здесь так славно кашеварят. – Мечтательно причмокнул, щелкнув на армянский манер пальцами.
Захаров еще раз оглянулся на камеру. Мысль зацепилась за какое-то приспособление в стене и всколыхнула воспоминание об избитом полицейскими палестинце. Когда парня втолкнули в апартаменты начальника полиции, Захарова чуть было не стошнило на парчовое кресло. Палестинец больше был похож на Винни-Пуха после неудачного лазанья за медом. Лицо заплыло, как надувная подушка. Если бы не ссадины и кровоподтеки, можно было не сомневаться, что над ним потрудились пчелы. На одежде красовались грязно-розовые размывы. И омерзительная, влажная вонь камеры. Захаров про себя взмолился, чтобы сдержать рвотный рефлекс.
– Этого господина вам не довелось видеть поблизости до, после или во время произошедшей трагедии? – перевел вопрос полицейского комитетчик.
– Если б и видел, разве узнал бы? – Захаров развел руками.
– Господин утверждает, что ему не доводилось видеть данного лица ни до, ни после. А в момент трагедии, – добавил от себя Дмитрий Алексеевич с непроницаемым выражением лица, – господин был занят вытаскиванием представителей сирийской охраны…
Захаров долго молчал об инциденте. Сейчас откровенно спросил:
– Там что-нибудь прояснилось с этим парнем, как бишь, – Фахри, Аль… Бен… – ну ты понял, о ком я?
– Хрен их разберет.
– Ну, их-то хрен может и не разобраться. Отметелили-то за что?
– Рыли по теракту. Думаю, он просто оказался не в то время и не в том месте.
– Тебе не показалось, что палестинец понимает по-русски?
– Он закончил МГУ.
– Даже так? Думаешь, он как-то связан со взрывом?
– Не исключено. Только не твоя это епархия, Захаров.
– Ну да, – почесал нос Шурик. – В общем, кому-то поделом, а кому-то и по несытой морде.
Он дотронулся до щеки. Кожа облупливалась, как кожура молодой картошки. В нескольких местах затвердела корочка, болезненная, зудящая, некрасивая.
– Так и напрашивается, чтобы ее сковырнуть, – посетовал Шурик.
К отъезду она все же успела отвалиться. Лицо засветилось розовой поросячьей шкуркой. Физиономия не то сифилитика, не то прокаженного. «Хрен редьки не слаще», – расстраивался Шурик, не представляя, как он явится в такой красе пред карие очи своей благоверной…
«Спасла Лола…» – помянул он на добром слове стюардессу, а в такси совсем воодушевился.
Однако встреча не задалась с порога. Лика обняла, прижалась, а через секунду отстранилась, как чужая. Движения ее были скованными, появился какой-то холодок в голосе. Рассказывая о домашних делах, она не смотрела на Шурку. Докладывалась по-деловому, без всякого запала, будто отчитывалась. И лишь один вопрос о нем:
– Как поездка, удачная?
Вот Шурка и скис:
– Я вам тут всякой всячины понавез, разбери пока.
– Пока что?
– Пока с Антоном поздороваюсь.
– Как знаешь, – с ледяной твердостью отрезала Лика.
У Скавронских было нараспах, сквозняк донес запах шкварок.
– Здорово, мерзавец! – Он крепко обнял Антона.
– Привет, педераст! – Скавронский нагло ухмылялся.
– Эй, я не посмотрю, что старый друг, живо ногу-то последнюю отрову. Ничего себе поприветствовал.
Он тяжело соображал, обижаться ему или спустить явное оскорбление. Так и не определившись, Захаров залез в кухонную подвеску и по-хозяйски вынул хрустальный графинчик.
– Вы что, сговорились все наизнанку меня встретить и приголубить чем придется?
– А какого рожна на тебе штукатурки, как на кемеровской бляди?
– Ха! – выдохнул рябиновой «скавроновки» Шурка. – Не знаю, в тех борделях не бывал.
– Тогда рассказывай про те, в которых морду вывалял, эгоист.
– Прости. – Он закинул в рот несколько кусков жареного сала, смачно похрустел и достал вторую рюмку. – Ты мне скажи, куда девчонки поступили. Я ж в неведении, а у Лики спросить не решился. Холодна, как ваксберг в океане и прочие рабиновичи.
– Сегодня у девок большая мандатная. Матерно звучит, нет? – Друзья чокнулись. – Сойдет?
– Годидза!
– Лике тут хватило треволнений. То выпускные балы, то милиция. Откуда у наших женщин на все сила берется?
