Я - Шарлотта Симмонс

воспринимал иначе: она казалась ему хижиной одинокого отшельника… скитом… в общем, едва ли не священным местом.

И все-таки этот звонок был особенным. Слишком многим Эдам был обязан этому парню.

— Спасибо, Айви, — сказал он в трубку мобильника. — Для меня твоя похвала значит очень много. Я бы ни за что не смог…

— Слушай, что может быть круче «гения»? — не унимался жизнерадостный голос. — Может быть, «динамит», «атомный взрыв»? Так вот, чувак, это был динамит, помноженный на атомный взрыв, твою мать! Миссия Вы-ы-ы-ыполнима. И выполнена. Жаль, что тебя здесь нет. Ох, ты бы сейчас прикололся, глядя на то, как наш сукин сын просто на глазах загибается по мере того, как до него доходит весь смысл случившегося. Да, надрал ты ему задницу. Он, конечно, вслух ни слова не сказал, насколько мне известно, делает вид, будто вообще не понимает, с чего такой шум, но я-то вижу: язык тела, как говорится, может сказать больше слов. Так вот, у нашего мудилы вид человека, который получил ну о-о-о-очень плохие новости.

— Нет, Айви, динамит и атомная бомба — это ты, — сказал Эдам. — Слушай, мне скоро бежать нужно, пресс-конференция, мать ее, так что долго говорить времени нет, но все-таки хотел тебя спросить вот о чем: я как репу ни чесал, все равно не въезжаю, каким образом ты раздобыл эти документы от «Пирс энд Пирс» и пленки с записями из вашей общаги. Как ты это сделал? Мне-то можешь рассказать?

В трубке от души рассмеялись.

— Знаешь, о некоторых вещах тебе — именно тебе — лучше не знать. Надеюсь, ты меня понял? Без обид. Чтобы ты понял, насколько все серьезно, я тебе кое на что намекну: есть у нас, скажем так, друзья семьи… раньше они работали в «Гордон Хэнли», а потом перебрались в… скажем так, другие инвестиционные банки, но при этом… нет, все, на этом лучше остановиться. А что касается пленок… ты и сам можешь догадаться, что большинство сейнт-реевских дебилов презирает любую работу, где нужно хоть что-то делать руками. Они, понимаешь ли, выше всего этого. Не станут они возиться с разными проводами, микросхемами и прочим дерьмом, но всегда найдется какой-нибудь выродок, который — так, ни с того, ни с сего — появляется там где нужно и тогда когда нужно… и этот парень, не брезгающий работой радиотехника и звукооператора, когда ему очень нужно… эх, жаль, придется на этом прерваться… больше ни слова. И сделай одолжение — не мне, а себе, — забудь все, что я тебе сказал.

— Слушай, Айви, — сказал Эдам, — мне на самом деле нужно бежать, но надеюсь, мы надолго не прощаемся: увидимся в ближайшее время, посидим спокойно, поболтаем и поведаем друг другу героические истории о наших славных военных походах.

— Отличная мысль, — ответил Айви. — Надо только выждать, пока все это дерьмо уляжется. Я тебе вот что предлагаю. Смотаемся в Филадельфию и поужинаем как-нибудь в «Иль Бабуино».

Может, ты о нем слышал? Ничем не хуже любого модного заведения в Нью-Йорке, и там всегда можно посидеть в тихом уголке, где ничто не помешает спокойному разговору. А еще я тебе скажу, что даже в нашем небедном братстве никто не поедет туда ужинать. Может, денег у них и хватит, но все равно никто не рискнет потратить такую сумму просто на ужин. Даже наш мистер Фиппс.

— Звучит заманчиво!

— Там я тебе и расскажу все, что могу. Надо же мне когда-нибудь выговориться. Расскажу, чего я натерпелся от этих говнюков — от главного говнюка и второго — Фиппс-то, правда, не совсем полное дерьмо, — но как они меня достали, сколько они надо мной измывались, особенно говнюк номер один со своей бандой — лучше и не вспоминать. Я расскажу тебе, какую подлянку они мне кинули на этом официальном приеме в Вашингтоне.

