Таня планировала на ужин, сладко потянулся и сказал:
— А что сегодня по телику?
— Не знаю, — сказала Таня. — Я газету не вынимала еще.
— Слушай, я бы сам сходил, но что-то так наелся, что и пошевельнуться не хочется…
Таня вздохнула.
— Ладно, спущусь. Только ты тарелки в мойку составь да со стола вытри.
Она спустилась на первый этаж и вытащила из ящика сегодняшнюю «Смену» с программой и кроссвордом и большой красивый белый конверт с их адресом, и фамилией. Верхний угол конверта украшали два рельефных золотых кольца.
От кого бы это? Таня с трудом удержалась, чтобы не распечатать конверт прямо в лифте. Все же надо бы раскрыть при Иване и прочитать вместе. Но ведь любопытно! Иван лежал на их широкой кровати и смотрел в потолок.
— Принесла? — спросил он. — Давай сюда!
Таня протянула ему конверт.
— Это еще что? От кого?
— Не знаю. Давай вместе посмотрим.
— Что ж ты сама не раскрыла… Ну ладно, посмотрим.
Он вынул из конверта белую складную открытку с такими же кольцами и надписью «Приглашение на свадьбу», развернул, открытку и вслух прочитал:
— «Милые Танечка и Ванечка! Приглашаем вас 27 апреля в 17:00 в Голубой Павильон на нашу свадьбу и торжественный обед. Сбор в 16:00 у памятника «Стерегущему» (станция метро «Горьковская»). Татьяна, Павел»… Тут еще на обороте что-то… Вот. «Ванька, не вздумай не прийти. Ты свидетель. Услуга за услугу. Поль».
— Павел женится, — сказала Таня. — А что за Татьяна?
— Понятия не имею, — ответил Иван. — Может, кто-нибудь с работы… А вдруг это Танька Захаржевская, сестра Ника? Они вроде знакомы… Ты помнишь Ника?
— Это такой вертлявый, язвительный, у нас на свадьбе?
— Да. Он неплохой вообще-то, только корчит из себя… Танька лучше него. Классная девчонка, самостоятельная. Если она — хорошо бы.
— А ты позвони да узнай.
Назавтра Таня отволокла вяло сопротивлявшегося Ивана в общагу на Маклина, где мастерица Оля (Поля давно уехала домой в Житомир) вставила замечательные, почти незаметные клинья в его свадебный костюм.
Для Павла осень получилась ураганной. Он мотался из Москвы в Питер и обратно, на ходу писал всякие заявки и заявления, выступал с докладами на советах, президиумах и коллегиях, встречался в широком и узком кругу с учеными, военными, чиновниками разных министерств. Переезжать в столицу он категорически отказался, чувствуя, что не вправе оставлять еще не оправившегося отца и заторможенную, явно нездоровую сестру на мать, недобрую и непредсказуемую. Поэтому с подачи Рамзина специально под Павла в небольшом, но серьезном закрытом институте создали отдел, а чтобы должности начальника отдела соответствовала ученая степень, моментально организовали закрытую защиту в рамзинском головном институте, на которую Павел вместо диссертации представил на тридцати двух страницах свои разработки по голубым алмазам. Кандидатский минимум у него был давно уже сдан, а прочие бюрократические препоны — публикации, апробации и тому подобное — были сметены мощной рукою Рамзина. Протокольная часть, которая, как известно любому диссертанту, отнимает куда больше крови и нервов, чем сама работа над диссертацией, была организована так, что Павел ее попросту не заметил. У учреждения, в которое он пришел, не было названия, только номер — «4-12». Эта цифра, до боли знакомая многим, подарила приятелям Павла массу веселых минут — напомню, что в те годы ровно столько стоила поллитровая бутылка «Столичной».
— Знаем-знаем, чем в таком институте занимаются, — похохатывая, говорил каждый и похлопывал Павла по плечу.
О Варе он вспоминал эпизодически, и эти воспоминания были для него мучительны. О Тане не вспоминал вовсе, пока, уже в середине ноября, она сама не пришла поздравить его — он только что вернулся из Москвы кандидатом наук.
