В бесчисленных зальцах, комнатах и клетушках, на всех верандах и верандочках, в мезонинах и беседках, предусмотренных архитектурным замыслом для всех трех жилых зданий литературной усадьбы, круглосуточно звучала музыка, живая и воспроизводимая всевозможными устройствами, слышались возбужденные, веселые голоса, взрывы дружного смеха, а вокруг курящихся дымками мангалов, рассредоточенных по немалой территории, сновали знатоки шашлычных дел.
Все это нисколько не мешало глухому перестуку ракеток на рыжих теннисных кортах, скрипу уключин подле древней пристани в усадебной рукотворной заводи, соединенной с Маркизовой лужей кривой протокой, поросшей тростником. Отдельно, но уже ближе к сумеркам, звучало над усадебными просторами костяное клацанье бильярдных баталий, и стук шаров, подхваченный восходящими потоками ночного воздуха, отчетливым эхом зависал над прибрежной водой, окутанной легкой туманной дымкой.
Точно определить, что же влекло в этот уголок Карельского перешейка многочисленных гостей и посетителей, не взялся бы никто. И уж сам хозяин – совершенно точно. Его фигура возникала то тут, то там, он разнообразно всех приветствовал, но подолгу не оставался ни в одной компании и никого не приближал к своей персоне в приватных комнатах. Так родоначальник, основоположник и живой классик удовлетворял свой интерес в проходящей жизни – «наблюдение за живыми человеками», совершенно трезво рассуждая, что отнюдь не желание стать прототипом очередного литературного персонажа, а вещи более приземленные, а оттого лично ему безразличные, привлекали сюда каждого из этих людей.
– Юра-Юрочка-Юрашка! – приятным баском распевал хозяин, встретив на дорожке, ведущей к главному дому, молодую звезду ленинградской сцены в компании с Кириллом. – Все же собрался! Молодчина, дай на тебя посмотреть! Посвежел, посвежел, орлом стал! – Льняная холстинка на долговязой фигуре классика в положенных местах замялась гармошечкой, в прочих же – стояла, как шкура на барабане.
– А ведь сколько нам с Фаней, с Григорьевной твоей, пришлось бехтеревцев упрашивать, чтобы приступили к тебе, приняли под свою лекарскую руку! Даже иконостас пришлось надевать. Но, видно, не зря старались, приятно видеть! Почто пожаловал и кто сей вьюнош скромный подле тебя?
Актер с некоторым напряжением в голосе представил Кирилла и в двух словах напомнил хозяину о ранее существовавшей договоренности, которая предусматривала предоставление сцены здешнего домашнего театра в качестве репетиционной базы для небывалого после триумфа рецепторовских моноспектаклей театрального эксперимента.
– Как же, как же, – прямоходящий монумент эпохе крепко пожал руку Кириллу и коротко представился по фамилии. – Так, надо понимать, ты сразу к делам норовишь, без чаев-кофеев и прочего? – и на утвердительный кивок экспериментатора совсем другим, помягчевшим, голосом добавил: – Тогда прошу!
Домашний театр оказался старинным, финской постройки, лодочным сараем с немудреной сценой и рамповыми огнями шекспировских времен.
Громоздившиеся вдоль стен плоские примитивные декорации, исполненные, однако, с изрядным живописным мастерством: лоскутный занавес на немудреных блоках и разнокалиберные причудливые стулья – все напрашивалось на сравнение с земскими театрами начала века, хорошо знакомыми Кириллу по книгам Чехова, Бунина и Куприна.
Хозяин в скором времени оставил экспериментаторов наедине, предварительно взяв с них слово, что по окончании первого репетиционного дня они всенепременно будут к ужину в его личных апартаментах.
Первое знакомство Кирилла со сценическим движением и первичным замыслом предполагающейся постановки породило в нем твердую уверенность в собственной неспособности справиться с возлагаемой на него задачей.
– Понимаете, Юрий, – Кирилл с удивлением прислушивался к собственным словам, настолько неожиданно для себя самого, теперешнего, легко, находились они, убедительно складываясь в монолог, – я уверен, что никакой неловкости или смущения у меня от присутствия на сцене в качестве актера-мима не возникнет. Но отсутствие привычки к лицедейству, отсутствие школы сценического движения и многого другого из профессионального актерского арсенала наверняка поставит всю затею с моим участием на грань заведомого провала.
– У вас, Кирилл, есть какое-нибудь более краткое и более конкретное объяснение своему скепсису? – вблизи пусть и скромной, но сцены актер выглядел совершенно непривычно. Казалось, что тут, в непосредственной близости от исходной и бесхитростной театральной атрибутики, современность, а вместе с тем его плоть и кровь чудесным образом испарились, оставив на месте лишь освобожденный дух, энергетический сгусток, готовый принять любую форму. – Отважитесь озвучить?
– Мне кажется, что мой дилетантизм на фоне ваших уверенных действий будет выглядеть как пародия. К тому же наша разница во внешности… И это только усугубит комический эффект. Тем более, что «Гамлет», особенно после экранизации Козинцева, стал вещью, породившей очень много высоких, но устойчивых стереотипов. И то, что, как мне кажется, получится у нас, будет больше походить на ярмарочные фарсы.
– Ого! Вы тонко понимаете мир театра, но… Вот вы упомянули ярмарочные фарсы. Замечательно! Ведь это именно то, что необходимо для, пускай это и прозвучит кощунственно, реалистичного представления пьесы, написанной в шестнадцатом столетии. Ведь театр времен Шекспира и Марло, – тут актер смущенно улыбнулся, – простите, правильнее Марло и Шекспира, это ведь самый настоящий раешник, где мужчины часто вынуждены исполнять женские роли и тому подобное! Настоящее пиршество дилетантизма, голый энтузиазм и полное отсутствие мертвой формы. Мой замысел как раз в том и заключается, что ваш образ – в меньшей степени образ души Гамлета, его инферно-сопроводителя. Это выполнит программка, объясняющая ваше присутствие на сцене на параллельных курсах со мной. Фактическое содержание вашей роли – оно все там, в театре этого времени, – он по-балетному легко переместился к пахнущим керосином плошкам рампы. – Вы не столько драматический персонаж, заявленный автором, сколько вновь поступивший в труппу молодой человек, скажем, из приличной семьи, в силу неких обстоятельств вынужденный порвать со своим кругом и искать пристанища среди гаерской и шумной актерской среды. Это типичная ситуация для того времени, да и сами Марло и Шекспир недалеки от подобного рода пути на сцену… Позвольте, я покажу несколько ваших проходов, какими я их вижу, и после мы обсудим все еще раз…
Они провели в пыльном и нагретом чухонским солнцем театральном сарае почти пять часов и к назначенному ужину не вышли бы совсем, продолжая скорее не репетицию, а удивительно захвативший обоих диспут. Но сначала многочисленные гонцы сбили партнеров с вольного диалогового ритма, а потом и «сам», брюзжа деланно-недовольно, явился по их души:
– Гм, – раздался из темноты знакомый басок. – Я тут послушал за стеночкой – аз грешен, каюсь. Любопытно рассуждаете, но, Юра, уважить хозяина – долг гостя. К тому же спутник твой заинтересовал меня изрядно, просто горю желанием узнать его покороче, как нетипичного младшего современника. Так что не испытывайте моего терпения, молодые люди…
