генерале: «Всё ходит, не присел ни разу», «На всех сердится, даже Бельского обложил — нервничает, сильно нервничает!»
И думая об этом, комиссар дивизии сердился на Родимцева; надо было помнить, что в необычных, тяжёлых условиях Сталинграда, в штабах полков и батальонов начнут переглядываться, шёпотом говорить: «Ну ясно, дело худо, нет, уж отсюда не выберемся». А ведь Родимцев знал о том, что именно так будут говорить. Не раз комиссар восхищался его умением усмехнуться под тревожными взглядами и, слушая донесение — «Немецкие танки ползут к командному пункту», спокойно проговорить «Выкатить гаубицы для стрельбы прямой наводкой, а пока давай обед кончать!»
Когда наладили связь, Родимцев позвонил командарму и доложил о переправе дивизии.
Командарм сказал: ему: — Имейте в виду, передышки после марша не будет, надо наступать.
— Есть, товарищ командующий, — ответил Родимцев и подумал: «Какая уж тут передышка».
Родимцев вышел на воздух. Он присел на камень, закурил, поглядел на далёкий левый берег, задумался.
На душе у него было тяжело и спокойно — знакомое ему чувство, приходившее в самые трудные часы войны.
В солдатской пилотке, с накинутым на плечи зелёным ватником, сидел он поодаль от общей суеты человеческого муравейника.
Он казался значительно моложе своих тридцати шести лет, и посторонний, поглядев на худощавого, светловолосого военного с юношескими чертами лица, не подумал бы, что этот кареглазый, миловидный человек, рассеянно и грустно глядящий вокруг себя, и есть командир дивизии, первой высадившейся в осаждённом и наполовину занятом немцами Сталинграде.
За те часы, что Родимцев был оторван от дивизии, жизнь тысяч людей, подобно воде, ищущей удобного и естественного русла, уже пошла своим чередом.
Люди, где бы они ни находились — на узловой станции, в ожидании пересадки, на льдине, плывущей по Северному океану, и даже на войне, — всегда стараются поудобней улечься, усесться, потеплей укрыться.
Это естественное стремление всякого человека. Часто на войне. Это естественное стремление не противоречит целям боя. Солдаты выкапывают ямы и рвы, чтобы укрыть свои тела от стальных осколков, и стреляют по противнику. Но иногда инстинкт сохранения жизни побеждает все остальные помыслы в бою.
Сидя на камне. Родимцев равнодушно, мельком просматривал донесения полков об успешном строительстве обороны на берегу.
Он видел, что все эти меры внешне были как будто совершенно разумны с точки зрения самосохранения дивизии, самосохранения полков и батальонов. Но вот оказалось, даже умница Бельский не мыслит, что в этот час речь идёт не об обороне дивизия, расположившейся у самой волжской воды.
— Бельский! — позвал Родимцев. — Погляди-ка, меня тут не было, и вы затеяли на берегу оборону строить. Давай всё же подумаем, — и он помолчал, приглашая Бельского подумать. — Что мы имеем? Один полк от нас оторван, связь с ним ерундовая. Сидим мы тут в пяти метрах от воды, начнём обороняться, что будет? А? Нас всех, как кутят, немцы в Волге утопят. Обмолотят миномётами и утопят. Вы знаете, какие у них силы:
— Что ж делать, товарищ генерал? Какое вы принимаете решение: — с тихим спокойствием спросил Бельский.
— Что делать: — задумчиво спросил Родимцев, на мгновение поддаваясь спокойствию Бельского, и тут же громко и раздельно проговорил: — Наступать! Штурмовать! Врываться в город! Вот что надо делать. У нас одно преимущество внезапность, а у них преимуществ сто, да ещё сто
— Правильно, — сказал: комиссар дивизии, и ему показалось, что именно об этом он думал всё время, — правильно, не ямки копать нас сюда прислали.
Родимцев посмотрел на часы.
— Через два часа я доложу командарму, что готов наступать... Вызовите ко мне командиров полков. Я нацелю их на новую задачу с рассветом наступать! Разведданные у вас слабенькие очень. Немедленно поставьте задачу дивизионной разведке. Свяжитесь с разведотделом армии, выжмите все данные о противнике, уточните его передний край, расположение огневых средств. Проверьте связь с огневыми в Заволжье. Готовьте своих людей наступать, а не обороняться. План города вручить всем командирам и комиссарам. Они через несколько часов будут воевать на этих улицах. Действуйте.
Говорил он негромко, но властно, точно легонько толкая Бельского в грудь.
Вавилов крикнул своему ординарцу:
— Немедленно вызвать ко мне комиссаров полков! Командир и комиссар переглянулись и одновременно улыбнулись друг другу.
— В эту пору мы обычно после обеда в степь гулять ходили, — сказал: Родимцев.
Поток человеческих действий зарябил, заволновался. Родимцев положил первый камень плотины, чтобы по-новому заставить работать духовную и физическую силу людей. Этот человек, еще несколько минут назад сидевший на камче, отчужденный от общей суеты и работы, со всё нарастающей быстротой перехватывал людей. Вскоре давление его воли чувствовали не только в штабе, не только командиры полков и батальонов — оно сказал:ось во взводах, его ощутили красноармейцы. Рытьё окопов и блиндажей на берегу уже не казалось самым спешным и важным делом.
