страны и для него в частности.
Иногда книга оставалась у «них» до следующего дня, и Переплет забирал ее по пути в институт или на работу. Очевидно, с наиболее значимых книг в отделе планирования снимали фотокопии для последующего изучения. Такие книги относились либо к настоящим раритетам, либо были самиздатовскими рукописями, отпечатанными в четырех-пяти экземплярах на печатной машинке – единственном доступном советскому гражданину легальном средстве копирования. Надо думать, владельцы всех этих сочинений пришли бы в ужас, стоило им только заподозрить, что славный малый Александр Акентьев регулярно сдает их творения в госбезопасность. Однако «стратег» не обманул – в здании на канале никто не интересовался людьми, приносившими книги. Создавалось впечатление, что содержание книг было гораздо важнее, чем «подрывная» деятельность тех, кто их распространял.
А это не могло, в свою очередь, не заинтересовать самого Акентьева. Что, если Совмин и вправду ищет что-то в этих изданиях! Что-то, о чем не догадываются простые советские граждане. И что все это означает? Может, кто-то там, на самом верху, просто сошел с ума; а может, наоборот, взялся за ум?
Выбравшись из здания, Переплет обычно выкуривал на набережной еще одну сигарету, прежде чем отправиться домой. Иногда, впрочем, он поворачивал в другую сторону и добирался до Дома книги.
С некоторых пор Александр разлюбил Невский проспект; на его людных тротуарах он чувствовал себя чужаком и спешил по возможности скорее сесть в метро или уйти в какую-нибудь узкую тихую улочку. Поначалу Переплет не задумывался над тем, почему он испытывает острое чувство дискомфорта на проспекте и вообще на любом открытом пространстве в городе. Чуть позже он догадался, что боится слежки. Это встревожило его, ибо очень напоминало паранойю. Однако в жизни его с некоторых пор происходило очень много непонятного. Так что еще один странный штришок в общей картине, по большому счету, ничего не менял.
В один из вечеров он и сам выступил в роли сыщика. Объектом был выбран один из двух стариков, споривших у прилавка в Доме книги о Гоголе и «Мертвых душах». Этот старик с непонятной настойчивостью настаивал на правоте царской цензуры, не пропустившей, как известно, названия на том основании, что души мертвыми быть не могут, и заменившей это название на банальное «Похождения Чичикова». Слушая его, Акентьев мгновенно вспомнил долгие и обстоятельные рассуждения о душе и различных нюансах ее существования, с которыми он познакомился благодаря старинным трактатам.
Переплет и сам не мог сказать определенно – зачем он привязался к этому старикану. Можно было подумать, что он отыскал того самого человека толпы, о котором писал Эдгар По; во всяком случае, хаотичное и бессмысленное кружение старика по проспекту давало повод для такого сравнения.
Из Дома книги они вдвоем переместились в «Военную книгу» на Фонтанке, куда старик, похоже, пришел с единственной целью – затеять еще один спор. Это было написано на его лице, однако подходящего спорщика здесь ему найти не удалось. Отсюда скачок в «Старую книгу», что у «Вольфа и Беранже» на Мойке. За прилавком магазина высились полки с книгами, куда пускали по два человека. Переплет пристроился к небольшой очереди, следя за своим «объектом». Старик двигался по помещению зигзагами, словно корабль, совершающий противолодочный маневр. Александр уже решил, что и тут старика интересовали не книги, а возможность общения. В конце концов, ничего странного – в этом городе, как и в любом другом, полно одиноких людей. Кто-то идет на лавочку возле дома, судачить о соседях с другими такими же стариканами. Ну а некоторые индивидуумы предпочитают более изысканное общество. Только найти это общество не так-то легко.
Пока он рассуждал, старик обследовал один за другим шкафы возле окон, где хранились наиболее ценные издания. Переплет успел заметить в одном из них любопытный двухтомник девятнадцатого века, посвященный птицам Вест-Индии. Какая-то книга приковала внимание старика, и по той поспешности и благожелательности, с которой к нему поспешила на помощь сотрудница магазина, можно было заключить, что того здесь знали, и знали как хорошего клиента, несмотря на весьма бедный костюм. Это еще сильнее заинтересовало Переплета.
– Ваша очередь! – стоявший за ним мужчина с черной бородкой показал на освободившееся место позади прилавка. Акентьев пробормотал что-то насчет того, что времени у него совсем не осталось, и уступил место, а сам подошел ближе к старику, делая вид, что разглядывает тома с птицами.
