Огнем и водой

торжества арийского духа. Иволгин смотрел на него, ощущая нереальность происходящего. Он знал, что этот корабль покоится на дне морском. А этот человек… Людвиг фон Лютц, как он представился, уже давно истлел в своей могиле. Ему на мгновение показалось, что на широком лице Лютца проступили очертания черепа, но это была только тень.

Но то, что он сейчас видел, миражом не являлось. Он не сомневался, что корабль реален, как реален и фон Лютц, сидевший перед ними за столиком офицерского кафе на набережной и не спускавший восторженных глаз с Симы Иванцовой.

– Погода сегодня не радует! – заметил Лютц.

Помимо погоды, Лютц жаловался на проблемы с метрополитеном, который был разрушен русскими при отступлении.

Говорили на немецком. Евгений Невский был гарантом их неприкосновенности, благо носил форму артиллерийского майора, на которой рядом с аксельбантом гордо красовался Железный крест. Он выглядел старше остальных, включая прилипшего к ним Лютца. Относительно его спутников вопросов возникнуть уже не могло. Вадим был штабным чиновником. Статус Серафимы не уточнялся. Лютц был чертовски вежлив, но все вздохнули с облегчением, когда он, наконец, попрощался с ними и отправился, как он сообщил сам, полюбоваться на Смольный институт, который со дня на день должны были взорвать.

– Кстати, о Смольном! Вообще-то, это несправедливо! – заметил Евгений, когда немец удалился. – Народным комиссаром должен был стать я!

Вадим покосился на него недоверчиво – он не всегда понимал, шутит Невский или говорит серьезно.

– Вернемся? – предложил он. – Переиграем?

– Это не игра, Вадим, – сказал серьезно Невский. – И я ничего не могу уже вернуть, но, может быть, у тебя получится.

Иволгин ничего не понимал, но решил не задавать пока никаких вопросов. И так голова шла кругом.

Проехал армейский «кюбельваген», за которым следовала колонна из разномастных советских грузовиков, вывозивших щебень от разбитых зданий. Было похоже, что гитлеровские планы относительно полного уничтожения города претерпели изменения. Затем мимо них промчался странный экипаж – в двуколку был впряжен молодой человек со знаком ГТО на груди. В коляске рикши развалился с довольным видом какой-то группенфюрер.

На Московской площади, Moskow-platz, больше не было памятника Ленину, только пустой постамент. Возле Дворца Советов стояло несколько штабных черных «опелей». Здание теперь охранялось войсками СС и парашютистами. Ближайшие улицы перекрыли, таких мер безопасности не было даже возле Зимнего дворца, где разместилась временная военная администрация города.

Подходить ближе явно не следовало.

– Мне страшно здесь! – сказала Серафима.

И свет погас.

– Вадим Геннадьевич! Как вы себя чувствуете? Как вы нас перепугали…

Свет резал глаза. Голоса резали слух. Было душно. Домового вывели из сферы, из лаборатории, почти вынесли и повели к лестнице, поддерживая за руки.

– Ему нехорошо, включите лифт! – крикнул кто-то.

– Нет уж, это старье застрянет еще. Лучше по лестнице. Давайте, Вадим Геннадьевич, ножками, ножками! У вас получается…

– Корнеев побежал за врачом, сейчас вернется.

Домовой понял, что его путешествие прошло незамеченным. «Может быть, – думал он, – здесь прошло совсем немного времени». Если, конечно, он действительно куда-то летал. Летал?! Да, именно такое ощущение, должно быть, испытывали братья Райт, когда впервые поднялись в воздух.

Нет, все было на самом деле, а не привиделось ему, когда он упал в обморок. Это он знал точно. Знал, потому что на его руке остался перстень Серафимы, он опустил его незаметно в карман. Нельзя, чтобы заметили.

– Мне уже лучше.

– Нет, не лучше, – это Ника распоряжается.

