Зиялова с его прекрасной сестрой (черт побери, неужели она на пару с братом занимается перевозкой наркотиков?!), так вот, вместо того, чтобы ловить Зиялова, перекрыть дороги, блокировать железнодорожную станцию и морской порт, допросить грузчиков, изъять багажные документы на этот гроб и так далее — вместо всех этих срочных мер, доступных пониманию даже такого невежды в уголовных делах, как я, они арестовали первого попавшегося человека, везут черт-те куда, теряют время. Пропал мой рюкзак, впрочем, его-то, этот рюкзак, они, наверное, арестуют, поскольку кому же его выдадут без багажной квитанции? Но вот сумка, сумка с документами накрылась…
Да, так, арестантом, я еще не въезжал в Баку… Вот уже Черный город — предместье Баку с низкокрышими домами, олеандрами вдоль улиц и трамвайными путями. Сейчас будет Сабунчинский вокзал, тут рядом, в трех кварталах, живет моя бабушка, хорошо, что я не дал телеграмму о приезде, а то было бы сейчас паники в доме! Свернули направо — значит, везут в городскую милицию как раз напротив моей школы на улице Кецховели. Потрясающе! Гордость школы, выпускник 10-Б класса, работающий нынче в Москве, в «Комсомольской правде», приезжает к воротам родной школы в милицейском воронке, и его под конвоем ведут в городское управление милиции, и дежурный капитан, малограмотный азербайджанец, заполняет первый протокол задержания:
— Фамилия? Имя?
— Гарин Андрей.
— Где живешь?
— В Москве, — отвечаю, чуть передразнивая его акцент.
— В Москве живешь, а наркотики из Ташкента в Баку возишь! Что у нас тут, своих наркотиков не хватает?
А он — ничего, с чувством юмора, этот капитан.
— А что у вас, много наркотиков? — спрашиваю.
Он смотрит на меня, пропускает вопрос мимо ушей, говорит лениво: я — Документы.
— Документы на аэродроме остались, в сумке. Я просил милиционера поискать… — я еще не выбрал, как себя вести: выдавать Зиялова или не выдавать, все-таки школьный приятель и его сестра, в которую я втюрился с первого взгляда, но с другой стороны — как я буду выкручиваться с этим гробом, если не скажу, что его владелец — мой знакомый, зачем же я полез тащить этот гроб?
Но пока я обдумывал, сразу мне требовать какое-нибудь начальство, чтобы доказать, что я — это я, корреспондент всесоюзной газеты, или наоборот потянуть резину, поиграться в арест, чтобы потом красочней описать его в репортаже, все решилось само собой:
— Где работаешь? — спросил капитан.
— В «Комсомольской правде».
— Что такое — «в Комсомольской правде»? — не понял он. — Артель такая?
— Газета! — психанул я. — Ты газеты читаешь?
Капитан встал, медленно, будто лениво, подошел ко мне и вдруг почти без замаха коротким ударом врезал мне по уху так, что я не устоял на ногах, упал на грязный, в окурках, пол дежурной комнаты. Как?! За что? По какому праву? — оглушенный, держась за голову, я поднялся на ноги, а он сказал, уже садясь на свое место:
— Еще раз скажешь мне «ты» — совсем голову оторву. Понял? В своей Москве будешь наркотики продавать. Не у нас!
Теперь я молча смотрел на него, запоминая все: его лицо — эту наглую, с кавказскими глазами навыкате морду и раннюю залысину под черными волосами. Ничего, он у меня еще будет в ногах валяться, паскуда!
— Ну? — повторил он. — Где работаешь?
Да, теперь я тебе много скажу, жди!
— Я хочу говорить с начальником милиции, — сказал я как мог спокойно.
— Сейчас, — усмехнулся он. — Он тебя как раз ждет! Значит, нигде не работаешь, просто спекулянт. По какому адресу прописан?
— Я буду говорить только при начальнике милиции. Или при прокуроре.
