была не столь уж громовой, но аплодисменты были, и довольно восторженные. Встал не весь зал, а десятка полтора зрителей, и скандировали они не «Ла-ри-на!», а просто «Браво!». И букетов оказалось всего шесть — на один больше, чем у Гафта. Потом уже, чуть успокоившись в полумраке ложи, куда их потихоньку отвели смотреть их же произведение и наблюдать за реакцией зала, она призадумалась. Ведь никто, отправляясь в театр или на концерт, не покупает цветы просто так, на всякий случай, особенно зимой. Букет всегда предназначается кому-то конкретно. Значит, ей достались цветы, предназначавшиеся кому-то другому. Кому? Режиссеру? Едва ли. Валентину Гафту? Нет, свои букеты он получил. Золотареву? Тоже вряд ли. Все остающиеся за кадром редко получают цветы от зрителей в день премьеры. Анечка?.. И лишь к середине фильма она поняла, чьими букетами забросали ее сегодня. Эти цветы причитались Юрию Огневу. Но он скис — и подношение ему ограничилось дежурными гладиолусами от администрации. Она вспомнила его срывающийся голос, его лицо у микрофона — бледное, потерянное, — представила на его месте себя. Стало неловко, и она оперлась о плечо сидящего рядом Никиты.
— Что, прониклась высоким искусством или просто отдохнуть решила? — спросил он. — Меня, признаться, тоже в сон клонит.
— Юра сегодня плохо выглядит, — сказала она. — Не знаешь, он здоров?
Никита резко дернул плечом. Она удивленно отстранилась.
— Ты что?
— Здоров-нездоров, не твое дело, — резко ответил Никита. — Надо же, пожалела… Сиди, кино смотри.
Премьера «Особого задания» закончилась буднично. Когда прожектор высветил места творческой группы, здесь уже кто-то с кем-то переговаривался, Терпсихорян, развернувшись к залу спиной, что-то горячо обсуждал с дамой преклонных лет, увлекающей его к выходу. Во весь рост поднялся Огнев, с видом римского патриция приветствуя публику, высоко над головой сцепив в замок руки. Но светящаяся обаянием улыбка лишь подчеркивала взгляд томных глаз, утонувших в безысходной тоске. Никита сигналил кому-то в толпе, что непременно позвонит. Хотя эти жесты могли значить и то, что он ждет звонка. Потом зажгли верхний свет, и зал начал пустеть.
— Они уходят такими же, как пришли, не унося в своем сердце ничего, — философски заметил Никита. — Угадай, что из всего вечера запомнится им лучше всего? Одна попытка.
— Неужели воротник малиновый?
— Умница! Именно так, или я ничего не смыслю в кино.
— Ну-с, ребятки, — объявил, потирая руки, Терпсихорян. — Прошу всех в буфет. Не каждый день премьера бывает!
В буфете было шумно и тесновато. Сложив букеты в угол, Таня и Никита, как и все собравшиеся, выпили два общих тоста — за состоявшуюся премьеру и за успешный прокат. Потом пошли, почти без пауз на закуски, тосты персональные. Чтобы почтить всех и при этом не надраться, полагалось делать лишь по глоточку. Впрочем, этого правила придерживались далеко не все. Например, Иван, как с сожалением заметила Таня, хлопал рюмку за рюмкой и минут через пятнадцать такого графика был уже вполне хорош. Обозначились и другие нетрезвые личности — бородатый помреж, старик Хорев… Был тост и за Таню. На несколько мгновений к ней обратилось множество улыбающихся, приветливых лиц, и около полусотни рук подняли за нее бокалы, стаканы и рюмки, а тамада Терпсихорян уже выпаливал следующий тост.
— Почему такой темп? — прошептала Таня.
— Традиция. Никого обидеть нельзя. И при этом оставить людям время пообщаться на относительно трезвую голову. Для профессионала это самый важный момент между съемками. Наладить знакомства, укрепить контакты, обхрюкать планы на будущее. Многие только ради этого и остаются на премьерные шмаусы… А настоящая гулянка будет потом, в узком кругу.