Вот не повезло. Впрочем, его бы и так не оставили в покое. Мерили давление, что-то спрашивали. А он думал о перстне и о том, что будет теперь.

* * *

Александр Акентьев открыл глаза – он заснул за рабочим столом. Был вечер, за окнами горели сиреневые фонари. По белому потолку, украшенному лепниной, разбегались тени. Комната выглядела причудливо – словно продолжение сна. Переплет прислушался к шуму ветра, к голосам и звукам, неразличимым для смертных, но доступным ему. Его тело было бесконечно выносливо, но разум требовал отдыха. Во сне он посещал места, о которых не подозревали составители древних гримуаров, места, о которых никогда не догадывались даже гениальные провидцы. Там тьма становилась светом, там царствовали странные существа, он понимал их язык и сам говорил на нем. Он был одним из них. И вот это пробуждение… Он пытался понять, что вырвало его из сна. На это потребовалось несколько мгновений.

Перстень был теперь совсем рядом, он чувствовал его пульсацию, похожую на биение сердца. Найти его стало проще, чем отыскать мальчика Альбины, – перстень сам звал к себе. Он вздохнул, ощущая небывалый покой. Было ощущение, будто перевернулась еще одна страница книги.

Ангелины не было в доме. Она обладала большей восприимчивостью к внешним сигналам и, кроме того, почти не спала. Иногда ночью он видел, что она лежит с открытыми глазами. Она почувствовала раньше и ушла. Не стала его будить. Что ж, им и не нужно было совещаться. Скоро он завладеет перстнем. Александр посмотрел на часы: уже около семи. Отчего же так темно за окном?

– Кто ищет, тот всегда найдет, – сказал он себе. – Осталось только взять то, что принадлежит нам!

Глава 4

Вера уехала в театр еще с утра – готовиться к спектаклю. Наташа собиралась не спеша. На премьеру она намеревалась пойти вместе с Курбатовым, несмотря на то что после взрыва в КУГИ они практически не разговаривали. Наташа считала, что он зашел слишком далеко. Егор не пытался восстановить мир. Не знал, как, да и слишком много было проблем. Надеялся, что все рассосется само собой. Иволгин ее разлюбезный жив-здоров…

Подошел к ней шаркающей походкой, которую невольно перенял у своих британцев. С кем поведешься, от того и наберешься. Положил руки на плечи. Наташа застыла, пока он всматривался в ее лицо в зеркале.

– Помнишь старые деньки?! – спросил он вдруг.

– Что? – Она наклонилась за туалетной водой, и Курбатов отошел – в последнее время он стал очень чувствителен к запахам.

– Да нет, ничего, – сказал он и вздохнул, пригладив редкие волосы.

Наташа пожала плечами. Ей не было никакого дела до его воспоминаний. Становится сентиментальным под старость лет, подумала она. Впрочем, внешне возрастные изменения, казалось, почти не коснулись Курбатова. Подтяжек не делал, а вот, пожалуйста. Как огурчик.

Секретом не делился, а было бы интересно!

Сумерки стремительно сгущались над городом. Ветер гнал по пыльному асфальту прошлогодние листья. Они взлетали, кружились и снова падали в диком танце. Далеко на западе, на краю неба, стремительно таяла белая сверкающая полоска – дневной свет угасал. В такую погоду лучше всего сидеть дома, пить чай и наблюдать, как на город медленно падает тьма. Кто-то в бешено несущихся над городом темных облаках видел тревожные тени. По радио запоздало передали штормовое предупреждение.

Валентин Губкин возвращался с концерта группы ДДТ, которая продолжала тешить нынешнее подрастающее поколение острыми социальными темами. Поколение пило джин-тоник и пиво, носило нехилые шмотки и мечтало о социальной справедливости.

Место старшего менеджера, которое он занимал в штате одного совместного предприятия, не удовлетворяло его амбициям. Уже под тридцатник катит, а он все еще сидит на семистах долларах в месяц.