— Ты нэ пой, — с кавказским акцентом проговорил Никита. — Ты так ходы, ходы…
— Нашел Людмилу Зыкину! — Таня хмыкнула, нащупала в ящике другую тряпочку, кинула ему. — Прикройся, охальник. Смотреть противно!
— Ой, цветет калина в поле у ручья. Тело молодое отрастила я… — заголосил он ей в затылок. Она даже не заметила, как лихорадочно блестели его глаза, как он украдкой облизнул пересохшие губы…
Надо же, вот уж кого не ожидала! За пять лет студенческой жизни братец, впрочем, как и она сама, не шибко баловал родной дом своими посещениями. На первых порах еще наезжал — на зимние каникулы, на майские, а потом разругался с Адой и дядей Кокой, и как отрезало. Вещички с вокзала закинет, буркнет что-то взамен разговора и отчалит по друзьям или еще куда. Главное, размолвка вышла из-за сущей ерунды. Точнее, из-за того, что старшие отважились наконец на то, что давно уже следовало бы сделать — с концами сдали папашу-маразматика в богадельню.
Еще учась в школе, она недоумевала, как может Никита, такой эстет и чистюля, ходить за старым идиотом, как нянька, выносить за ним горшки, менять вонючие подштанники, мокрые или обкаканные — старик, садясь на горшок, нередко забывал стаскивать перед этим трусы, а то и штаны. Дошло до того, что братец милый надумал вообще не поступать в свой распрекрасный институт — видите ли, матери одной будет со стариком не справиться. И соизволил отъехать в столицу только после многократных Адочкиных заверений.
В институт он поступил, а в конце ноября, вернувшись с затянувшегося допоздна свидания с Генералом, Таня застала в доме большую перестановку. В гостиной на месте пожилого дивана образовалось антикварное бюро красного дерева с креслом, в бывшей Никитиной комнате вырос роскошный двуспальный гарнитур. Вещи брата перекочевали в полутемную людскую, откуда начали уже потихоньку выветриваться ароматы академика. Ада, опустив глазки, поведала не особо любопытствующей дочери, что папе опять стало хуже, и его пришлось срочно положить в больницу. Ненадолго… Дядя Кока с Адой всю зиму сочиняли какие-то бумаги касательно Всеволода Ивановича, ездили по инстанциям. Таню они ни во что не посвящали, но очень скоро ей стало ясно, что Захаржевский В. И. едва ли вновь переступит порог своего дома. Кто бы возражал? А вот Никитушка отчего-то надулся. Даже с ней общаться перестал, хотя она тут ни с какого боку. Так только, здрасьте — до свиданья. Один раз, правда, по делу позвонил, прямо на ранчо, вскоре после того, как она с Павлом, считай, познакомилась. Денег попросил — другу на кольца, впопыхах забыли, перед самой свадьбой спохватились, а всю капусту уже на торжество выложили. Сначала она давать не хотела, перетопчутся как-нибудь, но узнав, что речь идет о Ванечке Ларине, согласилась и даже решила про себя, что про долг этот якобы забудет. Не ради Ванечки, естественно. Ради Павла, принимавшего в этой свадьбе живое участие. Насколько она понимала этого человека, он непременно в голове отложит, какая она щедрая. Да и сумма довольно смешная — четыреста рваных. Можно и не вспоминать про отдачу.
Вскоре на кухню притащился Никита, сел напротив, закурил, плеснул себе аперитива. Трусы напялил — и на том спасибо.
— Хлебнешь?
— Не-а. Горькое, теплое…
— Есть и сладенькое, и прохладненькое.
Он извлек из холодильника литруху итальянского вермута, откупорил, посмотрел на Таню. Она кивнула.
— Наливай… А по какому поводу гуляешь, да еще в одиночку, если не ошибаюсь?
— Не ошибаешься. Еле вырвался, приехал, понимаешь, с дружками оттянуться напоследок, да в городе нет никого.
— Напоследок?