— Слушай, Айви, я ведь тоже кое-что знаю про этот прием и про те подлянки, которые отдельные говнюки устроили своим друзьям на этом приеме.

— А тебе-то откуда известно?

— Да вот знаю: например, кое-что о девушке по имени Глория.

— Охренеть, ну ты даешь! Да нет, это же просто невозможно. Эдам, ты меня паришь! Ну не можешь, не можешь ты этого знать! Неужели ты такой хитрый и пронырливый ублюдок, что тебе действительно все известно?

— Не все, не все, поверь мне… не все, но довольно много. Ну ладно! Об этом мы с тобой тоже поговорим! А сейчас извини — пошел я на эту гребаную пресс-конференцию.

Стаскивая по ступенькам крыльца свой велосипед, Эдам повторял про себя эти слова: не всё… не всё… Он знал недостаточно, чтобы удержать Шарлотту и заставить ее полюбить себя так, как он ее любил. Он и сегодня видел ее как вчера, как будто бы она и сейчас была здесь. Ничто, даже величайший триумф его жизни, даже одержанная его талантом и усилиями победа — ничто не смогло помочь ему завоевать Шарлотту. Эх, нет другой такой прекрасной девушки в этом мире…

Но сейчас нельзя предаваться унынию. Сейчас у нас пресс-конференция, а сразу после этого съемки специального сюжета для передачи Майка Флауэрса на канале РВС. Нет, в это просто невозможно поверить! Неужели это происходит на самом деле? Теперь нельзя было падать духом: его час настал.

Хойт сидел в одиночестве за стойкой бара «И. М.» и пил — пил в одиночку, с видом последнего неудачника, которому в жизни ничего больше не остается, как сидеть в баре и пить в одиночку.

Впрочем, при строгом, но сугубо формальном рассмотрении нельзя было сказать, что Хойт сидит за стойкой совсем один. Боковым зрением он заметил другого студента, которого прежде никогда в жизни не встречал… но тот перегнулся через пустой табурет рядом с ним и спросил:

— Ты ведь Хойт Торп, правда?

Хойт едва повернул голову в сторону так бестактно вторгшегося в его одиночество парня и, едва шевельнув губами, ответил:

— Ну да.

Сказано это было с таким усталым видом, словно ему этот вопрос надоел хуже горькой редьки. Его уже тысячу раз об этом спрашивали. Впрочем, если тысяча и была преувеличением, то, объективно говоря, небольшим. Парень был очень высокий, очень костлявый, с очень бледным, покрытым шрамами от угрей лицом, на котором сейчас читалась заискивающая улыбка. Некое подобие бороды росло у него не на челюсти и подбородке, а где-то ниже, почти на шее. В общем, чмо. Чмо и мудак — коротко и ясно охарактеризовал его для себя Хойт. Притом мудак был сильно навеселе.

— А-атлично! — сказал пьяный мудак. — Ну ты, парень, крут! Круче не бывает! Просто хотел тебе сказать!

С этими словами он сжал ладонь в кулак и подставил его практически к носу Хойта. Тот без всякой охоты тоже сжал кулак и ткнул им в кулак пьяного мудака. Ритуал знакомства и выражения взаимного уважения можно было считать состоявшимся.

— В натуре, блин, круто! — заявил парень с искренней теплотой в голосе, свойственной действительно пьяным людям. — Гони волну дальше, пусть все утрутся!

«В натуре, блин… Гони волну…» Да где он только этого набрался? Это были старомодные словечки… Если хочешь говорить с крутыми, так научись хотя бы правильные слова подбирать — те слова, которые мы, крутые, используем в разговоре друг с другом… Эх ты, урод пьяный…

На часах была половина десятого, и в «И. М.» все только начиналось. К счастью, для живой музыки было еще рано, да и посетители вели себя пока тихо. Драйв от того, что они попали в то место, «где все происходит», еще не пробил их, и они спокойно сидели за столиками, переговариваясь и обмениваясь новостями. Из колонок, висевших по углам помещения, слышалась музыка с меняемых пока что не диджеем, а барменом компакт-дисков. В данный момент вечно одинокий Джеймс Мэтьюз со своей вечно одинокой гитарой тянул, тянул и тянул свою, естественно, вечно одинокую… балладу?.. кажется, так это называется?.. под названием «Всем бедам назло у меня все хорошо». Во всяком случае, она несколько отличалась от его обычного репертуара.

