лепестками. В чашечке сидели немногие длинные гибкие тычинки, каждая – сама как цветок. В каждом тычиночном цветке еще цветочки, совсем мелкие. Все это отдаленно напоминало нечто геральдическое. Чьим бы гербом могло стать такое изображение? Да ничьим, на самом деле. Все себе Юлия выдумывала.
– Ну как? Похоже? – небрежно спросил Левка, скрывая тщеславную заинтересованность.
– Ни на что не похоже, – помолчав, молвила Юлия. – Ты мне подаришь эту свою камелию?
«Ты мне подаришь?» считалось высшей похвалой, и Левка расцвел, протягивая Юлии рисунок.
– Можно мне не идти к гостям? – потребовал он награды. – Я тут посижу тихонько.
– Ой, – всполошилась Юлия – я тут с тобой обо всем забыла. Сиди уж, я принесу тебе вкусненького.
– И «ппси» не забудь. По праздникам невредно, бабушка говорит. И не говори мне: «Ох уж эта бабушка!»
– Ох уж эта бабушка! – засмеялась Юлька и вслед за ней Левушка, довольный послаблением этикета.
– Мам, – вдруг спросил он. – А зачем ты на папе поженилась? То есть позамужилась.
– Вышла замуж, Левка. Зачем? Вот уж вопрос. Чтобы ты был, конечно, – лукавила Юлия.
– Ну, я есть. А дальше-то зачем? Чтобы как мадам Бовари? По-моему, все тети, то есть женщины, – выбрал он взрослое слово, – все женщины как-то так… То отрава, то чахотка. То утопленница в майскую ночь. Бабушка говорит еще, что была такая Анна Кар…
– Левка!!! Вундеркинд на мою голову! А с бабушкой мне придется серьезно поговорить! – бушевала Юлия.
– Нет уж, не надо! – испугался Левка за бабушку. – Мам, а почему ты папу выбрала этого, нашего, а не какого-то еще?
– Я не выбрала, – призналась Юлька в надежде, что сын не поймет и утешится просто задушевной интонацией, – я его намечтала. Намечтала, когда мне было тяжело. И он появился, как с луны свалился.
– Японский городовой! – непристойно выругался Левка. Настолько непристойно, насколько дозволялось ругаться дома. – Ну ты, как все они! И Маргарита с чахоткой, и мадам, и майская утопленница, и Анна Кар… Каретина, да?
Они намечтали себе дяденек, ну, мужчин, а потом… Мам, зачем женщины себе намечтывают, если заранее знают, чем все кончится? Как будто неграмотные и книжек не читают! Одна бабушка только нормальная…
– Левка! Перестань чушь нести! Что ты в этом понимаешь, поросенок? – сердилась Юлия, а потом очень важно сказала: – Такова женская натура. Объяснить это невозможно. Просто запомни на всякий пожарный.
– Уж запомню.
– Вот и отлично.
– Мам, а ты топиться в Москве-реке не будешь? – обес-покоенно спросил Левка. Все было серьезнее, чем казалось Юлии.
– Уж не буду, – в тон Левке пообещала Юлия и поспешила, в расстроенных чувствах, выскочить за дверь. – С чего бы мне-то топиться?! – сказала она с порога. – Нет у меня никакой несчастной любви! А ты, сколько тебе ни повторяй, Левка, суешь свой нос куда не надо. Я все книжки запру в большой шкаф и буду выдавать тебе только детские сказки, «Конька-горбунка», например, или сказки Пушкина… И нечего нос воротить! На самом деле ты ужасно невежественный. Так. Сейчас принесу тебе салатик с грибами, бутербродов и лимонад, и если ты уберешь со стола, то сможешь поесть. И мой тебе совет: лучше думай не о психологических особенностях женщин, это пока совсем не твоего ума дело, а о том, как будешь исправлять очередную двойку по русскому на следующей неделе.
Юлия удалилась за угощением для Левки, а он ей вслед показал язык, шмыгнул носом и скривился. На столе прибирать! Как бы не так. На столе у него скопилась масса жизненно необходимых предметов, каждый из которых мог понадобиться в любой момент. Поесть же (подумаешь, крошки!) он прекрасно мог и не убирая со стола, прямо на диване, – даже самые умные женщины не понимают простых вещей, и объяснять им замучаешься. «Почему у тебя, Лев, носок на столе?!» Потому что в нем удобно держать цветные карандаши. И перебирать их, отыскивая необходимый, прямо через носок, не вынимая, так, чтобы не закатились. «А где в таком случае второй?» Японский городовой, какая разница! Даже если и под диваном. В первом-то все равно карандаши, потому надевать не придется.
