Судя по всему, за этим столом мероприятие было в самом разгаре, хотя квадратный мельхиоровый поднос с богатыми закусками — икра, семга, крабы — еще отнюдь не опустел. По кивку Бадана официант принялся разливать по рюмкам водку, раскладывать снедь на чистые тарелки. Павел заметил, что Таня отодвинула рюмку и налила себе фужер фруктового напитка.
— Я за рулем, — сказала она, поймав на себе его взгляд.
— Ну, со знакомством! — проскрипел Бадан, потирая сухие ладошки…
«Странная компания, — подумал Павел, когда в нем улеглась горячая волна, поднятая первой рюмкой. — А впрочем, что мне до них? Главное — она здесь». Он отрезал кусочек рыбы и стал жевать, не сводя глаз с Таниных рук…
— Танцевать хочу, — через некоторое время заявила Анджела. Бадан косо посмотрел на нее. Малыхин икнул, деликатно прикрыв рот салфеткой.
— Разве под это танцуют? — тихо спросил Павел у Тани. Балалаечники вовсю наяривали «Ваньку- ключника».
— Ты здесь первый раз? — удивленно спросила Таня. — Тут через дверь другой зал, там вполне современная музыка. И никаких «вишен в саду у дяди Вани».
— Ты же знаешь, я этого не люблю, — между тем выговаривал Анджеле Бадан.
— Ну, папочка, ну один разик, — не унималась Анджела. — Вон, кто-нибудь из мальчиков меня пригласит…
Малыхин, ловя момент, проворно вскочил, хотя тут же пошатнулся.
— Вы позволите? — обратился он к Бадану. Тот посмотрел на него, на Анджелу и махнул рукой:
— Только два танца, поняла?
— Спасибо, папочка!
Анджела расцеловала Бадана и подхватила Малыхина.
— Я бы тоже размялась, — сказала Таня, — Ты как?
— Я плохо танцую, — грустно сказал Павел. — Но люблю.
— Так пошли. Здесь главное — чтобы хотелось.
Она взяла Павла за руку, и через короткий коридорчик они вышли в большой зал, где гремела музыка и отплясывали веселые люди.
— Давай же! — Выведя его на край танцевального пятачка, она положила ему руку на плечо.
Он взялся ладонью за ее талию, и они закружились.
«Какая крепкая талия! — подумал он. — Как у балерины. Какие плавные и точные движения. Какая соразмерность частей и гармоничность целого какой гениальный дизайн…»
О, как прекрасны ноги твои в сандалиях, дщерь именитая! Округление бедер твоих как ожерелье, дело рук искусного художника… Голова твоя на тебе, как Кармил, и волосы на голове твоей, как пурпур; царь увлечен твоими кудрями. Уста твои как отличное вино.
«Отчего у меня под ногами плывет и качается пол? Я же почти не пил ничего…» Они возвращались, и вновь приходили потанцевать, и Бадан с Малыхиным, разрезвившись, выпивали за кацапско-хохляцкую дружбу, за погибель мирового империализма и сионизма, подпевали «Калинке» и сами некрасивым дуэтом исполняли «По-пид горою, по-пид зеленою». И надутая Анджела отпаивалась шампанским, как водицей, а потом рыдала у Тани на плече и уверяла, что все мужики — сволочи. И Бадан наскакивал на Павла молодым петушком, бия себя в грудь и визгливо отстаивая свое право «оплатить за все». И под руки пришлось оттаскивать от желтых «Жигулей» и запихивать в такси пьяного Малыхина, который все порывался продолжить увеселения в компании «другана Станьки и зашибенных фемин»…
Но все это была хмарь, бесовщина, круги на воде. Лишь в самом центре существовала незыблемость, неправдоподобно четкая и насыщенная цветом — ее лицо.
Как ты прекрасна, как привлекательна, возлюбленная, твоей миловидностию!
III
Встречались они нечасто. У обоих было много работы. Обычно Таня сама звонила Павлу, заезжала за ним домой или в институт, и они убегали в театр, на выставку — мартовская погода не манила на лоно природы. Иногда звонил он, но ни разу не заставал Таню дома. Он разговаривал с Адой Сергеевной и через нее передавал Тане предложение следующем свидании.
Приехал на гастроли гремевший в те годы театр на Таганке. Дмитрий Дормидонтович отдал свои билеты Павлу. Но накануне спектакля Таня позвонила и сказала, что пойти никак не сможет. Елка, вообще не любившая театр, идти отказалась. Павел все же пошел, а второй билет продал первому же ловцу лишних билетиков — плотная толпа желающих начиналась за несколько кварталов до дворца культуры, где проходили спектакли.
Давали «Десять дней, которые потрясли мир» по Джону Риду. Не Бог весть какой интересный материал, но, как говорили все, Любимов сотворил из него нечто потрясающее.
Даже билетеры были переодеты красногвардейцами, а контрольные ярлычки они накалывали на штыки винтовок, как пропуска в Смольный в кинофильме «Ленин в Октябре». Протягивая свой билет, Павел поморщился: если такой реализм будет и в гардеробе, то не экспроприируют ли пальто?
Первое действие Павел зевал и ерзал в кресле. Спектакль напомнил ему постановку гоголевской «Женитьбы», описанную у Ильфа и Петрова. Появление легендарного Владимира Высоцкого, весьма колоритно исполнившего давно известную Павлу песенку про толкучий базар, немного его оживило, но потом опять пошла пламенная тягомотина, и Павел твердо решил на второе действие не оставаться.
Когда перед антрактом дали свет, он огляделся и замер. В левой ложе сидела Таня и оживленно беседовала с каким-то лысым дядей в импортном бордовом костюме.
В нем все вскипело. Не разбирая дороги, он устремился в гардероб, набросил на себя пальто и, не застегиваясь, пошел через фойе на выход.
— Привет.
Она смотрела на него со спокойной улыбкой, в руке у нее дымилась сигарета.
— Ты… — сказал он и замолчал, не зная, что сказать дальше.
— Я на работе, — сказала она. — Сопровождаю делегацию. Извини, что не объяснила.
Он криво усмехнулся.
— А тогда, в ресторане, тоже была делегация?
— Тогда меня упросила Анджелка. Ей не хотелось ужинать наедине со своим Козловым.
— То есть с Баданом?
— Какая разница? С козлом, одним словом… «Мальборо» хочешь?
— Где ты работаешь? — жестко спросил он.
Таня прищурила один глаз, щелкнула замком сумочки и извлекла вишневого цвета корочки с золотым гербом.
— Не знаю, обязана ли я отвечать на твой вопрос, но отвечу, потому что тоже люблю во всем ясность. Смотри.
Она вложила ему в руку раскрытое удостоверение.
«Министерство культуры РСФСР. Ленинградское областное управление. Захаржевская Татьяна Всеволодовна. Старший референт». Ее фотография. Внушительная подпись. Печать.
— Но… но ты же еще студентка.
— Совмещаю. Я не из ленивых.
— Прости меня… Дай-ка сигарету.
Они курили и молчали. Для него это было молчание покоя, почти коматозного. Отток адреналина. Он смотрел на нее и понимал, почему молчит она — просто потому, что выдалась минутка, когда можно обойтись без слов.
«Если она может так молчать со мной, значит…» Дали звонок. Таня выбросила окурок и обернулась к Павлу.
— Пошли досматривать шедевр?
