полковника.
Адъютант вопросительно посмотрел на Пиндюренко. Тот молча кивнул. Мумин вышел.
— Почему вас интересует Гречук? — сиплым голосом спросил он.
— Не меня, а более серьезных людей. Из Ленинградского обкома КПСС.
— Но почему вы?..
— Татьяна. Можно просто Таня.
— Республика у нас, уважаемая Таня, маленькая, а город — тем более. Да и дело было резонансное…
На столе полковника оглушительно завопил телефон. Пиндюренко поморщился и снял трубку.
— Слушаю… Здравствуйте, Джафар Муратович… Да… Да… Так точно… Сейчас поднимаюсь. — Он повесил трубку и обратился к Тане: — Генерал на совещание вызывает. Может, завтра?
— Завтра я улетаю.
Пиндюренко озадаченно посмотрел на нее. Да, покатать по Варзобскому ущелью не получится. Деловая попалась баба.
— К вечеру все материалы подготовлю…
В раскрытое окно залетал ласковый ночной ветерок. Шуршали листья, трещали цикады, сладострастно орали майнушки. Ветерок занес в комнату летучую мышь. Она покружила возле лампы и улетела.
Низкий журнальный столик украшало блюдо с дынными корками, объеденными веточками винограда и персиковыми косточками. В роскошной коробке сиротливо маялись три последних конфетки. Воинственно щерилась фольгой бутылка из-под шампанского. Таня листала папку.
Картина получалась ясная и полностью вписывалась в составленный Таней психологический портрет Варвары Гречук.
Еще на втором курсе медучилища Варя по большой и пылкой любви вышла замуж за молодого красавца-летчика, должно быть, до самой свадьбы скрывавшего, что летает он всего-навсего на допотопном «кукурузнике», опыляя инсектицидами хлопковые поля. Брак, судя по всему, получился удачный, у Варвары и Анатолия родились двое мальчишек. Но потом случилась беда. Старый, давно требующий замены самолетик Анатолия загорелся прямо в воздухе. Летчику чудом удалось посадить его прямо на хлопковую карту, но выбраться из кабины сил уже не хватило. Подоспевшие солдаты расположенной рядом воинской части сбили пламя, вытащили полумертвого пилота и доставили в город со страшными ожогами. Жизнь его была спасена, но превратилась в ад. От человека осталось обгоревшее, гниющее нечто — обездвижённое, слепое, воющее от бесконечной нестерпимой боли, временное освобождение от которой давали только препараты морфия. Из уважения к Варе, которая работала тогда реанимационной медсестрой в центральной городской больнице, безнадежного летчика продержали там целых четыре месяца. Но — дефицит коек, медикаментов, персонала. И Анатолия выписали умирать домой. А дозы, когда-то приносившие желанный покой, уже не действовали. По рецептам больному полагался какой-то мизер, еще сколько-то Варя выпрашивала у старшей сестры, еще сколько-то, впервые злоупотребив служебным положением, получила на аптекобазе по рецептам на несуществующих людей. Все всё прекрасно понимали, многие сочувствовали Варе и закрывали глаза на ее противозаконные действия. Некоторые же смотрели косо, шептались, втихаря жаловались начальству. Вскоре вышла негласная директива: медсестре Гречук без визы главврача препаратов не выдавать. Дальше все покатилось как снежный ком — Варе приходилось уже подкупать других сестер, вынося из нищающего дома последнее, недодавать больным… Выкрасть ключи от аптечного склада и ночами, убегая с дежурств… На втором ночном визите ее поймали, и поймали нехорошо — не медики и не своя вохра, а кем-то вызванный милицейский наряд. Был составлен протокол и заведено дело.
Пока Варю таскали по инстанциям, Анатолий упросил несмышленыша-сына достать коробочку с оставшимися порошками, высыпать их все в стакан, перемешать и дать папе выпить. Откачать его не успели.