Терпсихорян с ураганной скоростью выдавал оставшиеся тосты, после чего с видимым облегчением объявил вольный стол. Тут же среди собравшихся начались шевеления, перемещения. Зал заполнился нестройным гулом голосов. Люди разбивались на пары, на группы, расползались по залу, мигрировали от столика к столику.
Первой к Тане с Никитой пробилась бойкая Анечка Шпет.
— Значит, когда вся эта бодяга кончится, собираемся у «рафика» и ко мне. То есть в Вилькину студию… — Она наклонилась и чмокнула Таню в щеку. — Ты молодец. Всех уделала сегодня. Поздравляю.
И упорхнула.
Вторым подошел Золотарев.
— Мои поздравления, — сказал он, целуя Тане руку. — Именно такой я представлял себе Сокольскую. Говоря откровенно, фильм вытянули двое — Гафт и вы.
— Ну что вы, — смущенно пролепетала Таня.
— В романе, который я только что закончил, «По лезвию штыка», для вас есть большая роль. Такая, знаете, бывшая княжна, в эмиграции вынужденная петь в русских кабаках… Я передам вам экземплярчик. И сценарий тоже — он почти готов. Кстати, спасибо вам еще и за мужа. Толковый, старается. Вы, наверное, ругаете меня, что сильно его загружаю?
— Ну что вы, — повторила Таня.
— Очень скоро предоставлю его в полное ваше распоряжение. Отправляюсь, знаете ли, в командировку на месте собирать материал о наших революционных эмигрантах в Швейцарии. Давно уже заявление подал а теперь вот — разрешили.
— Поздравляю, Федор Михайлович, — вежливо сказал Никита. — Мой поклон Вильгельму Теллю.
— Всенепременно.
— И надолго?
— Пока на шесть месяцев. А там посмотрим. Никита с завистью и тоской посмотрел вслед удаляющейся фигуре писателя.
— Везет кому-то! — злобно прошипел он.
— Ты что? — встревоженно спросила Таня.
— Да так, не обращай внимания. Это я на себя, дурака, злюсь… Невыездной, блин!
К ним подходили еще люди — артисты, студийное начальство, вовсе незнакомые, — поздравляли Таню, перекидывались парой слов с Никитой, иногда прикладывались к бокалу…
— Пошли и мы, — сказал Никита и встал.
— Так вроде никто еще не уходит. Удобно ли?
— Нет, ты не поняла. Сделаем пару кружков по залу. Надо тебя представить кое-кому.
Дольше всего они задержались у столика Терпсихоряна, но общались не с ним, а с его соседом, лысым толстячком с висячими усами, напомнившим Тане гоголевского персонажа по имени Толстый Пасюк — того, которому галушки сами в рот залетали.
— Вот это и есть наша Танечка Ларина, — для начала сказал Никита.
— Ось мы и сами… это, догадались, — басом отозвался толстячок. — Гарна дивчина! Седайте… это, садитесь.
Он протянул Тане пухлую руку с пальцами, похожими на сардельки.
— Бонч-Бандера Платон Опанасович, — напустив на себя важный вид, представился он.
— Известный режиссер из Киева, — пояснил Никита. — Ну, «Гуцульская баллада», помнишь, конечно?
— Конечно, — соврала Таня. — Красивый фильм. Бонч-Бандера согласно закивал толовой.
— Я тут вашу картыну бачил… это, смотрел. Гарно, аристократычно… Есть у меня до вас, это… Предложение.
— Да?
— Сценарию я в готеле оставил, завтра перешлю вам… Як для вас напысана.
— Спасибо, — наклонив голову, сказала Таня.
— «Любовь поэта» называется. Из жизни Пушкина.
— Интересно, — сказала Таня, а сама подумала: «Уж не Наталью ли Николаевну он мне предлагает сыграть? В роли Натальи Гончаровой — Татьяна Ларина. Обалдеть можно».
— Съемки летом. Соглашайтесь. Без пробы утверждаю. По высшей ставке, — сказал Бонч-
