карты, спросил: — Все тут?
— Бубновой дамы не хватает, — сказал парень.
— А где она, дама эта? — спросил старшина.
— А я ее трахнул, — сказал из глубины камеры Фулевый. — А теперь она инвалиду сосет. — И расхохотался своей остроте, и вся камера тоже расхохоталась, кроме спавшего наверху инвалида с подвязанной к ноге культей.
Сашка Шах тоже улыбнулся.
Старшина ухмыльнулся беззлобно, глядя то на хохочущего Фулевого, то в глубину камеры, куда ему, охраннику, нельзя было входить без хотя бы еще одного дежурного, то на Сашку. Сашка, все еще улыбаясь, стоял у двери. И вдруг ногой в пах старшина так саданул Сашку, что тот согнулся вдвое и тут же попал подбородком на уже приготовленное к удару колено старшины, и старшина только чуть-чуть, несильно поддел этот подбородок коленом, отчего Сашка опрокинулся на спину. В тот же момент старшина захлопнул дверь, грохнул снаружи засовом и, даже не взглянув в глазок, пошел прочь — нам в камере были слышны из коридора его спокойные шаги.
Так — через Сашку — он сквитался с Фулевым, балбес!
Я смотрел на арестованных. Никто из них, даже этот Фулевый, не поднялся помочь своему сокамернику, этому семнадцатилетнему мальчишке. Сашка катался по полу, держась двумя руками за пах, хватая воздух раскровавленным и безмолвно кричащим ртом, а они, сидя на нарах, просто смотрели на него, как в цирке. В нудной камерной жизни это зрелище было для них тоже развлечением.
Я выпростал из джинсов рубаху, оторвал кусок, подошел к бачку с водой, хотел намочить, но оказалось, что бачок пуст, и тогда я просто нагнулся к Сашке и куском рубахи стал вытирать ему кровь с лица.
— Уйди, сука! — вдруг крикнул мне Фулевый.
Этого я, конечно, не ожидал, удивленно повернулся к нему. я — Отойди от него! Убери руки, наседка! я — Ты что, сдурел, что ли? — спросил я.
Фулевый встал с нар, подошел ко мне вплотную, и я видел, как он то ли жует что-то во рту, то ли еще непонятно зачем двигает желваками, а когда я сообразил, что он просто собирает слюну, было уже поздно — он вдруг сочно и звучно харкнул мне прямо в лицо.
Ну, такого еще не было! Я потерял контроль над собой, забыл, что я — столичный журналист и так далее. Тем же милицейским приемом — коленом в пах — я достал этого Фулевого, и когда он от удара согнулся, как Сашка минуту назад, я двумя кулаками еще долбанул его по затылку. Падая, эта скотина ухватила меня за ноги, и мы покатились по заплеванному полу камеры — он пытался меня укусить, а я вытирал свое лицо о его свитер, выворачивал ему руку и не знаю, чем бы кончилась эта драка, если бы в этот момент не распахнулась дверь. Два новых милиционера ворвались в камеру, схватили нас обоих — меня и Фулевого — и потащили мимо улыбчатого старшины в комнату для допросов. Только на этот раз это была другая — без окон — комната, и там, в глухих бетонных стенах, украшенных портретами Дзержинского и Калинина, эти двое стали профессионально-умело избивать нас.
Я получил сразу три оглушительных удара — в челюсть, в печень и снова по уху, и рухнул без сознания, а Фулевый, кажется, продержался чуть дольше, не помню, знаю только, что нас обоих облили водой, заставили встать и «помириться». Мы стояли друг против друга, шатаясь, а милиционеры, резвясь, диктовали нам:
— Скажи: «больше бить не буду, клянусь!»
Я молчал, скорей не потому, что не хотел сказать, а потому, что не мог выговорить и звука разбитой челюстью. За это я тут же схлопотал от них еще один удар по уху, снова скопытился на цементный пол, снова облили меня водой и подняли, и я затуманенным мозгом, как сквозь слой воды, услышал, что Фулевый прохрипел:
— Б-больше б-бить н-не б-буду…
— Клянись матерью! — приказали ему.