Книга, которую по просьбе старика уже достали из шкафа, была трактатом по астрологии, написанным в ту далекую эпоху, когда эта «лженаука» не отделялась от астрономии, а каждый звездочет был еще и звездочеем. Для странного старика книга, очевидно, представляла интерес только как библиографическая редкость. Переплет расслышал, как к старику обращаются по имени-отчеству – Николай Павлович. Запомнил на всякий случай, воспользовавшись проверенным методом – два царя, Николай Первый и Павел Первый.
Цена издания приближалась к зарплате инженера, но, к удивлению Акентьева, старик расплатился за нее в кассе и с довольным видом выбрался под моросящий дождь. Книгу он спрятал под мышку, чтобы защитить от непогоды. У него не было зонта, а на когда-то модном плаще не хватало нескольких пуговиц, на их месте остались лишь ниточные хвостики. И вообще весь облик Николая Павловича говорил о невысоком достатке и холостой жизни. В том, что старик холостяк, Переплет не сомневался, а что касается денег, то, похоже, старый чудак относился к тем, кто просто не обращает внимания на такие мелочи, как оторванные пуговицы. Зато может позволить купить себе старинный трактат по астрологии.
Вслед за стариком он прошел к Дворцовой, оттуда в сквер рядом с Адмиралтейством. Дождь перестал. У памятника Пржевальскому Николай Павлович простоял минут десять, затем поплелся назад. Переплет, который решил довести игру до конца, был вынужден приноравливаться к его медленному шагу. Старик игнорировал троллейбусы, которые в час пик были переполнены до отказа, пришлось двигаться за ним по проспекту, все время ощущая на себе чей-то чужой внимательный взгляд. «Да ты совсем свихнулся», – сказал себе Переплет, озираясь в поисках предполагаемого соглядатая. И едва не упустил старика, который смешался с какими-то азиатскими туристами возле Казанского собора. Туристы озабоченно качали головами – из-за пасмурной погоды хороших снимков сделать было нельзя, а все они, само собой, были вооружены фотокамерами.
«Гостиный Двор», Фонтанка, Лиговский. Переплет начал уставать и решил бросить эту затею, тем более что практического смысла она была совершенно лишена. Ему казалось, что проклятый старик собирается тем же темпом ползти аж до площади Александра Невского, но на Восстания тот неожиданно свернул налево, к Греческому проспекту. Греческий Переплету был знаком как свои пять пальцев; Дрюня не раз обеспечивал его халявными билетами в «Октябрьский», причем после концертов приятели бродили по окрестностям, распевая во весь голос и сравнивая резонанс в различных дворах. Комсомолец называл это «повторением пройденного». Тем удивительнее казалось Переплету, что проклятый старик именно здесь умудрился от него оторваться. Акентьев заметался, заглядывая за каждый угол, потом махнул рукой, решив, что уже и так потратил немало времени на этого урода, и намеревался уже потопать к метро, когда Николай Павлович выскочил ему навстречу и потребовал объяснить – кто он такой и почему за ним следит!
– У меня иммунитет, – сказал он, явно принимая Акентьева за кого-то другого, – и все бумаги оформлены. Вы должны знать!
Переплет смутился. Неожиданное разоблачение застало его врасплох. Однако ему не составило труда сочинить почти правдоподобную историю о том, как один из питерских книголюбов (он назвал фамилию человека, который неоднократно появлялся в мастерской) рекомендовал ему Николая Павловича как большого знатока. Однако подойти к нему в магазине он не решился, потому и шел за ним, пытаясь набраться смелости и заговорить.
Недоверие в глазах Николая Павловича почти мгновенно растаяло – он легко повелся на лесть. Переплет почувствовал воодушевление. «Ты меня еще чаем напоишь, старая калоша!» – подумал он.
– Я давно интересуюсь редкими книгами, посвященным запретным знаниям, – добавил он, однако тут Николай Павлович дал волю сарказму.
– Давно, это, позвольте узнать, сколько? – спросил он. – С колыбели, должно быть? И что вы называете «запретными знаниями»? Это здесь и сейчас они находятся под запретом, хотя и негласным. А во времена, когда создавались труды, наподобие этого, – он потряс приобретенной книгой, – нужно было очень постараться, чтобы твое сочинение попало в список запрещенных. Вы ведь, разумеется, знаете, что даже римские папы не гнушались заниматься чернокнижием?
Старика зацепило. Теперь они шли бок о бок, разговаривая, словно старые знакомые, и таким манером
