неодолимую притягательную страсть, и чем более оно детское и хрупкое, тем опаснее. Девочка ощущает мощь и силу своего телесного облика, своей незрелости, через которую проступает извечная женская порочность, сгубившая Адама и все человечество и потребовавшая искупительной жертвы Христа. С особой силой это представлено в главе «У Тихона» из «Бесов». Она мыслилась Достоевским как композиционный и идейный центр романа, но уже набранная в корректуре была отвергнута редакцией «Русского вестника», где печатались «Бесы». Поговаривали, что Достоевский якобы сам отказался печатать эту главу из-за возможного возникновения сплетен. Друзья, которым Достоевский читал эту главу вслух тоже нашли, что она «чересчур реальна», что свидетельствует о чрезвычайно болезненном восприятии русским обществом этой проблемы. Многократные попытки литературоведов и психоаналитиков понять была ли реальная подоплека этой ситуации в биографии самого Ф.М. Достоевского ни к чему определенному не привели. Ясно одно — для гения русской литературы сексуальное насилие над ребенком это то, что несвойственно нашей культуре. В воспоминаниях В.В. Тимофеевой приводятся такие слова писателя: «В Риме, в Неаполе мне самому на улицах делали гнуснейшие предложения — юноши, почти дети. …для нашего народа тут смертный грех, а там это — в правах, простая привычка, — и больше ничего»13. Реальная жизнь, где действовали не только страстотерпцы, но и обычные «жирные» персонажи давала многочисленные примеры физического и морального насилия над детьми.
Особое место эта тема заняла в литературе и искусстве «серебряного» века, что совпало с эпохой интенсивной сексуальной эксплуатации детства в России. В монографии Лоры Энгельштейн приводится обширная сводка данных о детской проституции в начале XX века и появлении печально знаменитого образа, придуманного Лео Таксилем — «маленькие молящиеся девочки»14. Детское тело оказалось вовлеченным во все виды обычных, и девиантных сексуальных отношений. Не случайно многие выдающиеся деятели русской культуры, так или иначе, затронули тему детской эротики. Федор Сологуб в «Мелком бесе» впервые в русской литературе попытался разобраться в вопросе, который мучил мальчика Сашу, соблазняемого девушкой Людмилой: «Что же ей надо? Вот они полуобнаженные оба, и с их освобожденною плотью связано принести свою кровь и свое тело в сладостную жертву её желаниями, своему стыду?»15. Далее последовали «тихие мальчики» — андрогины Триродова из «Творимой легенды».
Создается впечатление, что сто лет назад в России произошел мощный выплеск эротической энергии, затронувший все границы и половые и возрастные. Практически все гении «серебряного» века были сексуально «избыточны» с самого детства (А. Блок, В. Брюсов, А. Белый, З. Гиппиус, Д. Хармс, М. Кузмин) и переходили грань «дозволенного» временем и эпохой. Упомянем только основные концепции и их авторов, с возможным личным вкладом в практическое воплощение теории. В.В. Розанов воспевавший «содомическое начало» и своеобразное феминизированное славянофильство, который, по его словам, «с утра песни пел» после того как его 12-летнего мальчика совратила 40-летняя женщина, приводит такую историю: на Кавказе судят персиянина. Председатель суда просит рассказать как было дело. Тот говорит: «Был сад. И в нэм дэрево. Тут я увидэл мальчика такого маленького… И хорошенького… И глазки как у газэли… И волосы — смоль-черные… И животик у него как персик… Присяжные: — Не виновен»16.