Сторонний наблюдатель мог бы решить, что флегматичное «как-мне — это-все-надоело» поведение Хойта было продиктовано желанием во что бы то ни стало сохранить в глазах окружающих крутизну, а следовательно, и презрительное отношение к тому, что происходит вокруг. Как-никак, на парня свалилась весьма сомнительная популярность. Ему, наверно, было нелегко держаться по-прежнему достойно и независимо. Самое смешное — если не считать, что это было вообще не смешно, — заключалось в том, что практически весь кампус воспринял статью этого маленького говнюка Эдама Геллина практически как новую версию «Короля Артура и рыцарей Круглого стола» с Хойтом и Вэнсом в качестве главных героев. Это мелкое чмо, это ничтожество, этот уродец Эдам Геллин, наверное, думал, что общественное мнение смешает Хойта с дерьмом из-за «подкупа». Однако на самом деле общественное мнение было настолько воодушевлено историей с минетом и дракой в ночной Роще, что вникать в другие подробности уже не желало. Хойт своими ушами слышал, как студенты цитировали одну строчку: «Чем занимаемся? Да смотрим, как делают минет какому-то мудаку с обезьяньей рожей, — вот чем занимаемся!» — и сгибались от смеха в три погибели. И что там какой-то подкуп по сравнению с таким красноречием? А то, что за молчание ему предложили хлебное местечко на Уолл-стрит с невероятной стартовой зарплатой и он согласился — так кому какое дело?

— Привет, чувак, извини, что опоздал. — Вэнс. Явился наконец.

— Где ты, на хрен, шляешься? — наехал на друга Хойт. — Я тут сижу и веду себя как полный мудак, зато видишь — ни одна скотина рядом не села, так что местечко я для тебя приберег.

Вэнс взгромоздился на табурет.

— Извини, старик, раньше никак не мог. Завис в библиотеке с учебником по…

Договорить он не успел — за его спиной нарисовался парень, который обалдело воскликнул:

— Ой, блин, подожди-ка секунду… ты же Вэнс Фиппс?

Вэнс повел себя точь-в-точь как Хойт — то есть сделал вид, что ему глубоко наплевать на окружающих, и вообще он от всего этого устал и ему все наскучило.

Дождавшись, пока парень, впечатленный возможностью взглянуть на самого Фиппса, наконец отвалит, Вэнс сказал Хойту:

— Ну вот, урод, хотел ведь ты стать легендой своего времени? Поздравляю. Тебе это удалось. Добился своего. И чует мое сердце, что это останется легендой не только твоего времени. Я думаю, здесь еще много лет будут рассказывать про Хойта Торпа и «Ночь трахающихся черепов».

— А про тебя, думаешь, забудут? — спросил Хойт.

— Боюсь, что нет. Но в любом случае уж друг перед другом не будем ломать комедию. Ясно, что я в этой истории — второй номер. Разве у меня хватило бы крутизны и наглости выдать такую бессмертную фразу: «Чем занимаемся? Да смотрим, как делают минет какому-то мудаку с обезьяньей рожей, — вот чем занимаемся»? Bay. Похоже, у того бугая, которого ты так лихо завалил, редкая способность запоминать все в мельчайших подробностях. Это же надо было — после того, как его так приложили, запомнить твою крутую фразу слово в слово! В общем, Хойт, влипли мы в историю, но и в легенду тоже попали. — Вэнс заговорщицки подмигнул и кривовато усмехнулся: «Ну мы и круты!»

Хойт дипломатично не стал комментировать эту тему, а спросил:

— Слушай, Вэнс, а сколько нам осталось до выпуска?

— Да не знаю… март, апрель, май… три месяца получается.