Он посмотрел мне в глаза, выдержал паузу, нажал какую-то кнопку на столе, за дверью прозвучал гудок, и в двери появился дежурный сержант. Капитан кивнул ему на меня:
— Забери в КПЗ! — и бросил мне презрительно: — Москвич хуев! Гетверан! «азербайджанское ругательство, матерный синоним слова „гомосексуалист“»
Я давно, еще с детства, знал, что больше, чем евреев, больше, чем армян, азербайджанцы ненавидят теперь русских, считают русских оккупантами, но чтобы вот так открыто, без обиняков, ничего не стесняясь… впрочем, а что ему стесняться, кого — спекулянта наркотиками? Он же мне ясно сказал, что у них тут своих спекулянтов хватает, и я уверен, что поймай он своего торговца анашой, какого-нибудь азербайджанца — разговор был бы другой, во всяком случае азербайджанца он бы не бил, это точно. А вот попался москвич — даже если я действительно корреспондент, почему бы не стукнуть, ведь нет ни свидетелей, ни закона. Была бы при мне красная книжка — другое дело, а без красной книжки и убить могут — не взыщется.
Крашенный бурой краской коридор, зарешеченные окна на уровне тротуара, так, что видны только ноги прохожих и слышны крики мальчишек, которые во дворе моей школы играют в футбол. Дежурный сержант провел меня к какой-то двери, втолкнул внутрь, и сам остался снаружи…
Внутри меня уже ждали. Привычные грубые руки тут же обшарили карманы джинсов, и только после этого дюжий русский милиционер — старшина — приказал:
— Бруки сымай, ипонать! Обувь тоже! Шнурки вынай и пояс.
Снял брюки, кеды, жду. Старшина тщательно и спокойно, почти флегматично прощупал резинку трусов, затем высыпал на стол содержимое карманов — полпачки сигарет, носовой платок, восемь рублей (все мои остальные командировочные деньги вместе с документами остались в дорожной сумке, в руках у Ани Зияловой). Вслед за этим так же не спеша, старательно прощупал швы джинсов и вернул мне всю одежду, кроме ремня и шнурков от кед. Пересчитал сигареты в пачке — там было шесть штук, подумал с полминуты, сказал:
— Ладно, держи, ипонать! Покуришь.
Я оделся, взял сигареты.
— Пошли, — сказал он.
Коридор как бы продолжался, но теперь вместо дверей кабинетов были металлические, с глазками и запорами, двери камер. Я насчитал их шесть. Старшина мягко, на цыпочках подошел к четвертой, заглянул в глазок, беззвучно выругался матом, потом разом отодвинул засов и открыл дверь. Смесь спертой вонищи, табачного дыма и немытых тел пахнула мне в лицо.
— Фулевый! — крикнул в камеру старшина. — Карты отдавай, ипонать!
— Какие карты? — послышалось из камеры.
— Заходи, — кивнул мне внутрь камеры старшина, и я шагнул в КПЗ — пыльную, с двухэтажными нарами, с высоким немытым зарешеченным окном камеру. В одном углу, недалеко от окна, стоял толчок с краном смыва, в другом — бачок с водой и прикованная цепочкой кружка. Вот и вся «мебель» в камере. На верхних нарах кто-то спал, а на нижних валялись и сидели человек восемь, и один из них — худой, сорокалетний, в свитере на голое тело, с татарскими глазами — пытался спорить со старшиной:
— Какие карты, старшина, ты что?
— Кончай ваньку ломать, ипонать, — спокойно сказал старшина. — Давай карты или Багирова позову.
Я понял, что Багиров — этот тот капитан, который меня только что саданул по уху так, что уже синяк над виском.
— Багирова, Багирова! — передразнил старшину татарин и протянул сидевшему рядом парню стопку крошечных, величиной со спичечный коробок бумажек — рисованные на клочках ученической бумаги карты. — Шах, отдай ему, х… с ним.
Шах взял карты, подошел к двери, на ходу окинул меня коротким взглядом, сказал старшине:
— Дали бы книжку почитать…
— Давай, Сашка, давай, — потребовал у него карты старшина. — Читатель, ипонать! — Он взял
