– Да ты не темни, Тош. Говори за дело.
– За дело ты мне объясни.
– Гретка нажаловалась?
– Неправильно к делу идешь. Я без подковырок пришел. Сам битый ходишь, черт с тобой – твое дело, а собаке хватит, не так?
Детвора наперебой зашумела. Объясняли каждый своими словами, а главное, одновременно, так что у Антона в ушах зазвенело.
– Ша! Говорит кто-то один, – жестким тоном потребовал Антон.
Наступило затишье.
– Иргиз мой! – неожиданно сказал чернявый паренек с нежной растительностью на еще детских щеках. – Мне его дед еще щенком подарил. Он не чистопородный аксай, а с волчьей примесью. Поэтому Рахим и начал его натаскивать на бойцовского.
– По порядку: кто такой Рахим?
– Да брат это мой! Он Иргиза в карты проиграл…
Ребята возмущенно заголосили, и разобрать, какое развитие приобрела история дальше, стало решительно невозможно. Скавронский вздохнул:
– Тебя как зовут? Рашид? Ну вот что, Рашид! Зайди ко мне. Женька дорогу знает.
Но ни тот, ни другой так и не зашли. А через пару дней, торопясь на работу и проходя мимо палисадника Шпомеров, Антон услышал, как голосила Грета. Он словно воочию видел, как делает она примочки на Женькины ссадины, и будто слышал его стон.
За день картинка, представшая перед внутренним взором, потускнела, а к концу рабочего дня и стерлась совсем. Узкоколейка плохо справлялась с грузооборотом, не хватало вспомогательных путей. Работа навалилась на Антона снежным комом. Дел было невпроворот. Бригада ремонтников пропадала на линии, сортировочная горка была перегружена вагонами. Антон не переставал удивляться, как выдерживают старые платформы, а телетайп передавал сообщения о новых и новых составах.
Скавронский не заметил, как, поглощенный служебными заботами, стал забывать о соседях. Несколько раз, заполночь возвращаясь с работы, он сбавлял шаг и смотрел на темные окна Шпомеров. Тогда в нем поднималось бессвязное беспокойство, и он уверял себя, что на следующий день непременно заглянет к Женьке.
В конце декабря выпал первый снег. Деревья стояли нежно припушенные, сказочные. Под влажной тяжестью трескались ветки. В поселке полетела линия электропередач. У Антона выдался выходной.
В своем палисаднике хлопотала Грета с домочадцами, налаживая тандыр. Из окна Антон заметил фигуру Женьки, и показалась она ему унылой, утратившей привычную задиристость. Антон накинул телогрейку и вышел.
– Бог в помощь, соседи!
Женька шмыгнул в дом, словно прятался от постороннего взгляда.
– Опять избитый пришел… – покачала головой Грета. – И в милицию не обратишься.
– Почему? – спросил Антон и тут же осекся. Чего-то он недопонимает. – Можно мне к нему?
Грета разулыбалась:
– Конечно, проходите.
На пороге Антон поймал брошенный на него затравленный взгляд старшего Освальда. «Если мужик не может справиться с ситуацией, значит, что-то здесь не так. А может, просто чувствует себя бесправным?»
Такое чувство Антону было знакомо, и Освальда, не имеющего возможности переть на рожон, он хорошо понимал. В нем поднялась волна злобы, тугой как струна, готовой лопнуть в любую минуту. Антон окликнул Женьку.
– Чего прячешься?
– Прятался бы, по-другому вышло… – Глаз затек живописным бланшем.
– Хорош как пьяная курва. Нечего сказать.
– Тогда и не говори, – разозлился паренек.
– Говорить ничего и не буду. Спрошу только: собаку все еще прячешь?
Женька поднял на него глаза, но промолчал.
– От кого?
Мальчишка криво усмехнулся.
– Где живет Рахим?
Ухмылка сползла с Женькиного лица. Оно вдруг сделалось скорбным. У Антона сжалось сердце.
– Я его все равно найду. Говори.
В маленькой уютной чайхане за достарханом гоняли в карты. Увидев чужака, прикрыли краем скатерти кон и, попивая чай из пиал, словно затем сюда и пришли, глядели на Антона, как ни в чем не бывало. Скавронский заметил сапожника дядю Мишу и подсел рядом, поприветствовал всех, прижимая руку к груди.
