Кузин долго блеял что-то маловразумительное. Галя визжала, Тамара рыдала в платочек, Света меланхолически сосала валидол. Воронов отсутствовал — его вызвали на объект.
— А вы что отмалчиваетесь, Евдокия Панкратовна? Скажите свое мнение! — накинулась Галя на спокойно сидевшую в уголке бабушку Хорольскую.
— Что говорить-то? В прежние времена из обкомов, бывало, и с наганами приходили. И то никто не верещал.
Проведя таким образом весь рабочий день, собрание так ни к какому выводу и не пришло.
Утром тридцать первого декабря председательство взял на себя вернувшийся Воронов. Свежевыбритый, подтянутый и спокойный.
— Главное, товарищи, — выработать стратегию. А стратегия у нас может быть только одна: к нам приходит молодой специалист, и мы должны помочь ему, точнее, ей поскорее войти в курс дела, полнее влиться в наш дружный коллектив личным примером каждого показать, что здесь работают грамотные, серьезные и ответственные люди, что отдел наш выполняет важную и нужную работу. Так что хотя бы на первое время рекомендую всякие отлучки в рабочее время, легкомысленные наряды, чаепития и посторонние разговоры на рабочем месте отменить. Понимаю, трудно, непривычно но постараться надо. На карту поставлена судьба отдела А со временем все, возможно, войдет в прежнюю колею. Какие будут предложения?
— Виктор Петрович, миленький! — взвилась со своего места Галя. — Так как же нам так жить-то? Того нельзя этого нельзя. Прямо как в кутузке.
— Придется напрячься. Я же сказал — это временно.
— А нельзя ли, Виктор Петрович, чтобы это самое «временно» как-нибудь побыстрей того?.. — Тут мгновенно ожил до сих пор дремавший Кузин:
— Предлагаю принять решение со следующей формулировкой: «Развивая и внедряя почин наставничества, рекомендовать товарищу Воронову Виктору Петровичу взять шефство над молодым специалистом Черновой… как ее?.. Еленой Дмитриевной». Кто за? Единогласно.
— При одном воздержавшемся, — мрачно сказал Воронов.
— Выручай, Петрович, кроме тебя некому! — жалобно сказал Кузин.
— С тебя бутылка.
— Согласен. — Кузин печально вздохнул. В устах Воронова последняя фраза означала нечто совсем иное, нежели в устах любого другого русского мужчины. Из своих заграничных поездок Виктор Петрович привез два серьезных увлечения — большим теннисом и шотландским виски. Прочее спиртное он перестал признавать, за «товарищескими чаями», если виски не было в наличии, он ограничивался чаем в буквальном смысле слова. В гости к хорошо знакомым людям он неизменно приносил с собой бутылку «Белой Лошади», ставил ее прямо перед собой, выпивал две-три рюмочки по возможности со льдом, а остальное уносил. Собравшимся это бывало несколько обидно, но Воронову прощали — привыкли, а к тому же во всех других отношениях это такой замечательный, незаменимый человек!
Третьего января, ровно в девять ноль-ноль, дверь раскрылась, и в отдел вошла бледная, стройная светловолосая девушка с огромными прозрачными и безжизненными глазами.
— Здравствуйте, — ровным тихим голосом сказала она — Мне нужен товарищ Кузин.
В жарко натопленной комнате как будто повеяло холодом.
— Я Кузин, — виновато пискнул начальник отдела, словно винясь в каком-то позорном проступке.
— Здравствуйте, Александр Иванович. Я Елена Чернова. Меня направили в ваш отдел. Вот мое заявление.
С каждой фразой она на шаг приближалась к столу Кузина. И с каждым ее шагом Кузин как будто убывал в росте сантиметров на пять. Он протянул дрожащую руку к заявлению, уронил его себе на стол и лишь после этого нашел в себе силы заглянуть в эти пустые глаза и выдавить из себя:
— Очень приятно… Я… мы… Виктор Петрович! — не выдержал он наконец и с мольбой посмотрел на Воронова.
Воронов встал из-за своего стола и решительно шагнул навстречу Елене.