Эта история взбудоражила весь город. У Вари неожиданно нашлись сильные заступники. Во-первых, мощная и сплоченная община немцев-католиков, с которыми был крепко связан отец Варвары Казимир Гречук, поляк и тоже католик. Рукастые и дисциплинированные немцы занимали в душанбинском обществе особое место и представляли собой немалую силу уже хотя бы потому, что на них держалась вся электрика, сантехника и столярка в домах высокого местного начальства и самых важных учреждениях — русские мастеровые хоть нередко и талантливы, но ненадежны и пьют без меры, а таджики и вовсе не приспособлены к такой работе. Во-вторых, почти все, знавшие Варю по работе, в том числе и директор крупнейшего в городе бетонного завода, единственного сына которого она буквально вытащила с того света. Командир отряда, в котором служил покойный Варин муж, вышел на всесильного министра сельского хозяйства республики — того самого Масуда Мирзоевича, на которого ссылалась Таня в кабинете у Пиндюренко. В третьих, юристы, бывшие коллеги отца, много лет проработавшего в районном нарсуде.
Но были и серьезные противники. Главврач со своим окружением — как поняла Таня, та попросту воспользовалась ситуацией с Варей, чтобы списать на нее кой-какие собственные грешки. Городской прокурор, с опережением выполнявший все вышестоящие указания об усилении борьбы с негативными явлениями и недавно добившийся весьма сурового приговора в отношении группы великовозрастной шпаны, промышлявшей как раз сбытом наркотиков. В эту группу входил родной племянник прокурора. Были и другие влиятельные люди, не знакомые с Варей и в жизни ее не видевшие, но намеренные заработать на ее деле политический капитал.
Судя по всему, несчастная молодая вдова даже и помыслить не могла, на каких высотах определялась ее участь. Само решение суда, в сочетании с нынешним Вариным трудоустройством, навело Таню на мысль о некоей предварительной договоренности. С одной стороны, формально и протокольно наказать, с другой — вроде как помочь по жизни. Ведь Варя оставалась одна с двумя детьми и престарелым отцом на руках, с грошовой зарплатой медсестры и совсем уж смехотворной пенсией по потере кормильца. Вот и отправили попастись в обильных номенклатурных закромах. Разумеется, на определенных условиях…
Старо, как мир…
Вот кто удивляет во всей истории, так это Павел. Так лохануться мог кто другой… Как же он все-таки тонко устроен! Совсем как его камешек-талисман.
Таня отложила исписанные и испечатанные листы — да, постарался Пиндюра добросовестно! — и взяла чистый. Расправила на твердой обложке папочки, вставила в позаимствованную внизу портативную машинку, пробежалась пальцами по клавишам.
«Уважаемые Товарищи Чернов и Чернова…» Вот так. Завтра эта цидулька начнет неспешный путь в Северную Пальмиру и, надо надеяться, доспеет как раз вовремя и попадет в цепкие ручки Лидочки, будущей свекровушки. Если Таня все правильно вычислила, Лидочка примет анонимку очень близко к сердцу, поверит твердо и сразу, но, чтобы убедить и Павла, запросит официального подтверждения. Что ж, запросит — и получит. А Варенька с ее польским гонором не снизойдет ни до объяснений, ни, тем паче, до оправданий, а выкинет какую-нибудь страстную сцену и убежит, хлопнув дверью гордо и навсегда. А потом, политично выждав некоторое время, можно и самой вновь появиться на сцене.
— Ай, тюх-тюх-тюх, разгорелся наш утюг, — припевала вполголоса Таня, дописывая письмо. — Все равно он будет мой, никуда не денется…
Теперь пора подумать об уютном семейном гнездышке. Конечно, с таким-то свекром без крыши над головой они не останутся, но принимать что-то от кого-то, не предлагая ничего взамен — увольте! Нет уж, прочное счастье куется только своими руками, а на халяву и счастье бывает исключительно халявное. Это понимать надо… Только вот поиздержалась она этим летом изрядно, со всеми этими хлопотами. Пора бы и в прибыток поработать. Кстати о прибытках — Шеров сказал, что будет ждать ее пятнадцатого. А сегодня семнадцатое. Остается надеяться, что дядя Кока его предупредил. Но послезавтра прямо с утречка…
Х
Десятого сентября загорелый, улыбающийся Павел, слегка опираясь на изящную трость, сошел с трапа самолета «Душанбе-Ленинград». Рядом с ним, в бежевом «сафари» — Танином подарке — шла Варя. Она была счастлива и испугана. Город встретил их крутой тридцатиградусной жарой.
— Ну вот, — сказал Павел, оказавшись на летном поле. — Совсем как дома. Значит, все будет