Интерес к детской сексуальности смещается в сторону однополых отношений в различных вариантах педо- и эфебофилии. П. Флоренский в «Столпе и утверждении Истины» обосновывает концепцию бисексуальной гипермаскулинности для «пары друзей», указывая на примеры Сократа, Платона, Гёте и самого себя. Отечественная история полна примерами такого рода о чем можно узнать из монографий Л.С. Клейна («Другая любовь» и «Другая сторона светила»), а также сборника “69. Русские геи, лесбиянки, бисексуалы и транссексуалы”, вышедшего в 2005 г. в Твери в издательстве «Ганимед», и ряда других публикаций. В аспекте нашей темы интересно отметить, что многие реальные персонажи и литературные образы мальчиков, вызывавших страсть подходят под категорию «зеленых», «мальчиков-цветков», представителями которых были в античности Гиацинт, Нарцисс, Кипарис, Икар Ганимед; юноши в сонетах Шекспира и другие. Это типичные «пуэры», персонажи гомоэротического сада с его дионисийской зеленью17. Страсть к ним не уступала, если не превосходила обычные отношения и как писал М. Кузмин обращаясь к отроку:
Это не только поэтический образ, но и отражение реальности. В дневнике 1906 года он записывает, обращаясь к своему возлюбленному Павлику: «Я не люблю его, я влюблен в него, как никогда, как кошка, и я плачу от любви, ревности и злости»19.
Еще одним «знамением» века была «метафизика любви» З. Гиппиус, где всесторонне обоснована идея андрогинности в человеке и бисексуальности в его поведении. Об это уже шла речь в моей книге20 и в разрезе рассматриваемой темы можно сослаться на строки из дневника ее сестры 1907 года: «Желание в детстве быть девочкой, желание быть с девочками, чтоб приняли. (У Наты желание быть мальчиком. И у того и другого — зависть. А у меня желание соединить и то и то»)21
Кроме упомянутых подходов, для начала XX века был характерен взрыв общественного интереса к криминальным аспектам педофилии. Мечта Ф. М. Достоевского о том, что люди «нехороши … потому что не знают, что они хороши. Когда узнают, то не будут насиловать девочку»22 осталась благим пожеланием. Увы, в жизни насиловали и девочек и мальчиков. В монографии М.Н. Золотоносова под характерным заголовком «Отщеpenis Серебряного века» описана личность Константина Сергеевича Мережковского (брата Дм. Мережковского), который не только написал педофильско-фашистскую утопию «Рай земной», но и был классическим садистом-педофилом, объектом которого были девочки от 3-х до 13 лет . Не зря он получил известность как «русский маркиз де Сад» символ абсолютного зла23. Автор приводит и хронологию педофилического дискурса в русской литературе: 1) Ф.М. Достоевский «У Тихона» (Бесы); И.И. Ясинский «Исповедь»; К.С. Мережковский «Рай земной»; Добрый Роман; и завершает этот ряд «Лолита» В.В. Набокова. Следует отметить, что В.В. Набоков еще в 1939 году, т. е. за 20 лет до «Лолиты» написал рассказ «Волшебник», где основной мотив связан с мужчиной и девочкой.
Сексуальные идеалы К.С. Мережковского, судя по этим материалам, сводились к реализации идеи неотенизации женщины, воплощенной в героинях его романа — 12-летних худеньких девочках, не знающих стыда и страха и активно стремящихся к мужчинам. Они противопоставлены «маткам», т. е. девочкам, которым предстоит только рожать, в то время как нимфетки призваны только любить. Для начала XX века эти идеи «человеководства» и «власти над гениталиями» были новы и будоражили воображение многих. Центральной была мысль о пробуждении страстной, ненасытной женщины в обличье невинного (в том числе и физически) ребенка. Эти «бездны» характеризуют не только русское миросозерцание. Хорошо известно, что наиболее возбуждающим моментом для взрослого (и мужчины и женщины) являются проявления полового вожделения у ребенка, даже в сочетании со страхом. Любрикация у девочек и эрекция у мальчиков приобретают значение ключевых раздражителей; символизируя своеобразную «готовность» ребенка и даже желание контакта.