Все чаще в полках и батальонах говорили: «генерал отменил», «генерал не велел», «генерал приказал», «первый одобрил», «первый торопит», «первый сейчас проверять будет».
А среди красноармейцев уже шёл свой разговор — по десяткам признаков стало ясно, что произошло нечто новое, совершенно иное, не то, что было час назад.
— Шабаш, откладывай лопату, старшина дополнительно патроны выдаёт.
— А бутылки с горючкой вам выдавали? Ещё по две гранаты дают. А пушки на откос выкатывают...
— Родимцев приехал, наступать на город будет.
— Нашего майора, связные говорят, позвал: «Ты что думаешь, я тебя в Сталинград привёл ямки копать?»
— В первом взводе бойцам по сто граммов водки раздают и шоколаду по две плитки.
— Да, брат, будет нам шоколад.
— По пятьдесят патронов дополнительно выдали.
— В темноте, наверное, пойдём, заблудим ещё тут, ох, страшно тут ночью.
По вызову комиссара дивизии первым явился комиссар полка Колушкин — в довоенное время известный в Сталинграде комсомольский и партийный работник.
Ему хотелось рассказать комиссару дивизии о том, что он ходил на развалины дома, где жил когда-то, щупал рукой тёплые от пожара стены и в пустой коробке дома нашёл куски штукатурки, покрытой голубой краской, которой перед майским праздником в 1940 году отделал одну из комнат в своей ныне разрушенной квартире Но комиссар дивизии был нахмурен и озабочен.
Вскоре пришли ещ5 один старший батальонный комиссар и три батальонных.
— Берите блокноты, вот вам задача, — сказал: комиссар дивизии, нацеливайте политсостав на политработу в наступательном бою.
И он стал диктовать пункт за пунктом.
— А как с таном лекций? — спросил один из писавших.
— Отменим. Живая короткая беседа: Оборона Царицына — оборона Сталинграда, обобщение боевого опыта Знакомьте с планом города. — И, обратившись к ординарцу, сказал: — Теперь комиссара тыла и редактора мне вызови.
Вскоре в штабах полков и батальонов, на батареях и в миномётных ротах, в отдельном саперном батальоне забелели блокноты старших и младших политруков; агитаторы пошли в роты и в отделения проводить беседы.
В сумерки комдив в сопровождении двух автоматчиков пошёл берегом, вдоль самой воды, на доклад к командующему.
Было тихо, лишь изредка слышались одиночные винтовочные выстрелы, должно быть, боевое охранение старалось рассеять вечернюю жуть, заглушить поскрипывание жести и шорох обваливающихся камней.
Вернулся Родимцев через полтора часа, уже в темноте, с подписанным приказом о наступлении.
Наступил час тишины. Ночь встала над Волгой в дивном богатстве своем, в синеве и мягком плеске волны, в прохладе и тепле многоструйного ветра, несущего то жар степи, то мёртвую духоту улиц, то живое, сырое дыхание реки.
Миллионы звезд смотрели на город, на реку, слушали журчание воды в прибрежных камнях, слушали шёпот, покряхтывание, негромкие вздохи людей.
Работники штаба вышли из трубы, глядели то на реку, то на небо, то на силуэты командира дивизии, комиссара и начальника штаба, сидевших у воды на полузасыпанном песком бревне.
Всем было тревожно, и все думали об одном и том же, поглядывая на широкую водную преграду, вглядываясь в ту сторону, где едва темнело Заволжье.
Командир дивизии — вынул папиросу, закурил, затянулся несколько раз.
Начальник штаба негромко спросил:
— Как, товарищ генерал, наш новый командующий?
Видимо, Родимцев не расслышзл вопроса, и Бельский не стал повторять его.
Родимцев ещё несколько раз затянулся, бросил папиросу в воду.
Вавилов негромко проговорил:
— Вот и новоселье.
Родимцев, видимо думая о своем скачал:
— Да, вот именно. Так вот и живем.
Казалось, каждый из них говорил о своём, не отвечая собеседнику, но это было не так: они понимали настроение и ход мыслей друг друга.
Все они начали войну в июне 1941 года и вместе пережили столько тяже того, так часто видели смерть, столько холодного осеннего дождя и горячей июльской пыли, зимних метелей выпало на их долю, столько было говорено и рассказано, что они с первого слова, иногда с полуслова, а иногда и без слов понимали друг друга.
Родимцев молчат и вдруг сказал:, отвечая на вопрос Бельского:
— Начальство есть начальство. Или оттого, что немец раздразнил, пикировал на него весь день, но, видать, — характер есть.
Они долго слушали тишину в предчувствии, что больше тишины в этом городе им не слышать.
По Волге томительно медленно скользил какой-то тёмный предмет, и нельзя было понять, лодка это без вёсел, раздутый труп лошади или обломок