос:
— А что, у меня там действительно уродство?
— Естественно, уродство. Разве ты не этого добиваешься?
Он поморщился:
— Ты имеешь в виду персонажей?
— А что же еще?
— Не знаю. — Он пожал плечами. — Мне показалось, ты с каким-то презрением говорила обо всем — и о содержании, и о форме.
— Прости.
Однако раскаяния в ее голосе не прозвучало. Он хотел ей об этом сказать, но Мадлен сменила тему:
— Так что, предвкушаешь встречу с этим своим однокурсником?
— Вообще-то нет, — признался он, откидывая спинку кресла чуть дальше. — Я не любитель вспоминать былое.
— Может, он собирается попросить тебя раскрыть какое-нибудь убийство.
Гурни внимательно посмотрел на жену, но ее взгляд был непроницаем.
— Думаешь, он за этим сюда едет? — спросил он.
— Разве ты не этим знаменит? — В ее голосе появились стальные нотки.
Последние месяцы он часто за ней такое замечал — и предполагал, что знает причину. У них были разные взгляды на то, что означает его уход из полиции и какие перемены в их жизни он должен за собой повлечь, а еще точнее — как это должно изменить его самого. Кроме того, тучи сгущались над его новым увлечением — проектом с портретами убийц, который поглощал все его время. Он подозревал, что причина неприязни Мадлен к этому занятию кроется в восторженных отзывах Сони.
— А ты в курсе, что он тоже знаменитость? — спросила она.
— Кто?
— Твой однокурсник.
— Нет. Он по телефону упомянул, что написал книгу, и я вкратце почитал про это в интернете. Но я бы не подумал, что он прямо знаменит.
— У него две книги, — сказала Мадлен. — Он директор в каком-то институте в Пионе, читал курс лекций, который показывали по каналу «Пи-Би-Эс». Я распечатала обложки его книг из интернета. Может, тебе интересно будет.
— Думаю, он сам мне расскажет все и про себя, и про свои книги. Он вообще не из застенчивых.
— Как хочешь. Я все равно на всякий случай оставила распечатки у тебя на столе. Да, кстати, звонил
