какими пользуются к востоку от Мглистых Гор, доставшийся от деда. И, раздвигая настороженным клинком кусты, пошёл туда, где теперь уже и сам различал лежащее в густой траве тело.
— Эй, это парень какой–то! — послышался через минуту его удивлённый голос. — Человек, в лохмотьях… Эйнор, слышишь?!
— Слышу, — Эйнор уже подходил тоже, ведя под уздцы обеих лошадей и держа в правой свой меч — откованный ещё в Нуменоре Бар. — Гляди–ка. У него волосы, как у тебя… — рыцарь передал поводья оруженосцу, поймал, не глядя, ножны клинком и опустился на колено около лежащего ничком человека. Осторожно перевернул его. — Мальчишка, моложе тебя. Хм… что–то эльфийское в лице… но это не эльф, точно.
— Наверное, и правда из йотеод или из северян, — Фередир наклонился опять. — Он мёртвый?
Эйнор стащил зубами перчатку, положил пальцы по обе стороны грязной шеи найденного.
— Жив… Странно одет. Смотри, какие штаны.
— Странно, — согласился Фередир. — Смешно. Похоже на парусину, как на кораблях Гондора. Только синяя. А рубаха обычная. Ни ремня, ни ножа… Может, ненормальный?
— Или… — Эйнор продолжал вертеть тело. — Погляди, что у него.
Запястья мальчишки были рассечены круговыми ранами — кожа стёрта до мяса. На спине сквозь драную грубую ткань проглядывали длинные рубцы.
— От верёвки и от плети, — тихо сказал Эйнор. — И ноги — босой, всё в кровь разбито.
— Бежал из плена! — воскликнул Фередир и с уважением посмотрел на лежащего. — Наверное, ангмарцы схватили его у истоков Андуина, по ту сторону гор… — оруженосец стал отстёгивать плащ. — Возьмём его с собой?
— Конечно, — Фередир положил пальцы на виски мальчика. Нажал.
Мальчишка открыл глаза сразу — серые, невидящие. Что–то негромко сказал. И опять то ли впал в забытьё — то ли просто опустил веки.
Глава 3,
в которой мы знакомимся с Гаравом.
Я не умер?
Нет, кажется, не умер.
День. Небо это серое… На чём это я лежу? Это не трава… и небо какое–то… половинное…
Да нет, просто надо мной что–то натянуто.
Меня подобрали, всплыла ясная мысль.
Кони фыркают. Да, кони… Кони?!
Кто подобрал?!
ОПЯТЬ?!?!?!
Молнией пролетели в мозгу образы расправ над беглыми. Неужели, неужели?!. Он попытался вскочить — руки и ноги были свободны — но предательская слабость подкосила, в голове тонко запели нудные струны, внутри всё противно ухнуло — и Пашка повалился обратно на плащ.
Плащ… Он лежит на плаще. И над ним натянут плащ — от дождя. Беглого положили на плащ — странно…
Послышался голос — мальчишеский, вопросительный. Над Пашкой склонилось веснушчатое лицо — длинные светлые волосы свисают до плеч, весёлые серые глаза… Мальчишка пахнул мокрой тканью, металлом, конским и своим потом, кожей одежды. Он улыбался. Опять что–то спросил. Потом, нахмурившись, спросил снова — уже на другом языке, явно подбирая слова. Пашка узнал слова, похожие на слова языка, на котором говорили ТЕ.
— Не понимаю, — ответил он и сглотнул.
— Йе понимау? — переспросил мальчишка. Пашка кивнул и расплакался.
Он плакал, судорожно сотрясаясь всем телом, глотал эти слёзы, икал, кашлял, слёзы забивали горло, душили — Пашка слепнул от них, ощущая только громадное, почти убивающее облегчение. Он понял одно — этот парень никакого отношения не имеет к ТЕМ. А значит — спасён.
Спасён.
Мальчишка не успокаивал его — сидел рядом на корточках и смотрел в сторону. Постепенно Пашка успокоился, вытер рукой лицо, судорожно вздохнул — и увидел, что возле натянутого плаща стоит ещё один человек. Тоже почти мальчишка, темноволосый и сероглазый, одетый в вытертую чёрную кожу, с мечом и длинным кинжалом на перевязях широкого пояса.
Не сводя пронзительных серых глаз с лица Пашки, он задал какой–то вопрос. Младший, подняв лицо, помотал головой и что–то сказал. Черноволосый нахмурился, сказал что–то ещё на одном — третьем уже — языке.
— Не понимаю я, — пробормотал Пашка. Подумал и добавил: — I don't understand, sorry… — и снова вздрогнул нервно, подумав, что слова английского языка звучат тут ещё страннее, чем русский — как напоминание, что он учился в школе и учил английский — не во сне, правда!
Ребята переглянулись. Младший — уже неуверенно — повторил вопрос на том языке, на котором говорил второй раз — медленно и раздельно:
— Uskka yer, du spikka yothejd?[6]
«Спросить… говорить…» — послышались Пашке искажённые английские слова.
— No, — покачал он головой, — I don't speak… I'm Russian, — и в безумной надежде добавил: — Russia… Moskow…
— Рахан? — поднял брови старший. — Носс?[7] — он пожал плечами, вздохнул, как бы смиряясь со сказанным Пашкой. — Эйнор, — он указал на себя. — Фередир, — указал на светловолосого.
— Паш… Павел, — Пашка показал на себя и только теперь увидел, что запястья у него перебинтованы. Эйнор высоко поднял брови и покачал головой как–то осуждающе[8]. Спросил:
— Wirra du? Yothejd, imma Asgaroth? [9]
Пашка опять пожал плечами. На этот раз он вообще не понимал, о чём речь.
— Где я? — с отчаяньем спросил он в свою очередь. — Я ничего не понимаю, честное слово.
— Йе понимау, йе понимау, — повторил светловолосый. Засмеялся необидно. Что–то сказал старшему, тот кивнул. Светловолосый поднялся, отошёл туда, где были привязаны большущие лошади и лежали сумки. Завозился, поглядывая через плечо. Эйнор продолжал сидеть, глядя на Пашку в упор. В рукояти меча поблёскивал, как бесстрастный кошачий глаз, большой зелёный камень, ограненный в виде многоконечной звезды.
Пашка сглотнул и спросил тихо, неуверенно поведя рукой вокруг:
— Ангмар?
Лицо темноволосого стало настороженным. Он коротко ответил:
— Вaw…[10] — потом усмехнулся и добавил: — Si Cardolan…[11] Wom dennat Angmar, wom Cardolan. [12]
Пашка постарался сесть удобнее. В происходящее по–прежнему не верилось, но всё, что с ним происходило, не могло не быть реальным, значит… Неизвестно, до чего ещё он бы додумался, но тут светловолосый Фередир принёс большой ломоть серого хлеба и такой же — копчёного мяса. Рот у Пашки мгновенно наполнился слюной. Он уже и не помнил, какая она на вкус — настоящая еда! А Фередир сказал, протягивая хлеб и мясо:
— Itta. [13]
— Eat? — переспросил Пашка по–английски. Фередир и Эйнор переглянулись, и Эйнор кивнул:
— Eat…
…Глядя, как найдёныш давится от жадности и ест, Эйнор размышлял. Мальчишка не мог быть