— Свободу пропиваю, сестренка. Женюсь.
— Поздравляю. — Таня сдобрила кислую интонацию лучезарной улыбкой и подняла стакан с вермутом. — Sei brav und gesund!
Никитка залпом выпил полстакана неразбавленного кампари и поморщился.
— Спасибо, сестренка, одна ты меня правильно понимаешь и пожелала самое то. Именно отвага и здоровье в ближайшее время понадобятся мне больше всего.
Таня вопросительно посмотрела на него.
— Сейчас сама увидишь, — сказал он, вышел, через минуту вернулся со стопочкой фотографий и положил перед ней.
С верхней фотографии на Таню гестаповскими глазами смотрела молодая дама весьма своеобразной наружности — мощные челюсти, безгубый рот стянут в куриную гузку, нос тяжелой каплей свисает с узкой переносицы, жидковатые волосы строго расчесаны на косой пробор. Таня даже присвистнула.
— На редкость удачное фото! Снимаю шляпу перед твоим героизмом.
— Только шляпу? — с какой-то странной усмешкой спросил он и тут же поспешил добавить: — Ты не поверишь, но это действительно очень удачное фото. Ты остальные посмотри.
Таня посмотрела и убедилась в правоте его слов.
Никитина невеста была сфотографирована в разных позах и в разной обстановке — за письменным столом с книжкой в руках, на диванчике с бокалом шампанского в тощей руке, на Гоголевском бульваре, целомудренно держась за руки с Никитой, на пляже. И краше, чем на первой фотографии, не выглядела нигде.
— Она у тебя пловчиха? — спросила Таня, показывая на пляжную фотографию.
— Пловец, — серьезно ответил он.
— Это как понимать? Уж не на сексуальную ли ориентацию намекаешь?
— Если бы… Пловец — это фамилия такая. — Ольга Владимировна Пловец.
— Знаешь, — задумчиво проговорила Таня, — я бы на твоем месте взяла фамилию жены. Никита Владимирович Пловец По Мутным Водам. Тебе пойдет…
Он вспыхнул и тут же отвел взгляд.
— Побежит!.. Ладно, не сыпь мне соль на раны. Давай лучше еще по одной.
Таня прикрыла стакан рукой. Никита пожал плечами и налил себе.
— Ты лучше расскажи, где ты такое сокровище откопал.
— Где-где! В стольном граде, где ж еще. В самом что ни на есть бомонде, в «хуй сосаети», извините за английский.
Таня фыркнула.
— Мерси, сосайте сами, вам не привыкать… Мне-то можешь про бомонд не заливать. Девочки там упакованные, как принцессы. Особенно те, на которых природа отдохнула. — Она еще раз посмотрела на фотопортрет Никитиной невесты. А тут «человек работы Москвошвея». И микроскопа не надо.
— В министерских кругах принято считать, что — скромность полезна для здоровья.
— Хочешь сказать, что вот это — из мидовских кругов? Не поверю.
— Количество министерств в нашем государстве рабочих и крестьян прямо пропорционально росту благосостояния народа.
— Эк залудил, политинформатор хренов! Ну, и в каком же ведомстве такие пловцы произрастают?
— Папочка наш, Пловец Владимир Ильич, имеет четверть века беспорочной службы в Минтопэнерго.
— В Мин кого?
— В Минтопэнерго, Министерстве топлива и энергетики СССР.
— Министром?
— Заместителем начальника канцелярии третьего отдела одиннадцатого управления третьего Главка.
— Погоди, что-то я не догоняю… Бенефис-то в чем?
— Элементарно, Ватсон. Все наши внешние ведомства — организации кастовые, закрытые. Человеку со стороны, если он не высокий партийный назначенец, в этой системе координат мало что светит. В лучшем случае выйдешь на пенсию советником посланника. Который всем советует, а его все посылают.
— А если не со стороны?
— В смысле?.. А, ты вот о чем… Пробовал, не вышло ничего. Невесты у них считанные, на свой круг