— Клянусь…
— Теперь ты! — ткнули меня.
Я промычал что-то распухшими губами, но они не удовлетворились, заставили промычать внятней. И только после этого нас обоих снова волоком оттащили назад в камеру, бросили не на нары, а просто за двери на пол.
Мы лежали рядом, и теперь Сашка Шах куском моей рубахи утирал наши окровавленные лица, но я уже мало что соображал, я отключился в полусон-полузабытье и пришел в себя, может быть, часа через два-три. В камере уже горела лампочка, убранная под потолком в решетку. Я лежал на нарах — не знаю, кто перетащил меня сюда с пола. Надо мной сидел Сашка Шах и переругивался с Фулевым. Сквозь боль во всем теле и полусон я слышал их голоса.
— Был бы он стукач, они б его не били… — говорил Сашка.
— Бьют и осученных, — отвечал Фулевый. — Чтоб им верили.
— Может и бьют, но не так. Ты что?! Смотри, что с ним сделали.
— Ну, хрен его знает… — произнес Фулевый. — Только чего он к тебе кинулся кровь вытирать. Рубашку свою порвал, прямо театр устроил. Я и решил, что он наседка. За что его взяли?
— Ну, так ты ж даже не дал спросить…
— Да-а, лажа вышла. Есть курево?
— Его же сигареты курим. Одна осталась.
Тут я понял, что они вытянули у меня из кармана сигареты, и курить захотелось ужасно, и я прохрипел шепотом:
— Курить…
Сашка поднес мне к губам свою свою сигарету, я затянулся жадно, глубоко, и словно что-то давящее отпустило душу. Я открыл глаза.
— Ты кто? — спросил Сашка. — За что взяли?
Я не отвечал, курил.
— Слышь? — сказал Сашка, но я опять молчал.
— Слушай, друг, — тронул меня Фулевый. — Я думал, ты — тихарь, падло буду. Но они тебя так отделали — хуже меня. Так что я — твой должник. За что тебя взяли? Тут пятнадцатисуточники сидят, «по мелкому», можно на волю письмо передать, тебе нужно?
— Угу, — промычал я. — Нужно.
— Эй, бухгалтер! — Фулевый толкнул в бок спящего рядом мужика лет пятидесяти, типичного алкаша, и тот проснулся испуганный и заискивающе готовый на все. Фулевый приказал ему:
— Пиши. — И сказал мне: — Говори, у него башка светлая, он — бухгалтер, все запомнит. Запомнит и завтра на работе черканет, куда тебе надо. Они его на на работу водят отсюда. Ты диктуй, он запомнит.
Я понимал, что тем самым Фулевый хочет меня проверить еще раз, но теперь мне было уже наплевать на него, пора было выбираться отсюда, доигрался в погружение в жизнь, идиот!
Где, в какой нашей газете можно опубликовать то, что со мной тут произошло? Я посмотрел в расширенный от страха и ужаса — наверно, у меня был еще тот вид! — глаза бухгалтера и сказал:
— Возьмите телефонную книгу. Найдете два телефона: корреспондентский пункт «Комсомольской правды», там Изя Котовский, и отдел пропаганды ЦК Азербайджана — там Керим Расулов. Скажите им, что я здесь. Моя фамилия Гарин.
— А ты кто? — оторопело спросил Фулевый.
Но я не ответил ему, я спросил у бухгалтера:
— Вы поняли?
— Повтори! — пнул его ногой Фулевый.
— Взять телефонную книгу, — тут же процитировал меня бухгалтер. — Найти два телефона: корреспондентский пункт «Комсомольской правды», там Изя Котовский, и отдел пропаганды ЦК Азербайджана — там Керим Расулов. Сказать, что вы здесь, ваша фамилия — Гарин.
— Ну? Точно? — Даже с какой-то гордостью сказал Фулевый и спросил у меня: — А ты кто?
— Я — сотрудник «Комсомольской правды», — сказал я.