— Здравствуйте, Елена Дмитриевна. Я Воронов Виктор Петрович, заместитель начальника отдела. Разрешите показать вам ваш рабочий стол и ввести в курс дела…
Он подвел ее в крайнему, свободному столу, показал ей на стул, а сам уселся на другой, выдернув его из-под привставшей Гали.
Он говорил ровно, четко, по-деловому. Она слушала, сидя прямо, как натянутая струна, иногда что-то записывала в блокнот и почти не сводила с Воронова серых застывших глаз.
Остальные склонились за своими столами, шурша бумагами, скрипя ручками, давя на клавиши калькуляторов. Гамара прямо-таки прикипела к единственному в кабинете кульману — своей вотчине. И все же каждый украдкой бросал взгляд в край кабинета, на эту странную новую сотрудницу.
Одета безукоризненно — дорогой и скромный деловой пиджак, юбка-миди без единой морщиночки. Аккуратная стрижка. Красивое лицо с правильными застывшими чертами. Ровный тихий голос. Мертвые глаза.
Утопленница, снежная королева. Истеричка с наганом под юбкой. Обкомовская сексотка. Сучка.
Негромко и четко она задала несколько очень дельных вопросов, вновь записала что-то в свой блокнотик, взяла предложенную Вороновым стопку листов с формулами и расчетами и погрузилась в работу. Заглянула в его поросячьи глазки и там прочла эту краткую характеристику — сучка.
Короче говоря, дебют состоялся.
В тот день она ехала домой, трясясь в переполненном вагоне метро, и напряженно думала: «Что же это? Что со мной происходит?»
Одним из проявлений ее болезни было то, что, кроме матери и отчасти отца, брата и двух-трех врачей, которые занимались с нею постоянно, люди для нее перестали существовать. Нет, она, конечно, воспринимала их существование органами чувств, разумом, различала внешность, черты характера, запоминала и не путала имена, даже составляла о каждом определенное мнение, подчас очень верное и хлесткое, и могла эти мнения сопоставлять. Но это ровным счетом ничего не значило. Все они были для нее объемными движущимися картинами, сильмулякрами, подобиями, лишенными смысла и содержания. Испытывать по их поводу какие-то эмоции — она просто не могла понять, что это такое.
И вот сегодня, впервые оказавшись в этой конторе, где теперь будет работать, она, как всегда равнодушно, зафиксировала в сознании шесть подобий, с которыми теперь предстоит встречаться каждый день.
Начальник — хитрый пропойца завскладовского типа. Галя — истеричная баба, не умеющая делать макияж и пользоваться дезодорантами.
Света — коровистая баба, махнувшая на себя рукой. Тамара — невезучая баба, мечтающая о мужике. Хорольская — ископаемое с больной печенью и ревматизмом.
Ну и что? А вот и не ну и что, потому что еще есть Воронов — гладкий, ухоженный хам, мнящий себя воспитанным, деловым человеком, джентльменом. Чего не отнимешь, одет с иголочки, держится безупречно, ни одного прокола, но что быдло — ясно без слов, достаточно на харю взглянуть. Рожа! Ненавижу его! Ненавижу? Что же это? У меня появилось чувство, чувство к человеку?.. Господи, как я его ненавижу!
Когда нет чувств, скрывать их нет надобности. Когда они есть, жизнь становится труднее, но интереснее.
Оставаясь на службе все такой же холодно-отрешенной, Елена исподволь, по крупицам, набиралась знаний и впечатлений о предмете своего чувства.
Природа сыграла с ним недобрую шутку: на тело Аполлона налепила голову Ивана-дурака. Нет, не Иванушки, лукавого и смазливого, а именно Ивана — тупого, топорного, обиженного Богом и жизнью, озлобленного. Странно при этом, что никакой озлобленности, уязвленной ущербности Елена за ним не замечала. Значит, таится или сам не осознает. Бывает.
Опрятен, следит за собой. На фоне неряхи Кузина и поразительно бездарных по этой части бальзаковских баб — высший класс. Аккуратен. Исполнителен. Держит слово. На его столе всегда полный порядок, бумажка к бумажке. Чище только на столе самой Елены. Опять же, на фоне остальных — играем в