Хроника моего возвращения
– Понимаешь, Юрка, я стала бояться. Как-то проснулась ночью и поняла, что безумно боюсь уже давно, а до сих пор прятала голову в песок, трусиха-страусиха. Он сначала пристроился во Внешторге, пользуясь именем моего отца. А потом стал работать в банке, прародителем которого был Внешторг. Или банк так ловко учредили под прикрытием Внешторга, чтобы никто не вязался с крышеванием. С одной стороны, никто ничего не знал точно, с другой – никто не сомневался, что банк внешторговский, то есть крышует государство или те, кто подразумеваются под государством, прикрывая своей мощной грудью всякие неблаговидные фокусы. Очень удобно. Вполне возможно, и даже наверняка, немало отчисляли некому чиновнику в министерстве, который напускал бумажного туману. И банк получился могучим. Виктор там ведал внешними связями. Представляешь, что это означает?
– Раньше представлял бы, сейчас могу предположить, что ничего хорошего. Отмывка денег через офшоры?
– Куда ж без этого. И еще всякие популярные штучки.
– Например?
– Ну что, например? Допустим, надо переправить за рубеж чью-нибудь валютку или свою собственную, накопившуюся при «незаконном обороте денежных средств», как это называют. В девяностые, если ты помнишь, зарплату задерживали месяцами, чуть не годами. Денег не было? Как бы не так. Банки валютку скупали, ждали, когда достаточно подорожает, а потом, так и быть, выплачивали жалованье трудящимся. Получался запасец, причем даже не у банка, у лица юридического, а у частных лиц, у начальства, у банковских заправил, которые этим непосредственно занимались. Богатели мальчики на гешефтах. Запасец следовало вывезти, чтобы в случае чего не пропал, если срочно придется делать ноги. Они ведь жили как на пороховой бочке, на самом-то деле. Однако не в чемодане же вывозить!
– И как же? – спрашиваю я Юльку, замечательного такого эксперта по экономическим делам крупного криминалитета.
– А вот так же! Переводом. За границей, чаще в офшорной зоне, чтобы вышло подешевле, вполне легально открывается фирмочка… Ну, ты понимаешь.
– «Рога и копыта», или «Кузькина мать», или «Доживем до понедельника»… – предполагаю я.
– Или все сразу, что еще вероятнее. Официально занимаются эти фирмочки чаще всего бумажным посредничеством, это чтобы не нанесли рогов и копыт мешками. Так лохануться мог только наивный обаяшка Бендер. Занимаются посредничеством, но, вернее, ничем они не занимаются, ибо никому не нужны. Сидят себе тихо, не шалят, никого не трогают, никуда не встревают. При этом все организационные затраты – дешевенький крошечный офис, дешевенький компьютер и дешевенькая дура за компьютером, которая читает электронную рекламу, поступающую на адрес, да перезванивается с любовниками. И никто не может запретить этим фирмам выпускать акции, и никто никому не может запретить покупать акции этих фирм за любые деньги – было бы предложено. Акции же покупаются нашими знакомцами из банка, на счет фирмочек поступают денежки. А дальше… Понимаешь, Юрка?
– Примерно. Счета так или иначе становятся личными, это дело техники, и, скорее всего, анонимными, кодированными. Мальчики богатеют на гешефтах, как ты говоришь. Фирмочки тихо-мирно объявляют о своей кончине, и никто этого, понятно, не замечает, потому что они никому не нужны, никому не должны и им никто не должен.
– Йес! Я знала, что ты сообразительный мальчик. А еще банк спонсировал всякие выставки. Для музея организация выставки дело недешевое, а для банка такого уровня – тьфу, копейки.
Экспонаты вывозят куда-нибудь, скажем, в ту же Польшу. Вернисаж проходит вполне успешно, и никто не знает, что судьба коллекции определена заранее, что экспозиция загодя подготовлена под ограбление. И
