Он не различал «светло» и «темно», «наверху» и «внизу», «громко» и «тихо», «много» и «мало». Он сознавал лишь ничто, лишь отсутствие третьего звена неразрывной триады, образующей его, Шоэйна, персональную вселенную: «Я – сознаю – боль»… Есть «Я», есть «сознаю», нет «боли»… Если выбирать между ничто и болью, я выберу боль. Фолкнер. Дикие пальмы. Если выбирать… Шоэйн выбрал боль. Ничто выбрало Шоэйна. Вселенной Шоэйна больше нет. Нет ему Саммерленда. Нет ему Островов Блаженных и нет ему Йольского воскресения…
– … и стали звезды из искр волос Ее, цветы и деревья – из звуков пения Ее, на землю упавших, все краски мира – из света дыхания Ее, журчание родников – из смеха Ее, и дождь животворящий – из слез великой радости Ее…
Белая Мать в небесном танце своем выткала из ничто шепчущие губы, легчайшее прикосновение к холодеющей плоти…
– Анна…
Искристые воды объяли Шоэйна и, все убыстряясь, повлекли к Свету…
– Кто вы и как сюда попали?!
Старая Анна медленно отвела взор от мертвого, счастливого лица Александра Лермана, повернула голову…
Медсестре Инге, перегородившей дверной проем своим могучим телом, почудилось, что в пальцах непонятной старухи что-то сверкнуло. Она инстинктивно прикрыла лицо, и тут же ярчайшая молния на краткий миг озарила все ослепительным светом, и медсестра Инга рухнула, как подкошенная, а вместо нее в проеме стоял ухмыляющийся Хэмиш, поигрывая сучковатой дубинкой.
– Славно сработано! – похвалила Анна.
Рядом с Хэмишем как из-под земли появилась молоденькая ведьма.
– Матушка, мы нашли вашего внука.
– Где?
– В подвале. Лежит, улыбается, слюни пускает, а матрас-то под ним весь того…
– Мокрый?
– Ага… И воняет там!..
– Скажи сестрам, чтобы поднимали его и выносили из дома… А ты что застыл, брат Хэмиш? Иди сюда, помоги мне…
Высокий худощавый человек лет тридцати подъехал к дому Лермана в тот самый момент, когда двое медбратьев затаскивали в фургончик «скорой помощи» носилки. На них лежала, прикрытая одеялом по плечи, крупная женщина средних лет. Женщина стонала и держалась за голову. Рядом стояла полицейская машина, а у распахнутых ворот замер, широко расставив ноги, здоровенный констебль в каске. Небольшая кучка зрителей, скорее всего соседей, отиралась возле изгороди, внимательно наблюдая за происходящим.
Молодой человек высунул голову из окошка серого «лендровера» и с легким американским акцентом осведомился у стоявшего ближе всех к нему пожилого джентльмена.
– Простите, сэр, здесь что-то произошло?
– Нечто весьма странное, сэр, – охотно вступил в беседу седоусый шотландец. – Какие-то негодяи забрались в дом мистера Лермана, оглушили сиделку, похитили самого мистера Лермана и больше вроде бы ничего не взяли. Кому и зачем мог понадобиться смертельно больной и отнюдь не богатый одинокий холостяк?
– Вы сказали – одинокий? Неужели у бедняги совсем не было родственников?
– Прежде были. Мать, бабка, тетушка – все странные какие-то, сущие ведьмы… Да он и сам был со странностями…
– Тоже ведьмак? – молодой человек иронически усмехнулся.
– Нет, сэр, его странность совсем в другом заключалась… Мистер Лерман был из тех джентльменов, что предпочитают мальчиков. А один такой красавчик, Робертом звали, так тот вообще жил в этом доме несколько лет, пока не посадили. А совсем недавно опять заявился, да не один, а с дружком, бритоголовые оба, вылитые лондонские наци… У нас в Грэндже таких не сильно любят, сэр.
– Так, может, это они и выкрали хозяина дома?
– Не знаю, сэр, никто их уж недели две как не видел. Укатили куда-то…
– Да, запутанное дело. Будем надеяться, полиция во всем разберется.
– Будем надеяться, сэр…
Выехав из Грэнджа, молодой человек остановился на обочине, чтобы отправить со своего мобильного телефона короткое сообщение:
«След взял. Питер».
(7)
Будто последний раз виделись вчера, будто сорока лет как не бывало…
И он все тот же маленький Никитушка, слабенький, только начинающий оправляться от тяжелой, затяжной болезни, досыта навалявшийся в своей детской кроватке, а потому никак не могущий угомониться без длинной бабушкиной сказки, да просто без ее уютного присутствия, здесь, рядом, у изголовья. Хоть и глубокая ночь на дворе, уже почти что утро.
– Бабуля… бабуля, – все повторял он, не отпуская узловатые старушечьи руки. – Побудь еще, не уходи…