Революция и последующие за ней крупнейшие социально-политические сдвиги в жизни миллионов людей привели к кардинальному изменению ребенка и функции его тела, включая сексуальность. Об этом уже отчасти шла речь ранее когда затрагивался вопрос о педологии и ее подходах к воспитанию. В качестве иллюстрации сошлемся на 2 работы украинских авторов середины 20-х годов прошлого века, изучавших детскую сексуальность после гражданской войны. Авторы констатировали значительный уровень «сексуальной распущенности» как реальной, так и вербальной и слабость педагогических воздействий на ситуацию в условиях неустроенности быта. Примат отдавался, конечно, социальной среде, которая была призвана модифицировать поведение детей в нужном направлении24,25. Переход к городскому образу жизни в 30-е года в СССР и доминирование однодетной городской семьи значительно изменило ситуацию. Детей обоего пола стали готовить к труду, к новым формам быта и досуга, к социальной мобильности. Эти моменты были заложены в идеологии пионерского и комсомольского движения. Высокий престиж физической культуры и спорта; готовность к труду и обороне, ставшая государственной политикой, культивировали идеал здорового и бодрого тела. Налаженная система вакцинопрофилактики, патронажа детей первого года жизни, профилактических осмотров в детских учреждениях, доступного летнего отдыха, спортивных школ позволила добиться существенных результатов в показателях здоровья и физического развития детей и подростков. Тезис о детях как единственном «привилегированном» классе при социализме был одним из самых привлекательных для миллионов людей.
Ситуация начала меняться, когда государство уже не смогло финансировать эти программы, а в бытовой культуре населения стали набирать темп такие явления, как алкоголизм, наркомания, беспризорность и безнадзорность, нестабильность семьи. Произошло резкое падение престижа материнства, значительно обострились проблемы, связанные с телесным и духовным развитием ребенка. Он оказался товаром среди товаров, утратив статус абсолютной ценности общества, что вернуло такие, казалось бы, ушедшие в прошлое явления, как торговля детьми, эксплуатация детского труда, детская проституция и т. п. То же самое можно сказать о росте детской жестокости и садизма.
В материалах трех международных научных конференций, посвященных проблемам серийных убийств и социальной агрессии (Ростов-на-Дону — 1995, 1998, 2000), приводятся многочисленные данные о деструкции телесного и духовного мира современных детей и подростков, о росте агрессивного и аутоагрессивного поведения. Малолетние алкоголики и наркоманы, убийцы и насильники, проститутки обоего пола и самоубийцы стали восприниматься как привычный элемент жизни современного российского общества. Тело ребенка оказалось полностью десакрализованным, утратило ореол невинности и стало рассматриваться как недозрелый вариант патологического тела современного человека. В то же время реклама продолжает усиленно эксплуатировать имидж здорового и счастливого ребенка в любящей, полноценной семье, который беспрерывно потребляет все — от памперсов до кулинарных изысков на радость своим, столь же беззаботным, родителям. Детское тело стало весьма действенной рекламной наживкой, оказывающей тем не менее, мощный фрустрационный эффект и порождающей соответствующие механизмы психологической защиты.
Итак, можно констатировать последовательную смену образов тела ребенка в русском национальном самопознании на протяжении более чем тысячелетнего развития общества и государства. Вначале это сакральное тело отроков и отроковиц, призванных продолжить дело своих родителей и быть их опорой и утешением в старости. Этноспецифическая «постфигуративность» (по М. Мид) детства в допетровской Руси испытывала мощное влияние православной традиции с ее особым отношением к телу и телесным феноменам. Детство не было, да и не могло быть «особой» проблемой для общества, оно имело все, что и мир взрослых, но в своей «детской» дозе. Разумеется, все эти процессы определялись соотношением удельно-вечевого и единодержавного укладов жизни (по Н.И. Костомарову) и системой тягот, которые несло каждое сословие. Дети несли свою «ношу», а их телесное развитие укладывалось в работающую модель патриархального общества. В. Розанов с горечью писал «матери в деревнях, когда умирают их дети на первом или втором году их жизни, с радостью говорят: «Слава Богу, он еще не нагрешил»26.
Абсолютный примат государственности, начиная с эпохи Петра I, модифицировал эту модель. Дети и их рождение рассматривались как умножение подданных государя императора и, следовательно, «тела» государства. «Шапкозакидательство» в качестве метода решения проблем могло родиться только в России, ибо по словам того же В. Розанова: «Девушка без детей — грешница». Это «канон Розанова» для всей России 27.
Смена сельского типа культуры городским, две мировые и одна гражданская война в XX веке, массовые миграции и репрессии, падение авторитета