В тот вечер у Павла получилось нечто вроде импровизированного малого банкета. Не сговариваясь, собрались самые близкие из коллег и друзей. Они шумно переговаривались и спорили, сыпля непонятными для непосвященных терминами, что-то писали на салфетках и с торжествующим видом совали друг другу под нос, выпивали, кто умеренно, а кто и не очень. Таня посидела в этом гаме минут пятнадцать и исчезла настолько незаметно, что Павел заметил ее отсутствие, только когда гости стали расходиться. Утром он позвонил ей.
Дальше все получилось как-то само собой. Она умела оказаться рядом в самую нужную минуту — отвезти чрезвычайно важную, но в суматохе забытую бумажку в аэропорт отлетающему коллеге, взявшемуся передать оную бумажку в министерство или еще куда-нибудь, подкинуть самого Павла на совещание в другой конец города, проворно и без ошибок напечатать срочный материал, четко и красиво вычертить график. Павел узнал, что она ушла из управления культуры, чтобы спокойно закончить университет, и у нее образовалась масса свободного времени. Ее желтые «Жигули» на шипованной резине носились по городу в любую погоду — теперь преимущественно по делам Павла. Все у Тани получалось настолько легко и как бы между прочим, что Павел быстро перестал терзаться мыслью, что безбожно ее эксплуатирует. В доме было тягостно — из-за матери, всегда бывшей нелегким человеком, и особенно из-за Елки, сделавшейся совсем чужой — мрачной, замкнутой, навевающей тоску. Отец после санатория почти перестал бывать дома, только заглядывал по пути со службы на дачу. Постепенно у Павла сложилась привычка проводить все свободное время, которое у него оставалось, у Тани, где было уютно, непринужденно и чуть безалаберно. Он близко сошелся с Адой Сергеевной, очаровательной, удивительно молодой матерью Тани, которую все принимали за ее старшую сестру. Танин отец, которого Павел еще со школьных времен запомнил больным, неопрятным и неприятным стариком, теперь был совсем плох и не вылезал из больниц. В доме о нем не говорили, сами следы его присутствия как-то выветрились. Сюда запросто приходили разные интересные люди — артисты, музыканты, художники, здесь музицировали, читали стихи, рассказывали анекдоты и интересные случаи из жизни, пили много чаю, ароматного, с какими-то особыми добавками, и много смеялись.
Именно сюда Павел примчался встречать Новый год и именно здесь, танцуя с Таней под пушистой, горящей разноцветными огнями елкой, радостный, опьяненный шампанским и близостью прекрасной юной женщины, он сделал ей предложение. Она приняла его.
И Ада, и родители Павла, особенно мать, отнеслись к такому решению детей в высшей степени благосклонно.
Уже был куплен свадебный подарок — недорогой, но симпатичный кофейный прибор цвета шоколада, на котором Таня остановила свой взгляд после многочасового похода по магазинам. Уже был отобран наряд, в котором она придет на свадьбу самого дорогого Иванова друга. Не сказать, чтобы выбор был очень затруднителен: черный брючный костюм с жилетом уже не годился в качестве парадного — поношен и старомоден. Оставалось только бархатистое платье бутылочного цвета с пышными рукавами, к которому нужно всего лишь пришить свежий кружевной воротничок. На цветы, которые они купят по пути к Дворцу, было заранее отложено семь рублей. На очередном приеме у нарколога Иван попросил дать ему двойную дозу порошка и гипноза — свадьба у друга, на которую он не может не пойти… Доктор ничего удваивать не стал, но провел среди Ивана большую разъяснительную работу и велел показаться, самое позднее, через два дня после свадьбы…
Впервые в этом году пригрело солнышко и чуть подсохли лужи. Иван не стал дожидаться автобуса, тем более что на остановке стояла изрядная толпа, а, расстегнув пальто, направился к себе на Намыв пешком. От прогулки он немного разрумянился, непривычная физическая усталость была приятна. Его не расстроило даже то, что уже перед самым домом, переходя через остатки стройплощадки, он таки вляпался в густую серую грязь.
Платяной шкаф был открыт настежь. На столе в беспорядке лежали блузки, кофточки, колготки, а
